ЧАСТЬ I

Глава 1

          Дон Мануэль Оласабль не часто позволял себе расчувствоваться. За его плечами стояла суровая жизненная школа. Начинал он простым погонщиком скота, стал коммерсантом, богатым и почтенным человеком и за это уважал себя и те твердые жизненные правила, которых всегда придерживался и которые привели его к успеху. Свой семейный корабль он вел твердой и уверенной рукой, и женщины его дома были счастливы.
          Сейчас, при воспоминании о прожитом, темные глаза дона Мануэля увлажнились. Он смотрел на дорогие могилы Амалии и Хуана и, надолго прощаясь с ними, мысленно говорил:
          «Я выполнил обещанное. Выполнил с любовью. Мария - моя старшая и любимая дочь. Она выросла, стала красавицей. С Викторией они неразлучны. Теперь пришло время позаботиться об их дальнейшей судьбе...»
             
          ...Когда-то юный Хуан вместе с женой Амалией, такой же юной, как и он, спасая свою любовь от родительского гнева, сел на корабль в Испании и отплыл в Аргентину. Это было начало XIX века, который сулил всем богатство и успех. Молодые люди готовы были своими руками наживать богатство в стране, где свободной земли было в изобилии. Свободной? На этой земле жили индейцы, земля принадлежала индейцам. Одни индейцы согласны были потесниться, освободив место для очень странных белокожих людей, обладающих многими умениями, недоступными им. Белокожих, опасных в гневе, владеющих молнией, умеющей убивать. Другие индейцы готовы были сражаться до последней капли крови, лишь бы не пустить к себе чужаков. Они чувствовали, что лучше померяться силами немедленно, чем ждать, пока белая чума распространится повсюду и погубит индейские племена.
          Земля, на которой собирались построить свой счастливый дом юные супруги испанцы, не была мирной. Каждый шаг по ней грозил взрывом ненависти, фонтаном крови, взметнувшимся пожаром. Но Хуан и Амалия не задумывались об этом, они чувствовали себя словно в первозданном раю. У них родилась дочь, у них были верные и надежные друзья Мануэль и Энкарнасьон Оласабль, они были счастливы. Счастливы до того дня, когда вспыхнула война. Воинственные индейцы взяли верх над мирными и ринулись в атаку. Нет благороднее и достойнее людей, чем индейцы в мирное время. Нет страшнее и свирепее воинов, чем индейцы, когда они вышли на тропу войны. Они смели со своей земли пришельцев, и первой попала под их беспощадные мачете Амалия. Обезумевший Хуан попробовал отомстить врагам, и погиб за ней следом. Маленькую Марию забрал к себе Мануэль, поклявшись, что Мария будет им с женой  второй дочерью,  и  выполнил свою клятву.
          Войска бледнолицых жестоко расправились с восставшими индейцами и отогнали их в глубь страны. В разных концах ее были построены военные форты - два-три домика, огороженные высоким деревянным забором, где постоянно находился отряд солдат в полной боевой готовности. Солдаты бдительно и зорко охраняли вверенные им земли. Напуганные индейцы надолго присмирели. За кровавой вспышкой последовали долгие годы мира. Нанесенные войной раны мало-помалу затянулись, люди привыкли к скромным радостям мирной жизни.
          Семья Оласабль жила в своем поместье. Муж и жена трудились не покладая рук и не могли нарадоваться на двух своих подраставших дочек.
          Белокурая, благоразумная, кроткая Мария и подвижная как ртуть смуглая Виктория были такими разными и были так привязаны друг к другу! Мария охотно помогала матери на кухне и в работах по дому, шила, вязала, вышивала. Со своими светлыми волосами, большими карими глазами и розовыми щечками она была очень похожа на милую славную куклу, а ее послушание и доброжелательная улыбка, которая всегда светилась у нее на лице, только увеличивали это сходство. Зато Виктория вечно куда-то спешила и мчалась, опрокидывая на ходу стулья, сметая вязаные салфеточки с этажерок. Заставить Викторию вязать и шить? Да никогда! Донья Энкарнасьон жаловалась на Викторию отцу, тот принимался журить дочь.
          - Но что я могу поделать, папа?! - с искренним недоумением восклицала Виктория. - Если мне это неинтересно? Понимаешь, ну совершенно неинтересно! Да я же умру, если буду сидеть и тыкать иголкой!
          - Да, сидеть ты можешь только в седле! - сердился отец и невольно любовался горящей негодованием дочерью - она была такой хорошенькой со своими развевающимися пышными волосами, точь-в-точь норовистая породистая лошадка.
          - Конечно! Потому что я люблю лошадей, они мои друзья, они все понимают. Да ты и сам их любишь, папочка! - Виктория повисала у отца на шее, чувствуя, что прощена.
          - Люблю, люблю, - отвечал дон Мануэль, поглаживая пышную гриву волос Виктории.
          Если бы не ангельское терпение донны Энкарнасьон, Виктория так бы и выросла белоручкой!
          Если Мануэль был опорой и защитой своего дома, то Энкарнасьон была его душой. Все житейские бури умела она смягчить своей мудростью и терпением, умела успокоить и мужа, который временами бывал вспыльчив и несдержан - с кем угодно, только не с Энкарнасьон. Достаточно было нежного взгляда ее голубых глаз, как раздражение покидало дона Мануэля, он отводил непослушный темный локон со щеки жены, целовал ее и рассказывал обо всем, что лежало у него на сердце. Внимание, с каким выслушивала его жена, покой, от нее исходящий, всегда настраивали его на верный лад и помогали найти самое разумное решение.
          Донна Энкарнасьон умела поддерживать тот твердый домашний уклад, без которого немыслимо мирное течение жизни. В первую очередь она умело подобрала слуг и хорошо заботилась о них, безусловно полагаясь на их надежность и преданность. Главной ее помощницей была толстуха Доминга. Негритянка служила еще ее родителям, дом Энкарнасьон она считала своей вотчиной, ворчала, распоряжалась, суетилась и при этом была отличной стряпухой и ласковой нянькой для девочек. Энкарнасьон очень дорожила Домингой, в их глуши она была просто незаменима. С ангельским терпением хозяйка относилась к причудам Доминги. Чтобы относиться ко всем с терпением, нужно иметь очень сильный характер, и Энкарнасьон обладала этой силой. Зато Доминга без конца квохтала, то сердясь, то обижаясь. А тут и причина нашлась: Доминга только что испекла хлеб, положила его на стол остывать, а он возьми да исчезни. Хозяину сейчас нужно завтрак подавать, а хлеба-то и нет. Вот уж разбушевалась Доминга! А в это время Виктория угощала Марию теплым хлебом, от души хохоча, представляя себе, как бушует негритянка. Марии не понравилась проказа Виктории, кусок у нее застрял в горле.
          - Пойдем лучше отнесем хлеб обратно, - стала упрашивать сестренку Мария. - И Доминга не будет сердиться, и папа...
          - Ну если ты так хочешь, пойдем! Ни в чем не могу тебе отказать, - вдоволь насмеявшись, согласилась Виктория.
          Девочки вошли на кухню, надеясь незаметно положить хлеб на стол, но не тут-то было - там сидели и Доминга, и горничная, и девчонка, что была у хозяйки на побегушках, и все они обсуждали случившееся.
          Увидев хозяйских дочек с разломанным хлебом, служанки разахались. Доминга отругала как следует Викторию, а горничная сказала:
          - Вот уж бесенок, так бесенок, неродная Мария скорее твоим родителям дочь, чем ты!
          Доминга присела, прикрыв рот руками. Мария недоуменно переводила глаза с одной негритянки на другую. Горничная застыла в ужасе, только сейчас сообразив, что же она сказала. И Мария больше по испугу служанок, чем из самих услышанных слов, поняла всю важность сказанного. Она застыла, глаза ее расширились, но Виктория, вспыхнув и затопав ногами, уже тащила ее за руку.
          - Пойдем сейчас же к маме! Что тут глупости всякие слушать!
          Донна Энкарнасьон обняла взволнованных девочек и не стала скрывать правды. Не сочла нужным и ругать служанок. Разве оттого что Мария узнает о своих настоящих родителях что-то изменится в ее жизни? Она по-прежнему будет жить с любящими ее мамой и папой, но будет помнить еще и тех, кто подарил ей жизнь.
          - Ты помнишь могилу, которую мы всегда все вместе украшаем цветами? Это могила твоих родителей. Они умерли, когда ты была совсем крошкой, и ты стала нашей дочкой. Мы с отцом собирались сказать тебе об этом, но только чуть позже. Родители у тебя были замечательными людьми, и мы с папой очень их любили.
          Энкарнасьон нежно поглаживала прильнувших к ней девочек, и горькую правду жизни Мария слушала как сказку. Взрослая жизнь была еще очень далека от нее, а любящая мама так близко, и им было так хорошо и спокойно вместе.
          - Тогда пусть они будут и моими родителями тоже, - вынесла решение Виктория. - И у тебя, и у меня будут две мамы и два папы, одни на небе, а другие тут. Правда, мама?
          - Правда, моя девочка, - отвечала Энкарнасьон, и слезы навернулись ей на глаза.
          С тех пор обе девочки, и младшая, и старшая, относили свои букетики скромных полевых цветов на могилу в соседней роще. Девочки привыкли делиться с Хуаном и Амалией своими маленькими радостями и огорчениями.
          Семейный круг Оласаблей, включив погибших друзей, стал еще теснее.

          И вот теперь они всей семьей стояли у дорогих могил, прощаясь с ними надолго. В бакенбардах дона Мануэля, в темных волосах донны Энкарнасьон блестели серебряные нити. Две прелестные девушки, обнявшись, стояли возле родителей. Их печаль никого не могла обмануть. Печаль была легким облачком, что на миг заслонило сияющее солнце жизни, мерцающее в юных глазах, расцветающее розами на щеках. Губы девушек невольно хотели улыбнуться. Да, сейчас у них на глазах слезы, но пройдет минута, и они пустятся взапуски к дому, звонко смеясь.
          Отец с матерью понимающе переглянулись: дочери выросли. Пора!
          А девушки плакали, и сами не знали, отчего так горько и так сладко им плачется. Прощались с могилами? А может быть, с детством? Счастливым, беззаботным, золотым детством? С полями, что простирались вокруг? Со своей вольной волей?
          Слезы текли, губы улыбались. Девочки стали девушками и уже спешили в будущее, нетерпеливо ожидая сюрпризов и подарков, которые приготовила им судьба.
          Возвращались домой тихие, посерьезневшие. Но Виктория не выдержала.
          - Папа! Я в последний раз, ладно? - и побежала к конюшне.
          Глядя на стройную амазонку, что скакала по прерии, дон Мануэль вздохнул: точь-в-точь сестра Асунсьон. Но та хоть в детстве была послушной девочкой. А Виктория - порох, огонь!
          Глаза его невольно остановились на кроткой улыбающейся Марии. За старшую свою дочку он был спокоен, ее ожидало счастливое благополучное будущее. Он о нем уже позаботился. А вот Виктория?..
          И дон Мануэль опять посмотрел на скачущую в лучах закатного солнца амазонку.

http://amore.4bb.ru/viewtopic.php?id=1575

Глава 3

          Дону Мануэлю не терпелось обрадовать дочь. Поговорив с Гонсало, побывав в доме дона Федерико, он лишний раз убедился в правильности своего выбора. Одобрила его и Энкарнасьон. Едва поглядев на Гонсало, она поняла, что у ее мужа на уме, и согласилась с ним. Как только они вернулись домой, Мануэль позвал Марию к себе в кабинет. Виктория собралась было идти вместе с Марией - ведь все, что касалось сестры, касалось и ее. Но мать мягко удержала ее,
          - Пойдем со мной, доченька! У нас с тобой тоже найдется, о чем поговорить.
          Мария присела на диван и с невольным беспокойством смотрела на отца. Никогда их разговоры не обставлялись с такой торжественностью - что же он собирается сообщить ей, чего нельзя сказать маме, Виктории?..
          Дон Мануэль подошел к ней, взял за руку и проникновенно сказал:
          - Моя маленькая Мария выросла. И теперь из одних любящих и надежных рук я хочу передать ее в другие, такие же надежные и любящие. Для женщины главное - семья. Я нашел тебе спутника жизни, с которым ты будешь счастлива. Сегодня твоей руки попросил Гонсало Линч, и я позволил себе подать ему надежду.
          Мануэль смотрел на дочь, ожидая, что лицо ее радостно вспыхнет, но лицо Марии выражало сомнение, недоумение, смятение, испуг - только не радость.
          - Я понимаю, для тебя это большая неожиданность, девочка. Ты испугалась взрослой жизни. Но все девушки переступают ее порог, и потом наступает счастье. Ты о многом поговоришь с мамой, и она успокоит тебя. Мне важно, чтобы ты присоединила свое «да» к моему решению.
          Отец говорил увлеченно, уверенно, он был счастлив за свою дочь, ему очень нравился Гонсало Линч, который Марии совсем не понравился. Она долго беседовала с ним на вечере. Гонсало говорил о земле, соляных копях, своих успехах в делах. Он показался ей человеком сухим, занятым только собой. А чего стоило его намерение выдворить как можно быстрее со своей земли больницу и заняться добыванием соли? Нет, этот молодой человек был для Марии чужим и неинтересным. Но она всегда чувствовала любовь отца, такого родного и близкого, его заботу, привыкла слушаться его и не привыкла возражать. И все-таки на сей раз Мария попыталась возразить: ведь замужество было таким важным шагом в жизни, самым важным шагом!
          - Папа, я совсем не знаю Гонсало Линча. Он не вызывает у меня ни симпатии, ни тем более любви.
          - Доченька! Разве у тебя есть основания не доверять мне, твоему отцу? Разве я не работаю днем и ночью ради вашего блага? И Гонсало Линч будет работать точно так же ради тебя и твоих детей. Поверь мне, я старше и опытнее тебя. Доверься моему решению!
          Глаза Марии наполнились слезами.
          - Что бы ты ни решил, папа, я все исполню,- проговорила она.- Просто...
          - Просто для тебя замужество - большая неожиданность. Но поверь, ты будешь счастлива! - закончил, весело улыбаясь, отец.
          Затем он поцеловал Марию, и, пожелав друг другу спокойной ночи, они расстались.
          Но спокойной эта ночь не была для семьи Оласабль.
          Родители проговорили далеко за полночь, обсуждая все, что понадобится для будущей свадьбы. И долго еще не спали, думая каждый о своем: Энкарнасьон, вспоминая молодость и прикидывая, что надо будет сшить и что прикупить для Марии, Мануэль - обдумывая совместную деятельность с доном Федерико и Гонсало. И чем больше он думал, тем отраднее у него становилось на сердце.
          Мария с Викторией проговорили, чуть ли не до рассвета. Марию печалило то, что она не может покориться родительской воле с радостью. А Викторию сердило, что сестра вообще покоряется их воле.
          - Я полюбила генерала своей мечты и теперь сделаю все, чтобы разыскать его. Буду бороться за свое счастье. И ты тоже борись! - твердила она.
          - С кем? С родителями? Но я-то ведь никого не люблю, кроме родителей, поэтому никак не могу с ними бороться,- уныло отвечала Мария.
          Она уснула в слезах, и день не принес ей утешения. Глядя на ее невеселое личико, Энкарнасьон с улыбкой сказала:
          - Тебе жаль расставаться с детством и беззаботностью, доченька. Но заботы о муже, о детях, о доме и есть женское счастье. Ты очень скоро поймешь, что папа прав. А пока отправляйся-ка в больницу на помощь доктору Падину. Настоящие страдания мигом излечат тебя от твоих печалей.
          Мудрая Энкарнасьон была права. Кормя несчастную старуху, у которой отнялась рука, смачивая губы водой мечущейся в лихорадке женщине, помогая доктору перевязывать раны, Мария позабыла о себе. И когда возвращалась домой из больницы, собственное недовольство судьбой и родителями показалось ей грехом - в мире
столько несчастий и боли, что ей роптать просто стыдно.
          Дома Мария от души расцеловала отца с матерью, сказав, что с радостью покоряется их воле.
          - Она просто ангел! - умиленно воскликнул дон Мануэль.
          - Напиши своей сестре! Напиши Асунсьон о нашей радости сам. Она будет счастлива,- попросила Энкарнасьон.
          Мануэль кивнул, и Энкарнасьон обрадовано перекрестилась: между мужем и золовкой была давняя ссора, оба были как порох, и Мануэль никак не мог смириться с тем, что Асунсьон предпочла жить одна в Европе после смерти мужа. По его понятиям, она должна была попросить убежища у брата - женщина не имела права жить самостоятельно. И вот теперь он готов был написать ей письмо. Кто знает, может, свадьба Марии их всех примирит? То-то была бы радость!
          Однако все делалось обстоятельно и не спеша. Помолвку назначили месяца через три - молодые люди должны были познакомиться получше.
          Виктория, сочувственно взглянув на сестру, шепнула ей:
          - Ничего! Не огорчайся. Ты еще успеешь отказаться.
          Однако Мария не собиралась ни от чего отказываться. Она была преисполнена готовностью жертвовать собой, готовностью исполнить волю родителей. Работа в больнице утешала и поддерживала ее. Мария ходила туда каждый день и возвращалась примиренная с собой, молчаливая и просветленная.
          Гонсало часто приезжал к ним. Поначалу по настоянию отца, а потом по собственной доброй воле. Он влюбился в эту ангельски-кроткую красавицу, которая каждым своим боязливым взглядом обещала любить его верно и преданно.
          Гонсало рано остался без матери, которую помнил всегда болеющей и лежащей в постели. А отец? Он был занят делами. С сыном он не был суров, но не был и ласков. Гонсало вырос на руках у слуг, чувствовал себя одиноким и неприкаянным. Удовлетворение всех своих желаний и прихотей с детства служило ему утешением. Он был легко уязвим, в душе страдал, и считал, что окружающие должны заплатить ему за эти страдания. Люди занимали Гонсало в той степени, в какой доставляли ему удовольствия или доставляли неприятности. Доставляющих неприятности он сметал со своего пути, доставляющих удовольствия поощрял.
          Маргарите он сам сообщил, что женится. И сразу дал понять, что не потерпит ни слез, ни тем более упреков. Она должна знать свое место и молчать как рыба. Она по-прежнему нужна ему, и он сам распорядится ее судьбой.
Маргарита любила Гонсало всерьез. Она была умна и прекрасно понимала, что если хочет сохранить Гонсало, то должна улыбаться. Поэтому она улыбнулась и осведомилась, на ком же он женится.
          Гонсало не запирался.
          - На сеньорите Марии Оласабль,- сказал он.
          Санта-Мария была не так уж велика, и Маргарита слышала о семействе Оласабль, что это люди богатые, а обе сеньориты - хорошенькие.
          Она хотела спросить и еще о чем-то, но взгляд Гонсало запретил ей дальнейшие расспросы, и Маргарите пришлось умолкнуть.
Став взрослым, Гонсало не приобрел друзей, он по-прежнему имел только слуг, которых покупал за деньги. Так же как покупал себе все: осуществление желаний, преданность, улыбки. И постепенно он поверил во всемогущество денег. И еще - в продажность людей.
По существу, Гонсало боялся и потому презирал людей: каждый мог ранить его самолюбие, уязвить гордость, задеть, нанести обиду. Поэтому, не дожидаясь выпада с их стороны, первым наносил удар.
          Знакомствами со всевозможными негодяями и низкими людьми Гонсало будто мстил отцу за его респектабельность и бесстрастную неуязвимость. Он будто дожидался, когда же отец затопает на него ногами, закричит, бросит в лицо обидные слова. И тогда можно будет бросить и ему в лицо все обиды. И, накричавшись вдоволь, приникнуть потом друг к другу и почувствовать, что они - одна кровь, отец и сын, что они любят и нужны друг другу.
          Но наблюдая странные выходки сына, дон Федерико все больше замыкался в холодной отчужденности. Ему было горько видеть те низменные страсти, которые бурлили в его сыне. Он винил в них южную кровь его матери. Английские предки не поняли бы этих страстей...
          Дон Федерико надеялся, что женитьба образумит Гонсало. А в дальнейшем кроткая и разумная Мария, безусловно, благотворно повлияет на бурный характер сына, пробудит дремлющее в его душе благородство, присущее семейству Линчей, и дети их будут достойными продолжателями достойного рода.
          Когда накануне помолвки Гонсало вошел в кабинет к отцу и предупредил, что хочет сказать ему что-то очень важное относительно Марии, дон Федерико мгновенно ответил:
          - Я рассчитываю на твое благоразумие. И не допущу, чтобы ты расстроил помолвку с Марией Оласабль!
          - Не волнуйся, отец, - очень серьезно проговорил Гонсало, - тебе не придется упрекать меня. Три месяца назад ты предложил мне просто выгодную сделку-женитьбу на богатой невесте со связями. Прошло время, и свершилось чудо. В моем сердце впервые заговорила любовь! Ты меня понимаешь, отец? На этот раз твоя воля совпадает с моей. Помолвка - самое радостное событие в моей жизни за последние несколько лет. Я женюсь, потому что люблю, глубоко люблю эту девушку...
          Слова сына музыкой звучали в ушах отца. Он всегда верил в могучую силу любви. Силу, которая может возвысить человека и может уничтожить его. Может превратить его сердце в мягкий воск. Может сделать его волю железной. Всесильную любовь, но - увы! - не вечную...

Глава 5

          Помолвка, казалось, ничего не изменила в течение жизни Марии. Утром она, как всегда, собралась в больницу. Энкарнасьон с удивлением посмотрела на нее:
          - А разве мы с тобой не поедем по магазинам, доченька? Ведь пора уже всерьез подумать о приданом.
          - Больные ждут меня, мамочка. Им всем нужна моя помощь, - отвечала Мария. - Я не могу их оставить. А по магазинам можно поехать и в другой раз.
          - Ну, хорошо, не буду тебя неволить. Ты, наверное, права, - согласилась Энкарнасьон.
          Больница была единственным местом, где Мария чувствовала себя хорошо. Она отвлекалась от собственных тягостных мыслей и радовалась, принося облегчение другим. Там она черпала душевное мужество для того, чтобы с достоинством исполнить волю отца.
          Но на этот раз мысли ее невольно возвращались к молодому сержанту. Она видела его глаза, и они говорили с ней так красноречиво, слышала его проникновенный голос, и сердце ее начинало биться чаще.
          Она накормила своих старушек, дала им лекарство, но мыслями улетела далеко-далеко.
          - Мария! - окликнул ее доктор Падин. - Там раненый! Займись им, я скоро приду!
          Мария заторопилась в щелястую, наскоро сбитую из досок приемную. Подняла голову, и - перед ней стоял вчерашний сержант!
          - Вы ранены? - с тревогой спросила она, прикасаясь к его руке.
          - В самое сердце, - отвечал он, проникновенно глядя на нее.
          - Что это значит? Вас не надо перевязывать?- недоуменно спросила Мария, и лицо ее приняло строгое выражение.
          - Простите за ложь! Но я не мог не увидеть вас! Я не спал всю ночь, отложил все дела, узнал, где вы, и теперь счастлив!
          Сердце Марии забилось часто-часто, щеки вспыхнули, разум твердил одно: бежать, поскорее бежать!
          - Прощайте! Вы отнимаете у меня время, а я нужна настоящим больным! - сказала она прерывающимся голосом.
          - Вы нужны мне куда больше, чем им! - пылко воскликнул молодой человек.
         
          - Представляешь, он провел в больнице целый день! - рассказывала Мария сестре о событии, которое стало самым важным в ее жизни и которое перевернуло ее жизнь. - Носил корзины с бельем, помогал переносить раненых, готов был повиноваться малейшему движению моей руки и при этом так смотрел на меня, словно не было в мире человека счастливее...
          - И тебя я впервые за много дней вижу счастливой, - подхватила Виктория, целуя сестру. - Не отчаивайся, Мария! Мы будем с тобой счастливы. Сегодня, возвращаясь от Асунсьон, я видела генерала своей мечты, он ехал по соседней улице.
          - Как я завидую тебе, Виктория! Ты свободна, ты можешь быть счастливой! А я... - слезы показались у Марии на глазах. - Я обручена. Даже знакомиться с ним я не имела права!
          - Глупости! - пылко возразила Виктория.- Ты давала слово Гонсало, потому что никого не любила, а теперь полюбила, я же вижу, что полюбила! И значит, заберешь свое слово обратно, и дело с концом!
          Но видя, что Мария по-прежнему горько плачет, обняла ее и принялась утешать.
          - Погоди! Мы все расскажем Асунсьон. И она тебе поможет! Асунсьон поговорит с папой! Она отлично с ним справляется. Сегодня утром они просто ужас как поссорились. Папа хотел, чтобы Асунсьон навсегда поселилась у нас. А тетя сказала, что после твоей свадьбы вернется в Европу, а пока будет жить у себя в доме. И папе пришлось согласиться, представляешь?
          Мария сквозь слезы улыбнулась. Да, да, правда, еще не все потеряно, для нее забрезжил какой-то свет, какой-то выход. До вчерашнего дня она не верила Виктории, что можно влюбиться с первого взгляда, но вот, и сама влюбилась так же. И теперь все ее счастье, вся ее жизнь - в темноглазом сержанте! Да, она пойдет к тетушке, пойдет завтра же утром!
         
          Сколько лет никто не жил в доме Асунсьон! Она и уехала из него, потому что ощущение несчастья преследовало ее в этом доме. И если бы не Хулиана, не переступила бы его порога и сейчас.
          Хулиана, служанка из их имения, с детства прислуживала Асунсьон, они любили друг друга как подруги, как сестры. И надо же, чтобы именно Хулиана приехала из поместья на помолвку Марии с разными подарками и припасами. Асунсьон была счастлива увидеть ее и тут же забрала к себе. Энкарнасьон, разумеется, не возражала.
          Хулиана огорчилась, увидев, что Асунсьон бродит по собственному дому как потерянная, не зная, за что браться, да и не очень-то этого желая. Слишком много дурных воспоминаний нахлынуло на Асунсьон.
          - А знаете, как у нас в деревне избавляются от призраков? - весело спросила Хулиана. - Устраивают в нем развеселую вечеринку! Пропляшут до утра - и призраков как не бывало!
          Асунсьон, радостно рассмеявшись, обняла Хулиану.
          - Я так и сделаю! Беги на рынок, там всегда толчется множество праздного народа. Пусть все бегут ко мне убираться. А потом мы будем плясать всю ночь!
          Сказано - сделано. Работа закипела. И полдня не прошло, как в доме все сверкало и блестело.
          - Теперь и гостей можно звать! - весело сказала Асунсьон.
          И по всему городу полетели приглашения.
          - Удивительная женщина! - сказал дон Федерико Линч, получив приглашение.- И дня не прошло, как она вернулась, а уже устраивает званый вечер. Удивительная и обольстительная.
          Впервые за много лет дон Федерико чувствовал себя счастливым. Впервые за много лет он был доволен собственным сыном: Гонсало занимался делами, не напивался допьяна и прекратил якшаться с разным сбродом. После женитьбы он и вовсе станет безупречным английским джентльменом. В доме Линчей вот уже несколько месяцев царил непоказной мир и покой.
          Но покой этот был нарушен утренним стуком в дверь. Никто и никогда не тревожил хозяев так рано, о чем и сообщил посетителю вышедший на стук слуга. Дон Федерико по утрам работал, никого не принимал.
          - Тогда передайте ему письмо, когда сочтете нужным,- попросил молодой человек с приятным и открытым лицом, который с провинциальным простодушием уже вошел и расположился в гостиной, приготовившись ждать столько, сколько понадобится.
          Слуга пожал плечами и отправился относить письмо. К его удивлению, дон Федерико немедленно пригласил молодого человека к себе в кабинет.
          - Рад познакомиться с тобой, Адальберто, - тепло поздоровался он с молодым человеком.
          - И я очень рад,- отвечал Адальберто, - матушка говорила мне, что вы старинный друг моего покойного отца и поэтому можете мне помочь. Вчера я попробовал устроиться сам, но мне сказали, что без солидного поручительства в Санта-Марии работать в газету не устроишься.
          - Да, так оно и есть, всюду нужно поручительство, - согласился дон Федерико.
          - Посмотрите мои работы. Если они вам понравятся, то я попрошу вас порекомендовать меня в какую-нибудь газету. Я - художник.
          И Адальберто открыл принесенную с собой папку и стал показывать рисунки, как делал это весь вчерашний день, переходя из редакции в редакцию.
          Дону Федерико не понадобилось много времени, чтобы убедиться в таланте молодого художника - живые, искрящиеся юмором, бытовые зарисовки украсили бы любую газету.
          - «Новости Санта-Марии» вас устроят? - осведомился дон Федерико, набрасывая коротенькое письмецо к главному редактору.
          Адальберто широко и благодарно улыбнулся. Выходя, он столкнулся с Гонсало.
          - Очередной попрошайка? - громко спросил Гонсало отца, криво усмехаясь.
          - Нет, наш с тобой друг, - так же громко ответил отец.
          Рекомендательное письмо дона Линча оказало свое действие. Спустя неделю в Санта-Марии уже поджидали очередной номер «Новостей», желая посмеяться над веселым зарисовкам художника. Адальберто стали приглашать на все вечера, и хозяева никогда не раскаивались в том, что позвали такого веселого и простосердечного гостя. Получил Адальберто приглашение и на вечер Асунсьон.
          Но первым был приглашен, разумеется, дон Мануэль с семейством.
          - Вот видишь, Энрике - не моя судьба! - со вздохом сказала Мария, услышав о приглашении.
          - Это еще почему? - нахмурилась Виктория. - Потому, что, когда я возвращалась сегодня из больницы, он догнал меня и попросил быть вечером в парке. Конечно, я и не собиралась идти, но теперь совсем уж понятно, что он - не моя судьба.
          - Ты непременно пойдешь и повидаешься с ним, - решила Виктория.
          Родители стояли уже совершенно готовые, торопя замешкавшихся дочерей.
          - Иду! - отвечала Виктория. - Вот только помогу Доминге уложить пирожки. - И тут же опрокинула целый поднос пирожков себе на платье, намеренно его испачкав.
          - Приезжайте следом,- распорядилась Энкарнасьон.- Нам с папой неудобно опаздывать.
          Едва родители уехали, Виктория мигом переоделась и стала торопить толстуху Домингу. Как только старушка с удобством расположилась на сиденье кареты, Виктория скомандовала кучеру:
          - В парк! - и, поглядев на изумленное лицо Доминги, объяснила: - Нам просто необходимо подышать хоть немножко воздухом, ведь в доме Асунсьон будет так душно!

Глава 7

          С детства не было у сестер друг от друга тайн. И теперь Мария каждый вечер советовалась с Викторией, обсуждая свой каждый шаг. Виктория, любя сестру, готова была во всем помогать ей. Но если бы только Мария знала, какую боль причиняет она своей любимой и преданной Виктории.
          Знал об этом один Адальберто. Он был единственный, кому доверила Виктория свою горькую тайну. Так уж вышло, что открытый и добрый молодой человек сумел пробудить у Виктории доверие. Он понимал ее, сочувствовал ей, готов был развлекать и отвлекать. Он рисовал для Виктории смешные картинки. Обещал, что время излечит ее сердечную рану. И Виктория смеялась и плакала, не стесняясь Адальберто, который стал ее единственным другом.
          Энкарнасьон не мешала дружбе молодых людей. Адальберто ей нравился, она охотно отпускала Викторию с ним на прогулки, замечая, что ее теперь всегда печальная дочка с Адальберто веселеет.
          Энкарнасьон считала, что Виктория страдает из-за близкой разлуки с сестрой, с которой до сих пор они были неразлучны. Но что тут поделаешь? Так уж устроен мир, каждая из них должна была зажить своей жизнью.
          Несмотря на слабость, из-за которой ей лучше было бы остаться в постели, Энкарнасьон оделась и вышла из дома. Она отправилась к сеньору Федерико Линчу. Ей предстоял с ним серьезный разговор.
          Дон Федерико принял сеньору Оласабль с величайшим почтением, усадил ее, и Энкарнасьон рассказала этому пока чужому ей человеку то, чего не знали самые близкие ей люди,- о том, как серьезна ее болезнь.
          - Я хочу, чтобы для моих домашних разговор наш остался тайной, но скажу вам откровенно: мне хотелось бы как можно скорее увидеть мою Марию счастливой. Зажив своим домом, она станет опорой и своей сестре... Сама я не могу ускорить срок свадьбы, но просила бы об этом вас...
          Дон Федерико успокоил, как мог достойнейшую сеньору Оласабль, которая вызывала у него восхищение, и пообещал, что сделает все от него зависящее, чтобы исполнить ее желание, так как оно удивительно совпадает с его собственным.
          Проводив сеньору Оласабль, дон Федерико задумался. У него были свои серьезные причины торопиться со свадьбой. Дело в том, что его отношения с сыном были безнадежно испорчены. Между ними пролегла пропасть ненависти.
          На днях дон Федерико вернулся в дом и был поражен тем беспорядком, который царил в гостиной. Раскиданные бумаги, разорванные фотографии, на столе бутылка и стаканы с недопитым вином. Было похоже, что вернулись старые дурные времена, когда Гонсало пил и гулял со всяким сбродом.
          Когда он осведомился у слуг, с кем приходил сын, те с заминкой ответили, что молодой хозяин дома.
          Дон Федерико обошел покои, которые занимал Гонсало, но никого там не обнаружил. Пьяный смех доносился из его собственной спальни. Пораженный, дон Федерико заглянул в нее и обнаружил в своей постели сына с какой-то шлюхой. Оба были пьяны, оба хохотали.
          - Мой дом не кабак,- выговорил дон Федерико свистящим шепотом, - жду тебя в кабинете!
          Он был в ярости, но, как всегда, владел собой. Гонсало явился не скоро, он был еще сильно пьян и держался развязно и нагло.
          - Что ты скажешь в свое оправдание? - осведомился отец.
          - Что не собираюсь оправдываться,- высокомерно ответил Гонсало. - Это ты должен оправдываться передо мной! Ты, который лгал мне всю жизнь. Ты, который лгал моей матери, выдавая себя за порядочного человека! Я прочитал письма бабушки к маме, я все знаю!
          - Ты вошел в спальню своей матери? Спальню, которая была заперта со дня ее смерти?- побелев, спросил дон Федерико.
          - Да, я вошел в спальню моей матери, которую сделал несчастной ты и единственным счастьем которой был я,- отвечал сын. - Теперь я знаю, что у тебя была связь с какой-то шлюхой, что у тебя был сын - ублюдок, которого ты так и не решился признать!..
          Гонсало ушел победителем. Дон Федерико сидел за столом, обхватив голову руками: к этому страшному удару он не был готов. Самым ужасным было то, что, он ни в чем не раскаивался, жена его слишком долго болела, он искренне полюбил Мануэлу и любил своего второго сына. Он упрекал себя в одном: что не женился на Мануэле после смерти жены. Струсил. Побоялся испортить свою репутацию, испугался Гонсало, который мог превратить их совместную жизнь в настоящий ад. Но ведь они и так живут в аду…
         
          Энкарнасьон вернулась домой совершенно без сил, но, не желая тревожить мужа, устроилась в гостиной порукодельничать.
          Мануэль сел возле нее, наслаждаясь семейным покоем, который любил сам и которого от души желал своим дочерям.
          - Пойди в спальню к девочкам, принеси мне еще красных ниток, они в корзинке у Марии,- попросила жена.
          Мануэль охотно исполнил просьбу Энкарнасьон. Но как все мужчины, он не очень-то разбирался в женском рукоделии. И пока искал нужные нитки, взгляд его упал на листок бумаги. Мануэль случайно прочитал два слова, а затем дочитал письмо до конца:
          «Меня волнует воспоминание о горячем блеске твоих глубоких глаз, о твоей шелковистой нежной коже, о мягкой волне волос... Любовь моя, ангел мой, ты царишь в моем сердце. Мария, Мария - солнце на моем небосводе, я повторяю твое имя и счастлив этим...»
          Мануэль вернулся в гостиную потрясенный: его дочь, невеста достойнейшего Гонсало Линча, получает любовные письма от какого-то сержанта по имени Энрике Муньис и считает это в порядке вещей?
          Он вспомнил молодого человека, которого то и дело встречал у ворот своего дома и на которого не обращал ни малейшего внимания. А следовало бы обратить! Нужно немедленно отправиться к генералу, начальнику гарнизона, узнать, кто такой этот сержант Муньис, и немедленно призвать его к порядку. Жену он беспокоить не стал. С Марией решил поговорить позже, после того как соберет сведения о молодом человеке.
          Вечер они с Энкарнасьон провели спокойно, в разговорах о домашних делах, но ночью Мануэль никак не мог заснуть. Не спала и Энкарнасьон. Оба чувствовали, что спать им не дает беспокойство, но не хотели им делиться друг с другом.
         
          Недаром гласит народная мудрость, что «на ловца и зверь бежит». На другой день дону Мануэлю доложили, что сержант Фермин Менендес просит принять его.
          Дон Мануэль увидел перед собой плотного курчавого молодого человека в офицерской форме.
          - Я пришел, чтобы отвести от вашего дома ужасное несчастье, - начал незнакомец.
          - Я не совсем понимаю вас, объяснитесь,- сдержанно проговорил дон Мануэль.
          - Речь идет о счастье вашей дочери. Она может оказаться в руках бесчестного соблазнителя, который играет девичьими сердцами. Зовут его Энрике Муньис. Несколько лет назад он разрушил мою помолвку с девушкой из богатой и почтенной семьи. Влюбил ее в себя, а потом исчез. Он разрушил и ее жизнь, и мою.
          Дон Мануэль пришел в страшную ярость: неужели по городу уже поползли порочащие его дочь слухи? Неужели Мария, всегда такая благоразумная, позволила лечь тени на достойное имя Оласаблей и поставила под угрозу свою помолвку? Как они будут выглядеть в глазах почтенных Линчей? Эти и многие другие вопросы вихрем пронеслись в голове дона Мануэля.
          - Я не знаю, на каком основании вы так заботитесь о моей дочери? - холодно осведомился он, не скрывая, что вмешательство посторонних людей в его семейные дела ему крайне неприятно.
          - Я собственными глазами видел Муньиса около вашего дома. Весь город восхищается вашими дочерьми, так что неудивительно, если они привлекли внимание этого негодяя. Любая из них по неопытности может пасть его жертвой. Если я нарушил какие-то правила, предупреждая вас об опасности, прошу прощения, но я всего-навсего солдат и привык действовать, а не размышлять.
          Дон Мануэль смягчился: судя по всему, дело зашло не так уж далеко, и теперь уже, благодарение Господу, и не зайдет.
          - Ваши чувства делают вам честь, - столь же холодно сказал он, - но поверьте, что родители и воспитание - достаточная защита для моих дочерей. Тем не менее я благодарю вас.
          Менендес почтительно откланялся и исчез.
          Что ж, половина дела была ясна. Дон Мануэль не сомневался в правдивости слов офицера относительно молодого негодяя, который посмел ухаживать за его дочерью. Но Мария? Почему она не пришла к отцу? Почему не разорвала записку, если не ставит ни в грош домогательства наглеца? А если он сумел взволновать ее сердце, то почему она молчит? Он доверял своей дочери, не сомневался в ее правдивости, и тем непонятнее было для него ее молчание.
          В Марии Дон Мануэль не ошибся. Дочь пришла к нему, и по лицу ее было видно, что Она приготовилась к долгому и трудному разговору.
          - Папочка, - начала она, - ты не можешь себе представить, как тяжело мне было все это время. Меня мучили сомнения и чувство вины. Я не хотела огорчать ни тебя, ни маму. Не собиралась нарушать данное слово, противиться твоему решению. Но любовь нахлынула на меня так внезапно! Я даже себе поначалу не признавалась, что это любовь. Но теперь говорю прямо и себе, и тебе: папа, я люблю Энрике Муньиса и буду любить его всю жизнь!
          Глаза Марии светились, щеки пылали, и дон Мануэль с грустью видел, что его дочка и впрямь всерьез влюблена. Достойный Гонсало не разбудил ее сердца, разбудил его низкий бесчестный сердцеед. Как сочувствовал Мануэль своей девочке! Бедные неопытные создания! Как мотыльки летят они на блуждающий болотный огонь и гибнут. Хорошо, что его Мария под надежной защитой.
          - Я верю в твое чувство, дочка, - произнес Мануэль, и глаза Марии засветились надеждой, - но это заставляет меня еще строже судить человека, который посмел смутить твой покой, позволил себе беззастенчиво ухаживать за тобой, зная, что ты обручена, который воровски искал с тобой встреч на улице, понимая, что на порог порядочного дома его не пустят!
          Мария стояла будто пораженная громом - о ком это говорит отец? Об Энрике? Ее Энрике? Неужели можно вот так о нем судить?
          А дон Мануэль продолжал:
          - Не думай, что я пребывал в полном неведении относительно происходящего. Я навел справки о человеке по имени Энрике Муньис. Я знаю, откуда он приехал и чего добивается. Ты не первая женщина, Мария, с которой он затевает недостойную благородного человека игру.
          - Нет, папа! Нет! Он - честный человек! И я люблю его! Никто и ничто не заставит меня его разлюбить! - из глубины сердца Марии вырвался этот крик, и дон Мануэль понял, что рассудку не сладить с разбушевавшейся стихией чувств.
          - Я понял тебя, Мария, - сказал он, стараясь! сохранить спокойствие. - Прошу об одном: никаких безумств. Не торопись, подумай хорошенько, а заодно дай возможность подумать и мне.
          - Да, папа, подумай! Уверяю тебя, Энрике Муньиса оклеветали!
          - Хорошо, дочка, я подумаю и сообщу тебе свое решение. Рад, что мы с тобой по-прежнему откровенны.
          Дон Мануэль и в самом деле был очень рад тому, что Мария во всем ему призналась, и думал он только о том, как помочь своей дочке позабыть негодяя, который мог принести ей неисчислимое количество бед. Он понимал, что судьба дочери в его руках, что от одного его слова зависит вся ее жизнь, и невольно медлил. Он ощущал груз ответственности и страшился его. Всегда его советчицей была жена, но на этот раз он не мог ее тревожить. Поэтому дон Мануэль поехал в монастырь к своему духовнику отцу Пиендо.
          Умудренный жизнью монах выслушал взволнованного Мануэля, ободрил его и благословил его решение. Из монастыря дон Мануэль ехал с миром и покоем в душе. Мысленно проговаривал то, что скажет при встрече дочери.
          Вызвав к себе Марию, он усадил ее, а сам, меряя шагами кабинет, неторопливо говорил:
          - Ты была совсем крошкой, когда твой отец умер и оставил тебя на наше попечение. В его последний час я пообещал ему заботиться о тебе как о собственной дочери. И ты стала мне дочерью.
          - Поэтому мне так важно знать, что же вы решили, папа! - воскликнула Мария. - Я должна знать ваше решение, что бы оно мне ни сулило!..
          - Ты мужественный человек, Мария, и со временем поймешь меня. Больше ты с Муньисом не увидишься. Вот так я решил. Возможно, мое решение покажется тебе жестоким, но оно - единственно верное. Ты не знаешь, до чего низки, мелки и тщеславны бывают некоторые люди. Сорняки надо вырывать с корнем. Вот я и вырываю сорняк, чтобы он не истощил твое доброе и невинное сердце. Изгоняю из твоей жизни тень, которая не имела права ее омрачать! В ближайшее время ты поедешь с сестрой в поместье. В родном доме, среди полей, возле могилы родителей ты вновь обретешь покой. Мы продолжим наш разговор после твоего возвращения. Я уверен, к тому времени ты все поймешь.
          Мария бросила на отца взгляд затравленной лани и вышла. У дона Мануэля стояли в глазах слезы. Однако он сел за стол и написал несколько слов генералу, начальнику городского гарнизона.
          Жене дон Мануэль сказал, что хочет, чтобы Мария перед свадьбой побывала на могиле родителей, а потом немного отдохнула и набралась сил.

Глава 9

          Виктория не могла смириться с решением отца о переносе свадьбы Марии на более ранний срок и считала своим долгом не допустить этого события любой ценой. Но как известить сестру, уехавшую в «Эсперансу» и не догадывающуюся, что ее судьба уже предрешена? Как отыскать Энрике, чтобы он смог помешать планам отца и Федерико Линча?
          Как всегда в трудных ситуациях, Виктория отправилась на конюшню, надеясь, что там, среди милых и трогательных животных, ее осенит какая-нибудь идея. Но едва выйдя во двор, она услышала незнакомый мужской голос, окликнувший ее:
          - Сеньорита, я друг Энрике, выслушайте меня, пожалуйста.
          Хименес, а это был он, скрывался в зарослях кустарника, не решаясь попасться на глаза слугам. Виктория подошла к нему и, узнав, что он - друг Энрике, возмутилась поведением сержанта: исчез, ничего не объяснил, не попрощался...
          - Его отправили на срочное задание, - пояснил Хименес. - Но он передал письмо для сеньориты Марии. Вот оно!
          - Если вы действительно друг Энрике, то должны помочь ему, - решительно заговорила Виктория, которой вдруг стало ясно, как следует поступить, - Разыщите Энрике, где бы он ни был, и привезите его сюда как можно скорее, пока Марию не выдали замуж за Гонсало Линча. Вы сможете его найти?
          - Постараюсь! - пообещал Хименес.
          Виктория вздохнула с облегчением: половина дела была сделана. Теперь надо как-то передать Марии письмо. Думая, кого бы послать в «Эсперансу», она вспомнила об Адальберто. Это, пожалуй, единственный человек, к которому можно обратиться со столь деликатной просьбой.
          Отыскав Адальберто, Виктория без опаски посвятила его в сердечные тайны сестры, и он счел за честь помочь воссоединению влюбленных.
          - Я твой друг, и ты всегда можешь на меня положиться, - сказал он Виктории, отправляясь в «Эсперансу».
          - Может быть, ты придумаешь, как расстроить свадьбу Марии? - с надеждой взглянула на него Виктория.
          - Тут, по-моему, только один выход, - ответил Адальберто: - Мария и Энрике должны бежать!
          И помчались гонцы в разные концы. Хименес, обманом получив увольнение, поскакал на лошади к дальним боевым позициям, где находился Энрике, Адальберто же покатил в повозке по широким степным равнинам к родовому имению Оласаблей.
          Асунсьон и Мария, приехав туда несколькими днями раньше, уже успели распаковать свои саквояжи и понемногу привыкали к тишине и покою здешних мест, где обе провели свое детство.
          - Я хочу остаться здесь навсегда, - говорила Мария, - Энрике меня бросил, а провести всю жизнь рядом с Гонсало!.. Нет, уж лучше коротать свой век в этой тиши.
          - Остаться здесь - значит смириться, - возражала ей Асунсьон, - А ты должна бороться за себя, за свое право быть счастливой!
          - Но как? Я не знаю, что делать. Почему исчез Энрике?
          - Возможно, вскоре он объявится. А пока надо надеяться на лучшее, - утешала Марию Асунсьон.
          Весть от Энрике не заставила себя долго ждать - ее привез уставший и запыленный в дороге Адальберто.
          - Он любит меня! - воскликнула Мария, прочитав письмо. - Его заставили уехать... Ему приказали...
          - Ну, вот все и объяснилось. Я так рада за тебя! - обняла ее Асунсьон.
          Адальберто при этом тяжело вздохнул: ему предстояло еще сообщить самую главную, печальную новость.
          Когда Мария узнала о намерении отца ускорить свадьбу, радость ее тотчас же сменилась отчаянием.
          - Как же это понимать, Асунсьон? - говорила она сквозь слезы. - Отец обещал... Он дал мне время на размышление, а сам все решил у меня за спиной!
          - Ты сможешь еще с ним поговорить, убедить его.
          - А если он меня заставит выйти замуж? Я всегда его слушалась.
          - Никто не может тебя заставить! - уверенно заявила Асунсьон. - Даже под руку с Гонсало, рядом с отцом, перед алтарем - ты всегда можешь сказать «нет»!
          - Солдат, передавший это письмо, обещал разыскать Энрике, - вставил Адальберто.
          - Я думаю, вам, сеньорита, надо не медля ехать в Санта-Марию, Там вы встретитесь с  Энрике и вместе решите, как избежать свадьбы с Гонсало Линчем. - Да-да, я сейчас же еду! - встрепенулась Мария. - Спасибо вам, сеньор Адальберто.
         
          Страх потерять возлюбленную заставил Энрике забыть обо всем, даже о воинском долге, и очертя голову мчаться в Санта-Марию.
          Пока они с Хименесом во весь опор гнали лошадей, Менендес узнал о самовольной отлучке Энрике и с огромным удовольствием доложил об этом генералу:
          - Сержант Муньис дезертировал!
          - Отыщите его и арестуйте, - приказал генерал. - Я, кажется, знаю, куда он мог податься.
          Говоря это, генерал имел в виду семейство Оласабль и счел необходимым предупредить Мануэля о возможном появлении в его доме сержанта:
          - Я надеюсь, вы не станете укрывать у себя дезертира и сразу же сообщите нам, если он к вам пожалует.
          - Да, разумеется, - вынужден был пообещать Мануэль.
          А между тем Энрике уже добрался до особняка Оласаблей и взволнованно говорил с Викторией.
          - Это я во всем виноват! Вел себя как мальчишка, а надо было всерьез поговорить с твоим отцом. Я обязан был это сделать!
          - Вряд ли его мнение изменилось бы, - усомнилась Виктория. - Ты не знаешь моего отца.
          - Но у него есть веские причины не доверять мне! - возразил Энрике. - Я не представился ему, прятался, упустил момент. Это надо сделать сейчас! Я пойду к твоему отцу и поговорю с ним.
          - Нет, Энрике, так будет еще хуже! - попыталась остановить его Виктория, но он был непреклонен. Тогда она распорядилась: - Доминга, доложи отцу о сержанте Муньисе.
          Как и следовало ожидать, Мануэль встретил гостя с нескрываемой враждебностью:
          - Вы посмели явиться сюда после всего, что натворили в моем доме?!
          - Я пришел просить прощения, - ответил Энрике. - Говорить буду, как на исповеди. Я - человек чести...
          - Вы - дезертир! - прервал его Мануэль.
          - Обстоятельства меня вынудили, - попытался объяснить Энрике, но Мануэль вновь не дал ему договорить.
          Энрике молча, выслушал все упреки и лишь затем сказал, что не знал о помолвке Марии, что любит ее и готов выполнить любые требования Мануэля, только бы тот согласился выдать дочь за того, кого она действительно любит.
          Мануэль сменил гнев на милость:
          - Да, Мария любит вас, я знаю. Но и вы меня должны понять... Присаживайтесь, сержант.
          Он стал рассказывать Энрике, сколько ему пришлось трудиться, чтобы обеспечить будущее дочерей.
          - Поймите, для меня самое главное-это их спокойствие и счастье. А будет ли Мария счастлива с вами? Вы - простой сержант. Ни положения у вас, ни состояния...
          - Но мы с Марией любим друг друга!
          Мануэль печально покачал головой:
          - Увы, этого недостаточно, чтобы быть спокойным за будущее Марии. Возможно, вам будет неприятно узнать, что жених Марии любит ее не меньше, чем вы.
          - Но она любит меня! Мария не может быть счастлива с нелюбимым мужем.
          - Она еще очень молода. Начиталась романов, форма ваша ее ослепила. Ее жених-достойный человек, и со временем она его полюбит.
          - Нет! - с болью воскликнул Энрике, - Отложите свадьбу, поговорите с Марией. Умоляю вас!
          - Вы хотите, чтобы я нарушил обещание, данное сеньору Линчу, из-за безрассудства девчонки и солдата? Да вы с ума сошли! Простите, по нам больше не о чем говорить. Вас с минуты ил минуту могут арестовать, и я не хочу, чтобы это произошло в моем доме.
          - Когда-нибудь вы горько раскаетесь в том, что сломали жизнь Марии, - сказал Энрике, прежде чем уйти.
          Виктория, с волнением ждавшая окончания этой заведомо обреченной беседы, тайком проводила Энрике на конюшню и спрятала его там до приезда Адальберто и Марии.
         
          Гонсало вполне устраивало решение отца ускорить свадьбу с Марией. Чем раньше, тем лучше! Он уже все равно не мог находиться с отцом под одной крышей, не мог видеть его. И хорошо, что осталось потерпеть всего несколько дней. А там он получит свою часть состояния и укатит с молодой женой куда-нибудь в Европу, вероятнее всего, в Англию, где у него имеются прочные деловые связи.
          Написав Марии нежное письмо и отправив его в «Эснерансу», он сделал очередной запрос в Лондон, готовя почву для своей будущей деятельности. Ему было приятно думать о том, как он станет заниматься самостоятельным бизнесом вдали от отца, как ладно будет жить с Марией, и лишь одна малость мешала ему чувствовать себя вполне счастливым - Маргарита! При воспоминании о ней в сердце Гонсало тотчас же проникала щемящая боль, смешанная с досадой. Он ругал себя за эту душевную слабости за неуместную сентиментальность и, чтобы обрести всегдашнюю уверенность, отправился в бар к Маргарите.
          - Мою свадьбу перенесли на более ранний срок, чему я очень рад, - сказал, дерзко глядя в глаза Маргариты.
          - И ты смеешь говорить это мне?! - возмутилась она, - Какой же я была дурой!
          - Женитьба моя ничего не изменит, - продолжил Гонсало, - Ты от нее только выиграешь.
          - Это, каким же образом?
          - Когда все связи Оласаблей и все их состояние станет моим - я вытащу тебя отсюда и сделаю настоящей сеньорой. Ты будешь жить в роскоши! Это я тебе обещаю.
          - Мне нужна не роскошь, а твоя любовь! - воскликнула Маргарита, и на глаза ее навернулись слезы, - Не женись, прошу тебя. Забудь деньги, забудь Марию!
          - Ну, все, хватит! - внезапно вскипел Гонсало, - Поди прочь!
          Затем он пригласил за свой стол Бенито и предложил ему очередное рискованное дело, разумеется, за хорошее вознаграждение: совершить кражу в порту.
          - Товар принадлежит моему отцу, - пояснил он Бенито, - Но пусть тебя это не смущает. Отец получит страховку и в накладе не останется.
          - Там сильная охрана, - заметил Бенито.
          - Я знаю, как туда проникнуть незаметно. Ты только следуй моему плану, и все будет в порядке. Когда пропажа обнаружится, все решат, что товар потерялся при перевозке. А я к тому времени уже сбуду его с рук.
          - Я всегда к вашим услугам, - согласно кивнул головой Бенито.
         
          Как ни уговаривала Мария отца, как ни пыталась достучаться до его сердца - все было напрасно. Мануэль был уверен, что лишь с Гонсало его дочь обретет истинное счастье. Разве мог он отдать свою дорогую Марию в руки случайного человека, безвестного сержанта, да к тому же еще и дезертира!
          - Энрике нарушил присягу только из-за меня, - тщетно объясняла отцу Мария, - Разве это не доказательство его любви ко мне?
          - Нет! Если он бросил службу, то когда-нибудь бросит и тебя, - возражал ей Мануэль, - А я не могу этого допустить. Я должен, прежде всего, думать о твоем благе. Ты выйдешь замуж за Гонсало и очень скоро забудешь этого сержанта, как дурной сон.
          - Никогда я не смогу забыть Энрике! И Гонсало не смогу полюбить. Ты требуешь у меня жизнь, папа!
          - Я только хочу тебя спасти. А ты прислушаешься к моим словам и подчинишься. Будешь моей хорошей Марией. Мы ничего не скажем матери о нашем разговоре, потому что должны беречь ее. Обещай, что ты послушаешься меня!
          - Не терзайся, папа. Я сделаю так, как ты хочешь, - со слезами на глазах пообещала Мария.
          Уйдя в свою комнату, она зарыдала в голос, не в силах, больше сдерживаться.
          - Я хочу умереть, - сказала она склонившейся над ней Виктории.
          - Ты просто струсила! - рассердилась та, - Я не желаю слышать этих страшных и глупых слов. Тебя ждет Энрике. Он любит тебя! Ты убежишь с ним!
          - Я не выдержу… - простонала Мария.
          - Выдержишь! - уверенно заявила Виктория, - Я все устрою. А ты пока отдохни.
          План Адальберто и Виктории был дерзок и прост: Мария выйдет с матерью в город за покупками, а там ее будет поджидать переодетый в крестьянскую одежду Энрике. Виктория приведет к условленному месту лошадей, и влюбленные смогут ускакать на них прочь из города, а после уедут за границу.
          Несколько дней Адальберто прятал Энрике в сарае доньи Эулохии, у которой он снимал комнату, - сначала тайком от хозяйки, а затем и с ее ведома. О готовящемся побеге знали также дочь Эулохии Долорес, их горничная Мартина и Хименес, искренне желавшие счастья Энрике и Марии.
          Когда Энкарнасьон и Мария отправились в город, Виктория тотчас же выскользнула за дверь, сказав Доминге, что хочет покататься на лошади. Проезжая мимо дома Эулохии, она подала знак Мартине, и в дело вступил Адальберто, вышедший на прогулку в сопровождении «слуги».
          Теперь самое трудное предстояло совершить Марии: обмануть горячо любимую мать, бросить ее посреди города, не простившись, не попросив прощения и уж тем более не получив ее благословения на брак с Энрике. Виктория опасалась, что у сестры в решающий момент могут сдать нервы, и она не сможет оставить мать.
          Марии действительно было непросто отважиться на такой шаг, но она все время помнила об Энрике, и это придавало ей сил.
          - Сегодня улицы выглядят как-то по-иному, - сказала она матери, глядя из окна кареты.
          - Это потому, что ты выходишь замуж, - улыбнулась Энкарнасьон.
          - А можно мне немного прогуляться пешком?
          - У нас нет времени. В другой раз, - ответила Энкарнасьон, но, увидев, как сразу же опечалилась дочь, добавила: - Что, очень хочется?
          - Хотя бы на минутку! - взмолилась Мария.
          - Ну, хорошо. Не могу тебе отказать, - уступила мать, - Симон, остановись здесь ненадолго.
          - Спасибо, мамочка! - поцеловала ее Мария и, прежде чем выйти из кареты, произнесла взволнованно: - Я должна признаться... Я обманывала вас...
          - В чем? Я не понимаю тебя, дочка.
          - Я пыталась с вами поговорить, но у меня не получилось, - продолжила Мария, - Поверьте, я очень люблю вас, но боюсь, что вы меня разлюбите!
          - Да что же такого может случиться, что заставит меня разлюбить мою Марию? - благодушно усмехнулась Энкарнасьон, решив, что странные слова дочери обусловлены ее детскими страхами накануне замужества.
          - А если я вас обманываю? - пошла еще дальше Мария.
          - Ты говоришь о свадьбе? - высказала догадку Энкарнасьон, - Пусть тебя это не волнует, дочка. Я знаю, что ты солгала мне, впервые в жизни, - При этих словах сердце Марии упало, но мать продолжила: - Сказала, что полюбила Гон-сало, только затем, чтобы успокоить меня, ведь я была больна. И с тех пор, как ты вернулась из «Эсперансы», ни разу не спросила о своем женихе.
          - Я знала, что вы меня поймете, мама! - обрадовалась Мария.
          - Как не понять, если у тебя такие грустные глаза? Крепись. Со временем все пройдет. Ты станешь замужней женщиной...
          - Со временем будет только хуже! - опять впала в отчаяние Мария, - Может, я даже умру!
          - Не говори так! Мне становится дурно!
          - Но это правда, мама!
          - Ты говоришь, как напуганная девочка, - попыталась утешить дочь Энкарнасьон, - Тебе страшно становиться женщиной. Но поверь, когда тебя будут окружать дети, - все изменится. Гонсало будет хорошим отцом, я не сомневаюсь.
          - Так вы настаиваете на том, чтобы я вышла замуж за него?
          - Я прошу тебя сделать это. Потом ты поймешь, как я была права.
          - Мама! Дай Бог, чтобы со временем поняли меня вы! - многозначительно произнесла Мария, окончательно потеряв надежду сделать мать своей союзницей, - Позвольте мне пройтись по площади. Одной! Позвольте почувствовать себя свободной; В последний раз в жизни! Подождите меня в экипаже... Я очень люблю вас, мама! Очень люблю вас!..
          Увидев приближающуюся к скверу Марию, Виктория облегченно вздохнула:
          - Ну, наконец-то! Я боялась, что она так и не решится...
          - Твоя сестра намного отважнее, чем все вы думаете, - заметил Адальберто.
          Энрике, не в силах больше сдерживаться, выбежал из густых зарослей кустарника, укрывавших его от посторонних глаз, и бросился навстречу Марии.
          - Любовь моя! - прошептал он, обнимая ее.
          - Энрике, любимый! - молвила она в ответ.
          - Пойдем, у нас нет времени, - сказал он, - Там Виктория и Адальберто. Сейчас простимся с ними и уедем.
          Поглощенные своим счастьем, они не заметили воинский патруль, приблизившийся к ним на опасное расстояние.
          - По-моему, это сержант Муньис, - воскликнул один из солдат.
          - Да, он самый! - согласился капитан и тотчас же отдал команду: - Арестовать его!
          Солдаты мигом обступили Энрике и Марию со всех сторон.
          - Сержант Муньис, вы арестованы! - громко произнес капитан.
          Увидев направленные на него стволы винтовок, Энрике прошептал Марии:
          - Возвращайся к матери. Быстро! Мы скоро увидимся!
          Затем, сделав обманное движение, метнулся к кустам. Вслед ему прозвучали выстрелы.
          Мария упала без чувств и очнулась уже на руках Адальберто.
          - Я его потеряла. Навеки потеряла!
          - Не смей так говорить! - строго произнесла Виктория, - Энрике убежит! Я знаю! А ты возвращайся к маме, пока она не заподозрила неладное.
          - Не могу… - обессилено молвила Мария.
          - Сможешь! Если любишь Энрике, то сможешь! - бросила ей Виктория, и Мария, преодолевая горечь и отчаяние, медленно побрела к карете.
         
          Несколько часов неведения о судьбе Энрике совсем подкосили сестер: обе они отказались от обеда, сославшись на головную боль. А к вечеру их пригласил в свой кабинет отец и, сам того не ведая, сообщил радостную весть:
          - Ко мне только что приезжал посыльный от генерала... Этот сержант Муньис оказался человеком очень настырным. Он не уехал из города, несмотря, на угрозу ареста. Сегодня его пытались задержать солдаты, но ему удалось скрыться. Я думаю, он так рискует из-за тебя, Мария. Наверняка ищет встречи с тобой. Поэтому ради твоего же блага ты не будешь выходить из дома до свадьбы. Я так решил.
          - Это уже будет не дом, а тюрьма! - возмущенно заметила Виктория.
          - Я готов стерпеть твою дерзость, - сказал дон Мануэль, - потому что спокойствие дочерей для меня дороже всего. Пока этот дезертир на свободе, вы обе подвергаетесь опасности. Поэтому ты, Виктория, тоже не будешь выходить из дома одна. Только в сопровождении домашних!
          - Это арест? - язвительно спросила она.
          - Понимай, как хочешь. Но я попрошу исполнять мое решение, - строго произнес дон Мануэль.
          На следующий день, когда Адальберто захотел повидаться с Викторией, ему сказали, что она больна, и в дом его не пустили.
Но Адальберто не мог уйти, не передав Марии письма от Энрике, который вновь скрывался у доньи Эулохии, залечивая с ее помощью рану от настигшей его пули. Зайдя в особняк Оласаблей с черного хода, Адальберто пробрался на кухню и попросил Домингу передать письмо Виктории.
          - Не стану я передавать письма тайком от хозяина, - сказала Доминга - Он сейчас очень зол.
          - Но я люблю Викторию, - пояснил Адальберто, нисколько не покривив душой, - И если мне запрещают ее видеть, то имею я право послать ей, хотя бы, письмо? Любовное письмо, - добавил он, потупив взор, чем окончательно убедил добросердечную Домингу.
          - Не беспокойтесь. Все будет в порядке, - заговорщически усмехнулась она, пряча письмо в карман своею фартука.
          А спустя несколько минут Мария взволнованно мигала послание Энрике, и Виктория с затаенной завистью слушала ее.
          «Я приду за тобой, - писал Энрике, - Ничто меня не остановит. У нас есть надежные друзья, и они нам помогут. Не отчаивайся. Помни всегда, что я люблю тебя и что очень скоро мы будем вместе!»
          - Да, любимый, мы будем вместе! - клятвенно произнесла Мария.
          - Но как это сделать? - задумалась Виктория, - Генерал выставил возле нашего дома наряд военных. Тебя отсюда не выпускают, а Энрике здесь могут схватить.
          - Ты упустила один момент, - подключилась к ее размышлениям Мария, - Меня будут держать взаперти только до свадьбы. А в день свадьбы я уже смогу убежать с Энрике!
          - Да, это выход, - согласилась Виктория, - Накануне венчания ты выйдешь, будто бы прогуляться по саду. Отец не откажет тебе, зная, что там - надежная охрана... Только надо об этом как-то сообщить Энрике!..

Глава 10

          Кража в порту, организованная Гонсало, отвлекла его от предсвадебных хлопот - надо было побыстрей продать украденное перекупщикам, пока преступление не всплыло наружу.
          А Мария с ужасом ждала прихода Гонсало в их дом, боясь, что не сможет разыгрывать из себя счастливую невесту, не сможет лгать.
          - Гонсало только увидит мои глаза и сразу поймет, что я его обманываю, - говорила она Виктории.
          - Не бойся! Если отец и мама ничего не заподозрили, то ему и подавно не понять. Этот напыщенный индюк занят только собой и своим бизнесом, - отвечала ей Виктория. - Ты помни об Энрике, и у тебя все получится.
          Так уж вышло, что ради торжества любви обеим сестрам пришлось пойти на обман. Виктория придумала, как сообщить Энрике день и час побега, а для этого она тоже вынуждена была слукавить, сказав отцу, что шьет платье у доньи Эулохии.
          - Мне надо съездить на примерку, чтобы донья Эулохия успела сшить платье к свадьбе Марии.
          - Кто такая эта донья Эулохия? - спросил Мануэль. - Почему я ее не знаю?
          - Это лучшая портниха в Санта-Марии! - не моргнув глазом, соврала Виктория. - Мне повезло, что я шью у нее.
          - Тогда я поеду с тобой, - заявил Мануэль, разрушив план Виктории.
          Она-то надеялась, что сопровождать ее будет мать, которой легче было бы объяснить странную реакцию Эулохии на их внезапный визит. Ведь та еще не знает, что она «портниха», и наверняка немало удивится, услышав о примерке.
          Но Виктория все же отважилась на риск, поскольку это была единственная возможность связаться с Энрике.
          Подъехав к дому Эулохии, она попросила отца подождать ее в карете, однако Мануэль и тут не оставил ей никакой свободы для маневра:
          - Я провожу тебя, дочка. Хочу познакомиться с модисткой.
          Эулохия растерялась при виде столь важных и неожиданных гостей, но Виктория не дала ей и слова сказать, взяв инициативу на себя.
          - Я приехала за платьем, которое вы мне сшили, - произнесла она, подчеркивая каждое слово и рассчитывая на сообразительность Эулохии.
          - Я? Сшила? - недоумевающе пробормотала та.
          - Простите, я неточно выразилась, - поспешила исправить положение Виктория. - Мне известно, что платье еще не готово, для этого и нужна примерка. Позвольте познакомить вас с моим отцом.
          - Наверно, нелегко шить для моей дочери? - вежливо спросил Мануэль. - У нее строптивый характер.
          - Нет-нет, мы прекрасно ладим с сеньоритой Викторией, - улыбнулась Эулохия, смекнув, наконец, зачем понадобилась эта комедия. - Долорес, угости сеньора Мануэля чаем, а мы займемся платьем.
          Оказавшись вдвоем с Эулохией в соседней комнате, Виктория изложила ей план побега, который та должна была передать Энрике.
          - Ну, слава Богу! - облегченно вздохнула Эулохия. - А то сержант уже тут с ума сходит, не имея от сеньориты Марии никаких вестей. - Нас никуда не выпускают, а возле дома дежурят охранники. Пусть Энрике будет осторожен.
          Когда они вышли из «примерочной», Мануэль выразил желание взглянуть на обновку Виктории, но она решительно замахала руками, сказав, что платье еще не готово и к тому же ей хочется преподнести отцу сюрприз в день свадьбы.
          - Когда я надену это платье, ты увидишь, что твоя младшая дочь - настоящая красавица!
          - Я и так это знаю, - добродушно усмехнулся Мануэль.
         
          Дону Федерико, наконец, стало известно о краже в порту, и это заставило его о многом задуматься. К счастью, груз был застрахован, и убытков компания не понесла, но сам характер кражи свидетельствовал о том, что тут приложил руку кто- то из служащих, на которых Федерико привык во всем полагаться.
          - У нас неприятности, - сказал он сыну. - Кража в порту, причем весьма странная.
          - У нас? - насмешливо произнес Гонсало. - Мне казалось, эту торговлю ты считал только своей, а не общей.
          - Перестань, - с досадой молвил Федерико. - Все мое станет твоим.
          - Тогда допусти меня к делам! - тотчас же вступил в торг Гонсало. - Если бы я работал на твоем предприятии, эта кража могла бы и не случиться. Даже наверняка бы не случилась! Своего я никому не отдам.
          Федерико внимательно посмотрел на сына, и тот, не выдержав его взгляда, вдруг засуетился:
          - Я вижу, ты готов заподозрить меня. Верно я тебя понял? Ты всегда все сваливаешь на меня! Ох, как мне это надоело! Пойду-ка я лучше спать. Спокойной ночи!
          На следующий день он, наконец, удосужился навестить свою невесту, которая с честью выдержала это испытание.
          А дон Федерико отправился к нотариусу и внес изменение в завещание, назвав своими наследниками Гонсало Линча и Адальберто Гутьерреса.
          Немало удивленный нотариус не удержался от вопроса:
          - Скажите, дон Линч, а вашему сыну это известно?
          - Нет. Он ничего не должен знать. Я сам ему сообщу, когда придет время.
         
          Асунсьон понемногу обживалась в «Эсперансе», преодолевая сопротивление управляющего Вирхилио, который не желал признавать в ней хозяйку.
          - Имейте в виду: я приехала сюда надолго, возможно, даже навсегда, - предупредила она Вирхилио. - Так что если вы хотите и дальше оставаться управляющим, то прошу безропотно выполнять все мои указания.
          - Я постараюсь, - ответил он, - но у меня есть один хозяин - дон Мануэль. Только он может решить, работать мне здесь или нет.
          - У меня тоже есть это право, - напомнила ему Асунсьон. - Поэтому советую вам смирить свой норов и спокойно заниматься делом.
Асунсьон не хотела начинать со скандала, потому что действительно собиралась осесть в «Эсперансе», где все напоминало ей о беззаботном детстве, где в тихие предзакатные часы она ощущала такой благодатный покой, о котором мечтала в шумной и суетливой Европе.
          Легкий ветерок доносил с полей запахи цветущих трав, Асунсьон вдыхала этот целительный аромат и чувствовала, что большего счастья ей не надо.
          В один из таких теплых, лучезарных вечеров к ней и приехала Хулиана.
          Асунсьон очень обрадовалась гостье, но та привезла не слишком приятные новости.
          - Фактически я бежала из Санта-Марии, - призналась она. - Мой бывший муж разорился и теперь не дает мне проходу. Хочет отобрать все мои сбережения. Боюсь, что он попросту может убить меня.
          - Ты правильно сделала, приехав сюда, - поддержала ее Асунсьон. - Здесь ты будешь надежно защищена.
          - Спасибо! - растроганно поблагодарила ее Хулиана. - Я знала, что вы мне поможете!.. Но это еще не все... Перед отъездом сюда я зашла в дом вашего брата - попрощаться с Домингой. И она рассказала мне чудовищные вещи. Вашим племянницам не разрешают выходить из дома. А свадьба сеньориты Марии состоится послезавтра.
          - Я должна немедленно ехать в Санта-Марию! - тотчас же приняла решение Асунсьон. - Марии наверняка потребуется моя помощь. А ты, пожалуйста, располагайся здесь, отдыхай с дороги.
         
          Вечером накануне побега Мария почти не выходила из своей комнаты и творила молитву, прося Господа помочь ей и Энрике.
          Виктория же занималась более прозаическими делами: укладывала вещи сестры якобы для свадебного путешествия, но при этом собирала один чемодан, с которым и должна была бежать Мария.
          Энрике тоже не находил себе места в ожидании завтрашнего дня.
          - Какая несправедливость в том, что два человека вынуждены скрывать свою любовь, словно позорное клеймо! - говорил он Хименесу. - Ведь когда любишь, то хочется крикнуть на весь свет, что ты нашел ту единственную, с которой пройдешь по жизни до конца!
          - Когда-нибудь у тебя будет такая возможность, - пытался успокоить его Хименес - Все должно получиться! Виктория вынесет чемодан с вещами Марии, подгонит в нужное место лошадей, Адальберто будет ее подстраховывать, а я отвлеку солдат, направлю их по ложному следу.
          Легок на помине, Адальберто тоже пришел поддержать Энрике.
          - Какое необычное распятие! Настоящее произведение искусства! - восхитился он, увидев в руках Энрике деревянный крест.
          - Его выточил мой отец. А когда он погиб на войне за независимость, распятие перешло ко мне и было со мной во всех битвах.
          - Возьми его с собой, - посоветовал Адальберто. - Пусть оно поможет тебе завтра.
          На следующий день, когда в доме Оласаблей уже собрались гости, приехал жених и появился священник, чтобы совершить обряд венчания, Мария тайком вышла из своей спальни во двор.
          Виктория, Адальберто и Энрике уже ждали ее в условленном месте.
          А тем временем капрал Хименес докладывал адъютанту генерала:
          - Я знаю, где можно арестовать дезертира Энрике Муньиса. Могу вас туда проводить.
          - Вы опоздали, капрал, - ответил адъютант. - Мы уже обнаружили его неподалеку от дома сеньора Оласабля, и на сей раз ему не удастся уйти.
          Хименес стремглав помчался на выручку другу, но был остановлен Менендесом:
          - Куда это вы так несетесь, Хименес?
          - К другу. Ему надо помочь, - не задумываясь, выпалил тот.
          - Вашему другу уже никто и ничто не поможет! - самодовольно рассмеялся Менендес - Так что возвращайтесь в казарму, не то я вас арестую.
          - Будьте вы прокляты! - бросил ему в лицо Хименес, вынужденно повинуясь приказу.
          - Вы еще пожалеете об этих словах, - процедил сквозь зубы Менендес. - Жаль, мне сейчас некогда вами заниматься: я еду арестовывать Муньиса.
          Между тем Мария, сделав несколько шагов по саду, услышала у себя за спиной встревоженный голос отца:
          - Мария! Ты куда идешь? Тебя ждет жених!
          - Папа, мне нужно хоть немного погулять по саду, прежде чем...
          - Нет, дочка! - строго произнес Мануэль. - Я не знаю, что ты задумала, но знаю, что вблизи нашего дома находится дезертир Муньис. Мне только что сообщил об этом генерал.
          - Боже мой! - вырвался отчаянный возглас у Марии. - Энрике!
          - Забудь о нем! Немедленно возвращайся к жениху!
          - Энрике! Спасайся! - крикнула Мария, метнувшись в ту сторону, где должен был находиться ее возлюбленный, но Мануэль силой увел дочь обратно в дом.
          Менендес, издали наблюдавший за этой сценой, удовлетворенно хмыкнул и отдал команду солдатам:
          - Приступайте к операции. Держите его под прицелом! - Затем громко крикнул Энрике:- Сержант Муньис, вы окружены, сопротивление бесполезно!
          Солдаты тотчас же набросились на Энрике, пытаясь сбить его с ног и заломить руки за спину.
          - Не бейте его! Мерзавцы! - бросилась на помощь Виктория, пытаясь заслонить собою Энрике.
          Менендес приказал солдатам оттащить ее в сторону, а Энрике взять под арест.
          - Мария!.. Что теперь будет с ней? - промолвил Энрике. - Виктория, передай ей этот крест. Пусть ждет меня. Я обязательно вернусь к ней. Клянусь!..
         
          Солдаты увели Энрике, а Виктория, вернувшись в дом, увидела рыдающую Марию. Отец беспомощно стоял над ней, не в силах успокоить дочь.
          - Все кончено, - обессилено произнесла Виктория. - Энрике арестован.
          Мария забилась в безутешных рыданиях. Виктория тоже впала в истерику и, неистовствуя, бросала отцу страшные обвинения:
          - У вас нет сердца! Я никогда не прощу вам того, что вы сделали с Энрике!.. Ненавижу вас! Ненавижу!..
          Мануэль не спорил с ней и не оправдывался. Сейчас ему надо было увести отсюда Викторию и заставить Марию выйти к жениху и гостям, которые уже высказывали недоумение из-за долгого отсутствия невесты.
          Вытолкав Викторию за дверь, он стал внушать Марии, в чем состоит ее дочерний долг:
          - Ты и так уже поставила под сомнение честь нашей семьи. Сейчас же иди к Гонсало! Вытри слезы и забудь о том, что случилось. У тебя есть жених, достойный человек.
          - Я не люблю его! - сквозь слезы выкрикнула Мария. - И замуж за него не выйду. Я люблю Энрике!..
          - Твой Энрике - дезертир.
          - Если его расстреляют, я тоже покончу с собой! Я не хочу жить!
          Мануэль понял, что в таком состоянии Мария вполне может осуществить свою угрозу, и пообещал замолвить слово за Энрике:
          - Я попрошу генерала заменить расстрел каторгой. Думаю, это в его власти, и он не оставит мою просьбу без внимания. Но ты, если хочешь помочь своему сержанту, сейчас же выйдешь к Гонсало и обвенчаешься с ним.
          - Никогда этого не будет! - твердо произнесла Мария. - Лучше умереть!
          А тем временем Энкарнасьон, занимавшаяся приемом гостей, уже начала беспокоиться: куда подевались Мануэль и Виктория, почему так долго не выходит из своей комнаты Мария? Гонсало, тоже почуявший неладное, подошел к ней и прямо спросил, что происходит. Энкарнасьон ответила, что, видимо, невеста чрезмерно волнуется перед свадьбой - обычное дело, с девушками это всегда бывает.
          - Займите гостей, - сказала она будущему зятю, - а я пойду к Марии.
          Но по дороге она встретила плачущую Викторию и потребовала объяснить столь неприличную задержку невесты. Виктория, не в силах сдерживаться, выложила матери всю правду.
          Вбежав в комнату к Марии, Энкарнасьон попросила Мануэля спуститься к гостям, пообещав, что сама успокоит дочь.
          - Я уже никогда не буду спокойной, - сказала матери Мария. - Мне лучше умереть!
          - Доченька, не говори так, не рви мое сердце! - взмолилась Энкарнасьон. - Я очень перед тобой виновата: не выслушала тебя, не сумела понять. Была занята только своей болезнью. Думала о смерти, а не о жизни...
          - Я не понимаю вас, мама, - встрепенулась Мария, испуганно взглянув на мать.
          - Я объясню тебе, только ты не говори никому, насколько я больна. Пожалуйста. Даже отцу и Виктории.
          - Обещаю, мама...
          - Я больна. Неизлечимо больна. Жить мне осталось недолго.
          - Мама! - обняла ее Мария.
          - Я не хотела тебя пугать, - сказала Энкарнасьон. - Не хотела огорчать перед свадьбой. Наоборот, думала, что после моей смерти тебе будет легче рядом с Гонсало. Да и отец смог бы на него опереться... Прости меня, дочка, я не поняла, что для тебя значит Энрике и как ты его любишь.
          Она заплакала, и теперь уже Мария стала ее успокаивать:
          - Не надо слез, мама. Я люблю вас и всегда буду рядом!
          - Да, моя милая! Ты должна жить! А я сейчас пойду к гостям и сама скажу всем, что свадьбы не будет... Господь нас простит. И Гонсало должен понять, что так лучше для всех...
          - Нет, мама, не надо ничего делать! - решительно произнесла Мария. - Отец не должен знать о вашей болезни. Он этого не вынесет... Во что превратится этот дом, если все будут знать, что вы уходите от нас?! Нет, мама, побудьте здесь, успокойтесь, а я сама сейчас все улажу.
          - Что ты собираешься сделать? - слабым голосом вымолвила Энкарнасьон.
          - Вам плохо, мама? Сердце? - встревожилась Мария. - Пойдемте, я отведу вас в вашу спальню. Там - лекарства. Доминга, помоги маме! - распорядилась она, увидев в коридоре старую служанку. - А я должна сделать то; чего хочет Господь.
          Вернувшись в свою спальню, она взяла письмо Энрике, словно хотела набраться от него сил, и мысленно обратилась к навсегда утраченному возлюбленному: «Прости меня, милый, но иначе я не могу поступить...»
          Затем вытерла заплаканные глаза, поправила перед зеркалом свой свадебный наряд и решительно направилась к заждавшемуся ее жениху.
          А еще спустя несколько минут отец Пиендо приступил к обряду венчания:
          - Дети мои, мы собрались здесь, чтобы соединить в священном браке первенцев двух самых уважаемых семейств нашего прихода...
          Виктория, не в силах вынести эту пытку, выбежала из зала и устремилась в сад. Адальберто последовал за ней.
          - Я никогда не прощу Марии предательства! - сказала она Адальберто. - У меня больше нет сестры!
          - Успокойся, милая, - как мог, утешал ее Адальберто. - Не надо так убиваться. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.
          В это время к дому подъехала карета, и из нее торопливо вышла Асунсьон. Буквально ворвавшись в зал, она услышала слова священника, обращенные к Марии:
          - Берешь ли ты в мужья Гонсало Линча? Будешь ли чтить его и уважать - в горе и в радости, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?
          - Мария, ты еще можешь сказать «нет»! - крикнула Асунсьон, и буквально похолодела, услышав, как племянница ответила священнику «да».
         
          К брачному ложу Мария шла как на заклание и почти не слышала слов, которые страстно шептал ей Гонсало:
          - Ты прекрасна, Мария! Ты первая женщина, которую я полюбил... И - последняя. Не бойся меня. Не волнуйся... Ты научишься любить меня. Я сам тебя этому научу...
          Затем он какое-то время лежал рядом с нею обессиленный, в сладкой истоме, но вскоре опять заговорил - об их совместном будущем и, конечно же, о делах:
          - Накануне свадьбы я получил письмо из Лондона. Англичане предложили мне стать их компаньоном! Завтра мы отправимся в свадебное путешествие в Монтевидео, а оттуда прямиком махнем в Лондон! Обещаю, что там мы будем жить счастливо. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Я стану преуспевающим промышленником.
          Мария вроде бы и слушала его, но не понимала, о чем он говорит.
          Лишь утром до нее дошло, что она должна покинуть больную мать, отца, сестру, распрощаться с Санта-Марией и навсегда уехать в чужой и холодный Лондон.
          - Никуда я не поеду! - заявила она. - Моя мама больна, я не имею права оставить ее.
          - Теперь ты - моя жена, и мне решать, что для тебя лучше, - отрезал Гонсало. - Собирайся, нам пора в дорогу.
          Прощание с родителями и Асунсьон вышло грустным: Мария изо всех сил сдерживала слезы, не желая расстраивать мать. И лишь когда ее обняла Доминга, Мария украдкой смахнула навернувшуюся слезу.
          - А где же Виктория? - спросила она растерянно, не увидев среди провожающих сестры.
          - Она в саду, - сказала Доминга, - Ее очень огорчил ваш отъезд.
          - Я не могу уехать, не простившись с нею! - воскликнула Мария и, оттолкнув пытавшегося удержать ее Гонсало, побежала в сад.
          - Виктория, не знаю, как смогу жить без тебя! - сказала, отыскав сестру, которая горько плакала в самом дальнем уголке сада. - Буду писать тебе каждый день!
          - Можешь не трудиться, - вскинула на нее заплаканные глаза Виктория. - Я не стану отвечать на твои письма. Ты предала Энрике, предала меня.
          - Не надо, прошу тебя! Мне и так больно.
          - Тогда объясни, почему ты согласилась на брак с Гонсало!
          - Поверь, у меня была на то серьезная причина. Это все, что я могу сказать тебе сейчас. А со временем ты все узнаешь сама. Береги маму! Ты ей будешь очень нужна. Я люблю тебя!
          - Желаю тебе никогда не разочароваться в том, что ты сделала, - бросила на прощание Виктория.
          Мария молча вытерла слезы и смиренно побрела навстречу своей нелегкой судьбе, которую избрала сама.
         
          После отъезда новобрачных Мануэль круто поговорил с сестрой, обвинив ее в том, что она пыталась сорвать свадьбу Марии.
          - Это ты сломал ей жизнь, и когда-нибудь тебе придется испытать горькое раскаяние, - хмуро ответила Асунсьон.
          - Никогда не пожалею, что выдал Марию за Гонсало! - уверенно заявил Мануэль. - А тебя я больше не желаю видеть в моем доме!
          - Да, мне теперь здесь делать нечего, - грустно произнесла Асунсьон.
          В тот же день она уехала в «Эсперансу».
          Печальная Энкарнасьон попыталась объясниться с Викторией, но та не захотела ее слушать. Родители для Виктории словно перестали существовать. Все дни она проводила в своей комнате или на конюшне. Даже с Домингой была холодна, и лишь надежному другу - Адальберто - могла поведать, что творится в ее душе:
          - Сейчас меня держит на этом свете только слабая надежда, что Энрике каким-то чудом удастся выжить!
          Адальберто понял, что никогда не сможет рассчитывать на любовь Виктории, чье сердце безраздельно принадлежит Энрике Муньису.
          Простившись с доном Федерико и поклявшись Виктории в верности, он покинул Санта-Марию.
          А Энкарнасьон вскоре совсем слегла. И без того больное сердце сжималось под тяжестью вины, которую мать испытывала перед Марией. Но что-либо поправить было уже невозможно, и Энкарнасьон только молилась о счастье дочери, хотя и не верила в него.
          Болезнь матери, в какой-то мере, помогла Виктории вернуться к реальности. Дни и ночи просиживала она у постели слабеющей Энкарнасьон, читала ей вслух письма от Марии, но сама никогда не писала сестре.
          Мануэль же исполнил обещание, данное Марии: похлопотал о судьбе Энрике, и тот получил минимальное наказание - три года тюрьмы.
          Узнав об этом от отца, Виктория воспрянула духом. Теперь у нее, кроме заботы о матери, появилась еще одна важная цель: дождаться освобождения Энрике!

http://amore.4bb.ru/viewtopic.php?id=1575

Глава 12

          Условия, в которых провел эти годы Энрике, были такими, что он много раз мог умереть - от голода, болезней, от издевательского отношения охранников, от тяжелого каторжного труда. Заключенных использовали как дармовую рабочую силу не давая им нормальной пищи и постоянно их унижая.
          Многие сокамерники Энрике так и погибли в заточении, не дождавшись желанной свободы. Он же сумел вынести все тяготы лишь потому, что любил свою Марию и верил: она ждет его!
          Однажды, когда срок заключения уже близился к концу, Энрике довелось пройти еще через одно испытание: ему представилась возможность побега.
          Отряд заключенных работал в каменном карьере, охраняемый вооруженными солдатами. Место было глухое, безлюдное, и банда грабителей, обитавшая в тех краях, решила воспользоваться ситуацией, чтобы пополнить свой запас оружия.
          Укрывшись за огромными валунами, бандиты взяли под прицел охранников и разом выстрелили.
          Солдаты рухнули замертво, заключенные припали к земле, ожидая новых выстрелов.
          Но бандитам важно было поживиться оружием, а каторжники их не интересовали. Поняв это, весь отряд бросился врассыпную, Энрике тоже инстинктивно метнулся вслед за убегающими. Перед его глазами явственно всплыло лицо Марии. Увидеть ее воочию хоть на мгновение, а уж там - будь что будет, пусть даже смерть!
          Но уже в следующую секунду он представил, как опять будет скрываться от погони, как заставит страдать Марию... Нет! Бежать отсюда некуда. Надо отбыть наказание до конца и открыто, ни от кого не прячась, предстать перед Марией.
          Энрике остановился. Вокруг него лежали убитые солдаты. Лишь один из них вдруг застонал, и Энрике бросился ему на помощь.
          Затем, перевязав раненого, взвалил его себе на плечи и, сгибаясь под кровоточащей ношей, медленно побрел к тюремному бараку.
          Этот поступок резко переменил отношение тюремного начальства к Энрике: ему выдали вполне сносную одежду и перевели на более щадящий режим содержания. Но написать письмо Марии, о чем он просил, - не разрешили.
          Когда же на близлежащий форт напали индейцы и в бой были брошены солдаты из тюремной охраны, Энрике тоже доверили оружие, потому что каждый человек тут был на счету и его прицельный выстрел мог решить исход схватки.
          Энрике в том бою проявил себя как мужественный, умелый воин, и это позволило начальнику тюрьмы представить его к досрочному освобождению. Но возвращение в Санта-Марию опять откладывалось: Энрике восстановили в звании сержанта и направили с экстренным донесением в пограничный форт, где командиром был капитан Толедо.
          Однако, добравшись до места назначения, Энрике и подчиненные ему солдаты обнаружили форт полностью разбитым. Жилые помещения были сожжены, повсюду лежали трупы. Чудом спасшаяся женщина рассказала Энрике, что ночью на форт напали индейцы, многих убили, а Росауру, вдову бывшего командира форта, и ее сына Августо взяли в плен и увезли с собой. Капитан Толедо с горсткой уцелевших солдат бросился за ними в погоню.
          Понимая, что перевес на стороне индейцев, Энрике со своим малочисленным войском тотчас же помчался на помощь капитану. Однако, проскакав не более мили, увидел встречную повозку, в которой были тяжело раненный капитан и малолетний Августо. Возница пояснил Энрике, что капитану, вероятно, осталось жить совсем недолго, а Росауру похитили индейцы.
          - Я привезу твою маму живой! - пообещал Энрике мальчику.
          Подкравшись к лагерю индейцев ночью, Энрике и его солдаты выяснили, в какой хижине находится плененная Росаура. Затем Энрике приказал солдатам без шума управиться с дозорными и отойти на безопасное расстояние. А сам осторожно пробрался в хижину к Росауре и под покровом ночи скрылся с нею в степи.
          Вернувшись в форт, они еще застали капитана Толедо живым. Он ненадолго пришел в сознание и успел поблагодарить. Энрике. Но рана его все же, была очень опасной, и Росауре потребовалось немало сил и умения, чтобы вернуть капитана к жизни.
          Когда Толедо почувствовал себя лучше, Энрике, наконец, получил возможность отправиться в Санта-Марию.
          - Я могу проводить вас с мальчиком до города, - предложил он Росауре, но она отказалась покидать форт.
          - Мое место - среди этих людей. Я живу тут уже пять лет после гибели мужа. Спасибо вам за все. Вы спасли мне жизнь, и я вас никогда не забуду.
          - Прощайте, Росаура, хранительница форта! - сказал ей Энрике и погнал лошадь во весь опор, желая как можно скорее добраться до Санта-Марии.
         
          Давно уже прошло то время, когда управляющий Вирхилио пытался игнорировать новую хозяйку имения. Постепенно Асунсьон удалось смирить его строптивый нрав, и Вирхилио вновь занялся своими делами, которых в «Эсперансе» было предостаточно. Основной доход имению всегда приносило коневодство, но с приездом Асунсьон здесь стали делать упор не на численность, а на породистость лошадей, что позволило получать гораздо большую прибыль.
          Теперь основу табуна составляли самые лучшие - крепкие и норовистые кони, скупленные у индейцев, и потомки этих степных красавцев, выращенные в «Эсперансе», очень высоко ценились на рынках Америки и Европы.
          Однажды, когда Асунсьон вышла взглянуть на новую партию молодых необъезженных лошадей, приведенных в имение индейцем, она узнала в статном табунщике своего давнего друга Шанке. В детстве у нее была трогательная дружба с индейским мальчиком, о котором она сохранила добрые воспоминания на всю жизнь.
          - Ты не узнаешь меня, Шанке? - спросила взволнованно Асунсьон.
          - Как я могу не узнать вас? - ответил он, тоже волнуясь. - Вы Асунсьон.
          - Тогда почему ты ведешь себя так, будто мы не знакомы?
          - Я простой индеец, ваш слуга. А вы - сеньора, хозяйка имения.
          - Для меня ты, прежде всего, друг, которого я любила в детстве. Пойдем в дом, расскажешь, как жил все эти годы.
          - Вряд ли это будет удобно, - смутился Шанке. - Люди могут плохо о вас подумать.
          - Их мнение меня не интересует, - сказала Асунсьон, строго взглянув на Вирхилио. - Я вольна привечать моих друзей, как сама того хочу.
          Вирхилио ее заявление явно не понравилось: он ненавидел индейцев и считал, что им нельзя доверять ни в чем.
          Тем не менее, Асунсьон и Шанке провели несколько часов вместе, вспоминая детство и рассказывая друг другу о своей взрослой жизни. Время беседы для обоих пролетело незаметно, и Асунсьон попросила Шанке задержаться в имении:
          - Поможешь объездить лошадей, ну а главное - я просто не хочу расставаться с тобой так скоро.
          Однако к вечеру в «Эсперансу» заглянул владелец соседнего ранчо, привезший из Санта-Марии важные для Асунсьон новости:
          - Сеньора Мария вместе с мужем вернулась из Лондона, а у сеньориты Виктории на днях состоится помолвка.
          Асунсьон поблагодарила соседа за сообщение и тотчас же собралась ехать в город, упросив Шанке не покидать «Эсперансу» до ее возвращения.
         
          Гонсало не терял надежды скомпрометировать Адальберто в глазах дона Мануэля и тем помешать своему незаконнорожденному брату жениться на Виктории.
          - Этот человек - проходимец, - уверял Гонсало тестя. - У него нет ни состояния, ни хорошей профессии. Обыкновенный бродяга, вознамерившийся обеспечить свое будущее за счет Виктории.
          - Нет, ты не прав, - спокойно возразил Мануэль. - У Адальберто процветающее дело в Альто-Валье, которое он унаследовал от матери. К тому же все эти годы он всячески поддерживал Викторию и не раз доказал, что является настоящим другом. Да и твой отец, дон Федерико, очень уважает Адальберто.
          - Я знаю, как Гутьеррес умеет втереться в доверие к порядочным людям, - хмуро молвил Гонсало, поняв, что ему не удастся убедить дона Мануэля.
          А тот в свою очередь буквально ошеломил Гонсало неожиданным предложением.
          - Я уже стар, - сказал Мануэль, - мне трудно управляться с делами, и я хотел бы постепенно передать их тебе. Надеюсь, ты не откажешься?
          Разумеется, Гонсало не мог отказаться от такого подарка! Ведь он с самого начала только и мечтал о том, как бы прибрать к рукам весь капитал дона Мануэля. И теперь, когда перед ним открылись столь заманчивые перспективы, он тем более не мог допустить, чтобы Адальберто стал членом семьи Оласабль.
          Отправившись к отцу, Гонсало открыто потребовал от него поставить на место Адальберто, запретив тому жениться на Виктории.
          - Хватит того, что он просадил все наши деньги! - возмущенно говорил Гонсало. - За три года пустил на ветер целое состояние! Ведь у тебя, как мне стало известно, дела идут из рук вон плохо.
          - Да, мне в последнее время не везло в делах, - ответил ему дон Федерико. - Но это лишь потому, что я стал стар, а ты уехал, решил жить самостоятельно. И единственным  человеком, который выручил меня в трудную минуту, помог деньгами, - был Адальберто! Он буквально спас меня от банкротства.
          - Как же низко вы пали: просить помощи у какого-то бродяги! - заметил на это Гонсало,
          - Адальберто - не бродяга! И поступил он - как настоящий сын. В отличие от тебя...
          - Ну да, запретный плод вашей любви, он вам дороже, - язвительно усмехнулся Гонсало.
          - Не надо издеваться над тем, что было в прошлом и чего нельзя исправить, - сказал дон Федерико. - У меня - два сына, и обоим есть за что меня упрекнуть. Поэтому я и делаю все, чтобы хотя бы в дальнейшем вы оба были счастливы и не враждовали между собой.
          - Нет! Никогда я не признаю этого проходимца своим братом! - кипя от гнева, воскликнул Гонсало. - А если вы не отговорите его от помолвки с Викторией, то мне придется открыть всем вашу тайну. За грехи молодости надо платить!
          Оставив отца размышлять над этой угрозой, он отправился к жене, которую тоже надо было настроить против Адальберто.
          Однако и тут надежды Гонсало не оправдались: Мария горой встала на защиту Адальберто, говоря, что он всегда был надежным другом и она рада, что Виктория в него влюбилась.
          А вот намерение дона: Мануэля передать все дела зятю огорчило Марию, о чем она прямо сказала не только отцу, но и Гонсало.
          - Ты не веришь в мои предпринимательские способности? - с обидой и злостью спросил Гонсало.
          - Меня пугает твое непомерное тщеславие и страсть к деньгам, - честно призналась Мария. - Боюсь, как бы предложение отца не вскружило тебе голову, и ты вновь не пустился в весьма рискованные предприятия.
          Гонсало грубо оборвал ее, сказав, что это не женское дело - совать нос в финансовые вопросы семьи. Мария тоже не осталась в долгу, защищая свое достоинство, и впервые за три года между супругами Линч возникла серьезная размолвка.
          - Ты - холодная, бездушная кукла! - не желая больше сдерживаться, обвинял жену Гонсало. - Все эти годы я пытался пробиться к твоему сердцу, к твоим чувствам, но ты, кажется, вообще не способна на любовь!
          - Ничего ты обо мне не знаешь! - вырвалось у Марии, о чем она тотчас же пожалела, потому что Гонсало сразу ухватился за ее слова:
          - Что ты имеешь в виду? Хочешь сказать, что любишь другого?
          - Оставим эти никому не нужные разговоры о любви, - с досадой произнесла Мария. - Будем жить, как жили до сих пор...
          Но Гонсало не был удовлетворен ее ответом и решил проверить свои подозрения, использовав для этого бесхитростную Домингу.
          - Ты лучше всех знаешь Марию, - подкатился он к старой няньке, - посоветуй, что я могу для нее сделать. По-моему, Мария несчастна со мной, а я готов отдать все, только бы она улыбалась.
          - Будьте с ней поласковей, любите ее, балуйте как ребенка, - только и могла подсказать Доминга.
          - Да, все это я знаю. Но как сделать, чтобы она забыла того, другого?
          - Какого другого?
          - Тебе же известно, что она была влюблена. Мне это тоже известно, - продолжал блефовать Гонсало. - Как стереть его образ из памяти Марии?
          -Это дело прошлое, сеньор. Несбывшаяся мечта сеньориты и солдата, - тяжело вздохнула Доминга. - Постарайтесь забыть об этом. Как постаралась она, когда вышла за вас замуж.
          «Вот, значит, как все было! Мария обманула меня!» - задыхаясь от возмущения, подумал Гонсало, а вслух спросил:
          - Не знаешь, что стало с тем солдатом?
          - Беднягу осудили за дезертирство, - ответила простодушная Доминга. - С тех пор как его поймали тут в саду, в день вашей свадьбы, ни я, ни кто-либо другой его не видели.
          «Значит, она изменяла мне с сержантом Муньисом, дезертиром! - кипел от негодования Гонсало. - В день свадьбы изменяла!»
          Ему хотелось не просто высказать Марии все, что он о ней думает, но избить ее, уничтожить! И, чтобы справиться с этими чувствами, скрыть обуревавшую его ярость, Гонсало заехал к Сантьяго и повез его в таверну.
          - У меня есть серьезная причина, чтобы напиться, - пояснил он приятелю.
          Затем, когда выпито было уже достаточно много, рассказал все, что узнал сегодня от Доминги.
          - Я искренне любил ее! А она наплевала мне в самую душу! Никогда ей этого не прощу. Найду Маргариту и сделаю ее королевой! Капитала Оласаблей вполне для этого хватит.
          - Оставил бы ты в покое Маргариту, - посоветовал Сантьяго. - Она вышла замуж, стала добропорядочной сеньорой. Муж, правда, староват, но, кажется, любит ее, и состояние у него вполне приличное: он владелец почты.
          - Дай мне ее адрес! - проигнорировал совет Гонсало. - Маргарита любит меня, и ее муж - мне не соперник. И еще одна просьба: выясни, пожалуйста, что стало с сержантом Муньисом, арестованным три года назад за дезертирство. Буду тебе очень признателен.
          Он осушил еще несколько рюмок, а затем, попрощавшись с Сантьяго, пригласил за свой столик Бенито.
          - Что, опять есть какое-то дело? - догадался тот.
          - Да. И очень ответственное. Разумеется, на прежних условиях.
          - Я всегда к вашим услугам, - выразил готовность Бенито.
          - Тут есть один мазила, возомнивший себя художником. Адальберто Гутьеррес, - сказал Гонсало. - Мне он - как кость в горле...
          - Все можно устроить, - успокоил его понятливый Бенито.
          - Я в этом не сомневаюсь. Но надо сделать так, чтоб не было осложнений.
          - Об этом не волнуйтесь, дон Линч, - уверенно заявил Бенито. - Я ведь никогда вас не подводил.
         
          Марии показалось странным, что Виктория слишком спокойна накануне помолвки.
          - Ты не похожа на счастливую невесту. Почему? - спросила она. - Разве ты не любишь Адальберто?
          - Люблю, - не стала откровенничать с сестрой Виктория. - Но это ж еще не свадьба, а только помолвка.
          - И все же мне кажется, ты что-то от меня скрываешь, - проявила настойчивость Мария. - У тебя грустные глаза.
          - Это потому, что мы обе уже никогда не будем счастливы, - вновь ушла от прямого ответа Виктория. - У тебя ведь тоже грустные глаза.
          - Но тебе же известно, что я не люблю Гонсало. И никогда не смогу полюбить.
          - Ты все еще помнишь Энрике?
          - Да! И молюсь о нем каждый день! - призналась Мария.
          - Но как же ты можешь жить с Гонсало? Я бы не вынесла такой пытки.
          - Это действительно очень трудно, - согласилась Мария. - Но я смирилась со своей участью. А теперь, когда у меня будет ребенок...
          - Ты беременна?!
          - Да, я поняла это совсем недавно. Гонсало еще ничего не знает.
          - Ты рада, что у тебя будет ребенок? - с некоторой опаской спросила Виктория.
          - Я понимаю, что ты имеешь в виду, - печально молвила Мария. - Конечно, мне хотелось бы родить ребенка от любимого человека. Но что поделаешь? В этом малыше я вижу единственное спасение и смысл всей моей дальнейшей жизни.
          Тягостное впечатление осталось у Виктории после разговора с сестрой: ей было жаль Марию, жаль себя, жаль Адальберто, вынужденного разыгрывать вместе с нею этот фарс. Ему сейчас, пожалуй, труднее всех: ведь он любит ее и не раз об этом ей говорил, да и она чувствовала, с какой нежностью относится к ней ее «жених».
          Совсем недавно, когда уже было объявлено о помолвке, Адальберто вновь попытался намекнуть Виктории, что не прочь был бы жениться на ней взаправду. И ей немалых усилий стоило огорчить его и на этот раз. Но у нее перед глазами был печальный опыт сестры, и это помогло Виктории сохранить твердость.
          А как мучился Адальберто, когда все вокруг поздравляли его с предстоящей женитьбой! Особенно тяжко было обманывать самых близких - дона Федерико, Эулохию, Эрнана.
          Долорес, узнав о помолвке, не смогла даже с ним разговаривать, расплакалась. Она не скрывала, что любит Адальберто, и, хотя он никогда ее давал ей повода для надежд, продолжала уповать на чудо. Теперь же у нее не осталось никаких иллюзий.
          Зато Эрнан несколько воспрянул духом, полагая, что у него появилось гораздо больше шансов добиться расположения Долорес.
          - Как ты думаешь, могу я рассчитывать на успех? - спросил он Адальберто.
          Тот не стал кривить душой и понапрасну обнадеживать друга. Более того - открыл ему всю правду об истинных отношениях с Викторией.
          - Я для нее - только друг, - закончил он свою горькую исповедь.
          Эрнан был потрясен услышанным.
          - Но ты не отчаивайся, - попытался успокоить его Адальберто. - Долорес всегда была очень привязана к тебе. Возможно, она и не понимает, что любит тебя, а не меня.
          - Да, ты прав, - ухватился за соломинку Эрнам. - Я ни за что не отступлюсь от нее!
          - Желаю тебе удачи, - улыбнулся Адальберто. - Спасибо, что выслушал меня. Я просто должен был это хоть кому-то рассказать.
          ...А Виктория, тоже не в силах больше сдерживаться, открыла свою тайну приехавшей на помолвку Асунсьон.
         
          Гонсало кое-как удалось смирить свой гнев, но он по-прежнему не мог видеть Марию и, когда она хотела сказать ему о беременности, предпочел уйти от разговора.
          - Но мне надо сообщить тебе кое-что очень важное!
          - Нет, не будем сейчас выяснять отношения, - решительно прервал жену Гонсало. - А то опять наговорим друг другу обидных слов. Я завтра, сразу после помолвки, уезжаю из Санта-Марии. Твой отец посылает меня уладить конфликт, возникший на дальних, приграничных угодьях. Там, похоже, управляющий зарвался. В общем, отложим все до моего возвращения.
          - Ну ладно, - согласилась Мария.
          Гонсало все ждал, как отреагирует на его угрозу отец, но тот не подавал никаких вестей, а Адальберто продолжал ежедневно бывать в доме Оласаблей. «Видимо, отец ничего ему не сказал», - понял Гонсало и сам решил поговорить с Адальберто
          - Я знаю, что вы хотите жениться на Виктории только из-за ее капитала, - заявил он. - Но, возможно, вам неизвестно, что дон Мануэль сделал меня главным управляющим всей своей собственности. Ну как? Вы все еще согласны пойти под венец?
          - Запомните: ни ваш оскорбительный тон, ни любые ваши слова не смогут повлиять на мое решение, - с достоинством ответил Адальберто.
          В бессильном гневе Гонсало помчался к отцу, но по дороге заехал в таверну - узнать, как идут дела у Бенито.
          - Мои люди не спускают глаз с Гутьерреса, - доложил тот. - Пока думаем, как лучше к нему подобраться, чтобы не наследить. Но выяснил, что он собирается скоро отбыть из Санта-Марии.
          - Значит, поторопись, - приказал ему Гонсало.
          Он не знал, что дон Федерико уже оставил нотариусу запечатанное письмо, которое тот должен был вскрыть в случае смерти самого дона Линча или же... Адальберто Гутьерреса.
          Войдя в кабинет к отцу, Гонсало потребовал:
          - У тебя осталось всего несколько часов, чтобы отговорить Гутьерреса от брака с Викторией: сегодня вечером уже должна состояться помолвка.
          - Ты напрасно надеешься, что можешь запугать меня, - спокойно произнес дон Федерико.
          - Я не стану больше тебя запугивать, а просто пойду и объявлю гостям в доме Оласаблей, кем тебе доводится сеньор Гутьеррес.
          - Ради Бога, сделай милость, - вполне серьезно молвил дон Федерико. - Сними камень с моей души. Сам я до сих пор не могу решиться на этот шаг, но, может, с твоей помощью, наконец открыто введу своего сына в нашу семью.
          Гонсало посмотрел на отца как на сумасшедшего.
          - Ты действительно к этому готов? - спросил он, хотя уже не сомневался, каким будет ответ.
          - Да, - твердо произнес дон Федерико, - Этот скандал мало чем может повредить мне, старику. Да и Адальберто от него только выиграет: дон Мануэль уже однажды доказал, что рад принять в свою семью сына Федерико Линча! Но твое поведение вряд ли понравится тестю, и не исключено, что он лишит тебя права распоряжаться своею собственностью. А этого, насколько я понимаю, ты боишься больше всего на свете.

Глава 14

          Грустный Адальберто укладывал свой чемодан, собираясь обратно в Альто-Валье. Вчера его больно ранило то, что Виктория не просто холодно с ним попрощалась, а словно не могла дождаться, когда же он наконец уйдет.
          Надеяться ему больше было не на что, и он спешил уехать из Санта-Марии как можно раньше, чтобы избежать поздравлений с помолвкой, которые так и сыпались на него со всех сторон.
          Внезапно за дверью раздался шум, и по радостным возгласам Эулохии Адальберто понял, что вернулся с задания Хименес. «Вот кто действительно счастливый жених», - не без зависти подумал он. Надо было выйти, поздравить Мартину, поприветствовать Хименеса, но у Адальберто не нашлось для этого сил.
          Он даже хотел уехать не попрощавшись, но пересилил себя и вошел в гостиную к донье Эулохии.
          - А вот и ваш жених, легок на помине! - сказала она, подводя к нему Викторию. - К вам пришла ваша суженая.
          От неожиданности Адальберто потерял дар речи, и Виктория заговорила первой:
          - Ты мне очень нужен, Адальберто! Могу я с тобой посоветоваться?
          - Да, конечно, - сказал он. - Пойдем ко мне в комнату.
          Оказавшись с Викторией наедине, Адальберто сразу же спросил, что случилось.
          - На тебе лица нет, - добавил он с тревогой.
          - Случилось страшное, - сказала Виктория и умолкла.
          - Что? Говори же!
          - Нет, не могу. Я шла к Асунсьон, хотела ей все рассказать, но она уже уехала в «Эсперансу». Тогда я поспешила к тебе. Только зря... Я не смогу тебе этого открыть. Мне хочется наложить на себя руки, Адальберто!
          Она заплакала, и он принялся утешать ее, гладя по волосам, как ребенка.
          - Мне так стыдно! - внезапно подняв голову, сказала Виктория. – Ты - святой человек. А я... Если бы ты знал!.. Вчера, во время праздника, вернулся Энрике. Я чуть не умерла на месте, увидев его... Он вернулся, конечно же, к Марии. Я попыталась объяснить ему, что она вышла замуж. А он... Он говорил только о смерти. Это было невыносимо. Я хотела помочь ему, спасти его. Любой ценой!.. Он был рядом, и я... Я отдалась ему, Адальберто! Теперь ты понимаешь, что произошло?
          Адальберто ошеломленно смотрел на нее, не понимая, что ей от него нужно.
          - Я только тебе могла это рассказать, - услышал он голос Виктории. - Ты - мой единственный друг.
          - Да, это так, - через силу молвил Адальберто. - Но ты забываешь, что я, в тоже время, - мужчина. И мне больно выслушивать подобные откровения.
          - Прости меня. Я кажусь тебе отвратительной, но мне страшно потерять тебя! Мы всегда говорили друг другу правду...
          - Не волнуйся, наша договоренность останется в силе. Сейчас я уеду в Альто-Валье, а в означенный день ты получишь мое письмо, в котором я сообщу, что разрываю помолвку.
          Взяв чемодан, он направился к выходу. Виктория бросилась за ним: - Адальберто, не уходи! Прости меня!
          - Ты тоже прости меня, - сказал он. - Но мне очень больно. Я смертельно ранен, Виктория!
          Вернувшись домой, она заперлась в своей комнате и только сжимала в руках крест Энрике, который она так и не отдала Марии.
         
          А Мария, выплакавшись, решила идти в гарнизон - искать Энрике. Ее остановила встревоженная Доминга:
          - Вы уходите, сеньора? Ваша сестра... Она никого к себе не впускает. Я боюсь за нее.
          - Ты ведь тоже знала, что Энрике был здесь? - с упреком спросила Мария. - Не отпирайся, я по твоим глазам все вижу. Еще одна предательница! Ни на кого нельзя положиться в этом доме.
          Доминга не могла стерпеть такой обиды:
          - И у вас язык поворачивается обвинять старуху? Да у меня вчера сердце разрывалось! Я так испугалась за вас, за него! Впервые в жизни старая Доминга не знала, что ей делать, как лучше поступить.
          - Прости меня, Доминга, - опомнилась Мария. - Ты ни в чем не виновата. Но Виктория!..
          - Она тоже хотела как лучше.
          - Никто не вправе решать за меня, что лучше, а что хуже, - отрезала Мария. - Я люблю Энрике и никогда его не забывала. Если мне удастся найти его и он сможет меня простить, - ничто больше меня не остановит! Я хочу быть вместе с ним, Доминга!
          В гарнизоне Марии сказали, что сержант Муньис сейчас находится в увольнении, но нашелся один солдат, видевший его сегодня утром на выезде из города:
          - Он скакал в отдаленный форт, туда, где сейчас идут ожесточенные бои с индейцами.
          - Боже мой! Он поехал искать смерти, - упавшим голосом произнесла Мария.
          Там же, в гарнизоне, она встретила Хименеса и, не вдаваясь в излишние подробности, рассказала ему, что произошло вчера вечером.
          - Энрике все узнал от других, а мне надо обязательно поговорить с ним самой! Вы это понимаете?
          - Да, сеньора Мария. Как только мы с ним встретимся, я обязательно скажу, что вы его разыскиваете.
          - Спасибо, Хименес.
          - Не надо меня благодарить. Я люблю Энрике, как брата.
          Опечаленная, Мария вернулась домой, а там ее ждала невероятная, немыслимая новость: Виктория объявила, что уходит в монастырь, и, как ее ни удерживали Мануэль и Доминга, - покинула родительский дом.
          - Что ж, возможно, для нее это - единственный выход, - сказала Мария, - хотя мне трудно представить Викторию монахиней.
          Этот сухой и холодный тон Марии ошеломил Мануэля.
          - Тебя не волнует судьба твоей сестры?! Что между вами произошло? Виктория ушла, даже не попрощавшись с тобой. Мария, дочка, я ничего не понимаю! Вы обе сведете меня с ума.
          Мария не стала пускаться в объяснения, лишь коротко бросила отцу:
          - Виктория бежит от стыда!
         
          Несмотря на монастырское уединение, настоятельница Росарио была наслышана о семействе Оласабль и не без удивления встретила у себя одну из его представительниц.
          - Я прошу о помощи, - сказала Виктория. - Мне надо забыть прошлое, обрести другую жизнь и спасти свою душу.
          - Вы просите об этом так, как просят ткань в магазине, - строго заметила мать-настоятельница, - А вам следует знать, что новая жизнь, душевный покой и здоровый дух - не покупаются. Их надо заработать честным трудом, самопожертвованием, терпением. Но даже и в этом случае все будет решать Господь.
          - Помогите мне! Я совсем одна, - взмолилась Виктория.
          - Я могу лишь указать путь, - ответствовала матушка. - Дать вам место для уединения и молиться за вас.
          - Этого достаточно. Спасибо. Я знала, что вы мне поможете,
          - Я могу только просить Господа, чтобы Он послал вам спасение, - повторила Росарио. - Но помните: вам будет здесь нелегко. Придется изо дня в день бороться с воспоминаниями о своей прошлой жизни, изгонять их из себя, как изгоняют дьявола.
          - Я готова сделать все, что нужно.
          - Хорошо. Давайте испытаем вашу веру, - сказала строгая матушка. - Для начала вам надо очистить душу и тело. Вы получите соответствующую одежду и уединитесь на несколько дней в келье - для размышлений. Времени у вас будет достаточно. Там и решите, как поступить со своею жизнью. А после - поговорим.
          - Я согласна на все, - ответила Виктория. Однако прошлое вовсе не хотело отпускать ее, властно завладев и душой, и всем естеством Виктории. Облачившись в монашеские одежды и уединившись в монастырской келье, она только и делала, что молилась об Энрике - просила Господа уберечь его от гибели.
         
          А Энрике тем временем уже добрался до форта, и опять оказался там как нельзя кстати: накануне индейцы совершили очередной набег и выкрали одну из женщин - Франсиску. Тактика эта была хорошо известна командующему фортом: индейцы, таким образом, провоцировали солдат на погоню, а в каком-нибудь перелеске их уже ждала засада. Поэтому капитан и медлил с приказом, не желая положить в неравном бою свое войско.
          Но сержанта Муньиса, для которого жизнь была не в радость, а в тягость, не могла остановить никакая опасность. Он сразу же, в одиночку, бросился догонять похитителей, и капитану ничего не оставалось делать, как послать на подмогу отчаянному сержанту группу солдат.
          Индейцев удалось настичь, когда они еще не доскакали до места засады, и потому бой вышел коротким и успешным. Франсиска была спасена, однако из перелеска уже мчались засевшие там индейцы, их стрелы и пули свистели над головами солдат, и одна такая пуля сразила Муньиса.
          Отряд вернулся в форт, потеряв сержанта и нескольких солдат. Капитан представил погибших к наградам и отправил посыльного с донесением в Санта-Марию.
          Когда же индейцы отступили на свои позиции, Росаура вместе с бойцами поехала к месту сражения - подбирать убитых и раненых. Ей не хотелось верить в гибель Энрике, и она действительно нашла его, истекающего кровью, и привезла на повозке в форт.
          Затем принялась выхаживать раненого, не жалея ни сил, ни времени. Через сутки Энрике пришел в сознание, но жизнь его по-прежнему висела на волоске.
         
          Мария не могла видеть, как страдает отец из-за внезапного, абсолютно не понятного для него бегства Виктории. Не зная истинных мотивов столь странного поведения дочери, дон Мануэль обвинял Викторию в дерзости, в неуважении к отцу и к Адальберто - достойному, - порядочному человеку, с которым она обошлась так подло.
          - И что ей делать в монастыре - с ее-то характером? - недоумевал дон Мануэль.
          - Вероятно, замаливать грехи, - сказала Мария, не объясняя, что имеет в виду,
          - Но она же не сможет стать монахиней! Я слишком хорошо ее знаю, - сердился несчастный отец.
          Мария тоже была уверена, что свободолюбивый нрав Виктории несовместим с монашеским образом жизни, и, отправившись в монастырь, прямо сказала об этом матери-настоятельнице.
          - Насколько я поняла, Виктория ищет здесь не источник святой веры, а убежище от своих страхов и одиночества. Но пути Господни неисповедимы - иногда свершается чудо, - сказала Росарио.
          - Поверьте, я лучше знаю свою сестру, - возразила ей Мария.
          - Тогда непонятно, почему она искала помощи у меня, а не у вас, - резонно заметила Росарио.
          - Ее толкнули к вам отчаяние и растерянность, - пояснила Мария. - И одиночество для нее - не лучшее лекарство.
          - Иногда одиночество дает мудрый совет и указывает путь. В любом случае у Виктории сейчас есть возможность хорошенько обдумать свою жизнь и сделать правильный выбор, - заключила мать-настоятельница.
          Вернувшись домой, Мария подробно пересказала этот разговор отцу, и он решил, что больше не имеет права скрывать случившееся от Адальберто.
          Мария же, терзаемая двойственным чувством к сестре - ненавистью и жалостью, - собралась за советом к Асунсьон, которой она могла открыть всю правду о причине своей размолвки с Викторией.
          - Передайте Гонсало, что я жду его в «Эсперансе», - сказала она отцу, и тот сделал робкую попытку удержать ее возле себя:
          - Не уезжай. Я теперь останусь совсем один.
          Ответ Марии заставил содрогнуться дона Мануэля.
          - Виктория скоро вернется, я уверена. И тогда я, главная виновница несчастья, буду лишней в этом доме.
          - Дочка, что с тобой? Как ты можешь такое говорить?! - воскликнул дон Мануэль.
          - Папа, я ничего тебе не могу сейчас объяснить, но ты знай, что я люблю тебя и буду любить всегда.
          С этими словами Мария села в экипаж и направилась в имение Асунсьон, где за это время тоже произошло немало событий.
         
          Торопливость, с какой Асунсьон возвращалась домой после помолвки Виктории, объяснялась просто: Шанке! Асунсьон не была уверена, дождется ли он ее в имении. Ведь не зря же он упомянул об их социальном неравенстве - понимая, что беззаботная дружба, связывавшая их в детстве, сейчас невозможна.
          И уж тем более невозможна любовь, вспыхнувшая в глазах обоих, как только они встретились после долгой разлуки.
          Так наверняка считал Шанке, и потому Асунсьон боялась, что он предпочтет уехать, не дождавшись ее возвращения. Но сама она вовсе не хотела терять этого человека! Да, общество осудит ее за столь дерзкий поступок, ну и что? Асунсьон давно уже научилась жить без оглядки на общество, доверяясь только собственному разуму и сердцу. А несколько дней, проведенных в дороге и в общении с племянницами, лишь укрепили ее решимость побороться за свою любовь.
          Но приехав в «Эсперансу», она не застала там Шанке. Вирхилио пояснил, что индейцы вступили в бой с солдатами и краснокожий табунщик тотчас же устремился на помощь своим соплеменникам.
          - Он ничего не просил передать мне? - спросила Асунсьон.
          - Нет, сеньора! - с нескрываемым удовольствием ответил Вирхилио, и это заставило Асунсьон заподозрить нечто неладное. Не мог Шанке уйти вот так, не передав ей хотя бы несколько слов, не такой он был человек.
          - Индейцам ни в чем нельзя доверять, это опасные люди, - упивался Вирхилио возможностью досадить хозяйке.
          - Шанке - мой друг! - строго напомнила ему Асунсьон, - И прошу не забываться. Держи свои расистские взгляды при себе!
          Затем она позвала к себе Браулио - конюха, доброго и рассудительного человека, который давно был дружен с Шанке. Асунсьон надеялась, что Браулио расскажет более подробно, с каким настроением уходил Шанке, но он сам был встревожен:
          - Насколько я знаю, Шанке не собирался уходить до вашего приезда. Он это говорил Вирхилио, когда тот пытался его выгнать отсюда. Вирхилио был в ярости, и я боюсь...
          - Когда ты в последний раз видел Шанке? - прервала его Асунсьон, которой и без того были понятны опасения Браулио.
          - Вчера вечером.
          - Идем искать Шанке! - тотчас же распорядилась она. - Седлай лошадей!
          Шанке они нашли неподалеку от имения, в овраге - избитого, полумертвого.
          Асунсьон сразу поняла, чьих это рук дело, и не поверила Шанке, сказавшему, что его понесла лошадь.
          - Это тебя-то? Такого виртуозного наездника? - упрекнула она Шанке. - Браулио, помоги мне поднять его и отвезти в имение.
          - Отвезите меня в мой лагерь, - с трудом выговаривая слова, попросил Шанке.
          - Нет, я сама тебя выхожу! - решительно заявила Асунсьон.
          Вирхилио похолодел, увидев, как госпожа привезла домой Шанке - живого! Проклятый индеец почему-то не умер, хотя Вирхилио и его сообщники были уверены, что оставили в овраге труп.
          - Ты, кажется, испугался? - спросила Асунсьон, пристально глядя в глаза Вирхилио,
          - Да, зрелище ужасное, - выдавил из себя тот, кивнув на окровавленного Шанке. - Что с ним?
          - Несчастный случай. Так мне объяснил сам Шанке, - с вызовом ответила Асунсьон. - Но ты можешь не волноваться: Шанке будет жить в моем доме, и я сумею поставить его на ноги! А ты занимайся своими обычными делами.
          У Вирхилио отлегло от сердца. Он поспешил на конюшню, сжимая кулаки в бессильной злобе.
          Хулиана, которой Асунсьон еще в Санта-Марии рассказала о своих чувствах к Шанке, искренне обрадовалась, что госпоже           удалось найти своего возлюбленного пусть и тяжелораненым, но живым. Однако и она не удержалась от замечания:
          - Все же, мне кажется, вы слишком рискуете: зачем надо было отдавать ему лучшую комнату в доме?
          - Я готова отдать ему свою жизнь, а ты говоришь о какой-то комнате! - ответила Асунсьон.
          Когда Мария приехала в «Эсперансу», Шанке уже немного оправился от ран, хотя и был еще очень слаб. Склоняясь над ним бессонными ночами, Асунсьон открыто говорила о своей любви и, услышав ответное признание, почувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. С какой уверенностью она убеждала Шанке, что расовые предрассудки - чушь, если есть любовь! Ему хотелось в это верить, но он не представлял, как индеец и белая женщина могут объединить свои жизни, вступить в брак.
          - Не думай сейчас об этом, - сказала Асунсьон. - Главное, что мы любим друг друга. А потом обстоятельства подскажут, как нам поступить. Во всяком случае, я готова согласиться с любым твоим решением и пойти за тобой, куда скажешь.
          Приехавшей племяннице она представила Шанке как своего возлюбленного, с которым намерена идти рука об руку всю жизнь.
          Мария была потрясена смелостью и решимостью Асунсьон. Вот достойный пример, как надо бороться за свою любовь! А она, Мария, смалодушничала, смирилась с ситуацией, надеялась ужиться с Гонсало - даже теперь, когда умерла мать, и эта жертва уже ни к чему...
          - Я во что бы то ни стало разыщу Энрике! - сказала она Асунсьон. - На коленях буду просить его о прощении. Не сомневаюсь, что он поймет меня и простит. Мы еще сможем быть вместе!
          - Что ж, я рада за тебя, - поощрила ее намерения Асунсьон. - Ты, наконец, стала взрослой.
          - Да, я на многое теперь смотрю иначе, - согласилась Мария. - И все же не могу понять Викторию. Как она посмела не отдать мне записку Энрике, помешать нашей встрече?!
          - Прости ее, Мария. Она сама давно влюблена в Энрике.
          - Что? Ты знала это? - изумилась Мария. - И молчала?
          - Виктория открыла мне свою тайну накануне помолвки, - пояснила Асунсьон. - Помнишь того таинственного незнакомца, в которого она влюбилась с первого взгляда, - «генерала ее мечты»? Так вот это и был Энрике.
          - Боже мой! - схватилась за голову Мария. - Значит, Виктория полюбила Энрике еще раньше, чем я?
          - Да. И можешь представить, как она страдала, скрывая свое чувство и способствуя твоему побегу с Энрике!
          - Теперь мне все ясно. Как же я была несправедлива к Виктории! Что же мне делать?
          - Поезжай в монастырь, - посоветовала Асунсьон. - Поговори с ней.
          - Да, конечно, - неуверенно молвила Мария. - Но почему ж она не сказала мне, что Энрике вернулся?! Не могу ей этого простить.
          - Виктория знала, что ты ждешь ребенка. Я думаю, поэтому, - высказала предположение Асунсьон. - К тому же, увидев Энрике, она могла просто забыть обо всем на свете, кроме своей любви.
          - В том числе и об Адальберто, - с осуждением добавила Мария.
          - Адальберто лишь помогал ей избежать замужества, которого требовал от Виктории отец. Их помолвка была мнимой. Виктория мне в этом тоже призналась.
          - Вот как! А от меня скрыла, - обиженно сказала Мария. - Она давно уже перестала воспринимать меня как подругу и сестру.
          - Нет, это не так! - уверенно заявила Асунсьон- Виктория любит тебя. Вы нужны друг другу. Поезжай к ней. Не надо копить обиды.
          - Да, ты права, спасибо тебе, - сказала Мария. - Я поеду к Виктории, попрошу у нее прощения, и мы опять станем сестрами.
         
          Но благим намерениям Марии не суждено было осуществиться: Виктория наотрез отказалась встретиться с сестрой, хотя настоятельница монастыря эту встречу и разрешила.
          - Я не могу ее простить, не могу! - пояснила свой отказ Виктория матери-настоятельнице.
          Из монастыря Мария поехала прямо на квартиру к Хименесу, надеясь узнать какие-либо новости о судьбе Энрике. Однако Мартина сказала ей, что Хименес напился с горя, оплакивая гибель друга - сержанта Муньиса.
          Мария упала как подкошенная, потеряв сознание.
          Испуганная Мартина позвала на помощь Эулохию, да и Хименес враз протрезвел, помогая женщинам привести в чувство Марию. Когда она очнулась, он рассказал ей то, что услышал в гарнизоне: Энрике геройски погиб в бою.
          Мария еще несколько часов провела в доме Эулохии - не в силах двигаться, не в силах что-либо говорить.
          А в это время Гонсало вернулся в Санта-Марию и первым делом разыскал Бенито.
          - Ты нашел Муньиса?
          - Нет, - ответил Бенито, самодовольно усмехаясь. - Но вы можете быть спокойны: сержант Муньис отдал жизнь за Родину. Героем оказался! Ха-ха-ха!
          - За покойника стоит выпить! - тоже рассмеялся Гонсало. - Пусть земля ему будет пухом.
          Ободренный такой новостью, он поехал к Маргарите, которая уже несколько дней жила в новой квартире, снятой для нее Эрнеста Сантьяго, и самозабвенно предался любовным утехам.
          Лишь поздно вечером переступив порог дома Оласаблей, Гонсало узнал, что Мария уехала в «Эсперансу».
          - Она совсем перестала со мной считаться! - разгневался он, но тут же увидел Марию, входящую в гостиную.
          - Папа, я вернулась! - бросилась она к отцу, и это также больно ранило Гонсало.
          - А мужа ты, похоже, даже не заметила? - произнес он язвительно.
          - Перестань, Гонсало, сейчас не время для ссор, - устало молвила Мария.
          - Согласен, ссоры ни к чему, но объясниться нам все же следует, - строго сказал он.
          Обрадовавшись возвращению дочери, Мануэль тихо вышел из гостиной: пусть супруги останутся наедине, им есть о чем поговорить после разлуки.
          Он не мог знать, какая злоба кипела в душе Гонсало и какая боль сжимала сердце Марии. Теперь, когда Энрике погиб, ей надо было думать о ребенке и вновь налаживать жизнь с Гонсало.
          - Ты прав, нам надо объясниться, - сказала она. - Жизнь оказалась к нам слишком суровой, послав такие страдания...
          - Говори проще и яснее, - прервал ее Гонсало.
          - Да что тут неясного? Я поссорилась с Викторией, она ушла в монастырь.
          - И тебе все понятно в ее поведении? - удивился Гонсало. - По-моему, это бред какой-то.
          - Не суди ее, она глубоко несчастна, - сказала Мария. - И я несчастна... Но Господь послал мне ребенка. Нашего ребенка, Гонсало!
          Такого поворота событий он не ожидал. И такой наглости не ожидал от Марии. Подумать только - путалась с сержантом, спала с ним на конюшне, как последняя шлюха, а теперь без зазрения совести заявляет: «Наш ребенок»!
          Боясь не сдержаться и не убить на месте эту лживую, подлую женщину, Гонсало без каких-либо объяснений покинул дом и всю ночь провел у Сантьяго, выпив не одну бутылку виски.
          - Она хочет подсунуть мне этого солдатского ублюдка! - с трудом ворочая языком, то и дело повторял он. - Считает меня полным идиотом. Нет, я убью ее!
          - Не теряй голову, Гонсало, - пытался вразумить его Сантьяго.
          - Я потерял ее давно, еще когда влюбился в эту мерзавку и потаскуху, - отвечал тот. - А теперь мне ничего не остается, как уничтожить ее!..

Глава 16

          Росауре удалось совершить чудо: она практически с того света вытащила раненого Энрике и вернула его к жизни.
          Но он, осознав себя живым, вовсе не обрадовался этому.
          - Я должен был умереть! - терзался Энрике. - Такие, как я, не должны оставаться среди людей. Когда боль так ослепляет мужчину, что в ярости он мстит невинному и наносит ему тяжелую рану... Такой мужчина не имеет права на жизнь. Он должен умереть.
          Много сил приложила Росаура, чтобы настроить Энрике на другой, оптимистичный лад, но все было напрасно.
          Однако то, чего не смогла сделать она, легко, без каких-либо ухищрений сумел сделать Августо, ее сын. Он все время вертелся возле Энрике, невольно отвлекая его от дурных мыслей и втягивая в свои, детские заботы.
          Еще не имея возможности двигаться, Энрике, лежа в постели, от нечего делать стал выстругивать для Августо деревянных солдатиков и лошадок, чем еще больше привязал к себе мальчишку.
          - Я тоже буду солдатом, когда вырасту, - поделился своими планами Августо. - Вот только на лошадях еще не умею ездить, плохо держусь в седле.
          - Это не беда! Я научу тебя, если мама разрешит, - пообещал Энрике, сам не замечая, что говорит о себе уже в будущем времени!
          Росаура, слушая их разговор, впервые за последнее время улыбнулась.
          - Конечно, разрешу. Только поправляйтесь поскорей, - сказала она Энрике.
          И вскоре Августо получил свой первый урок верховой езды у такого замечательного наездника, каким был Энрике. А через несколько дней смог уже вполне уверенно держаться в седле. Радости Августо не было предела, и он с гордостью рассказывал солдатам, какой у него теперь есть надежный друг.
          - Не очень-то ему доверяй, - глупо пошутил один из солдат. - Он может увести твою маму.
          - Увести? Куда? Зачем? - растерялся мальчик, - Ну как это куда? У мамы же нет мужа, вот Энрике и станет ее мужем.
          Домой Августо примчался весь в слезах и, крепко обняв мать, стал умолять ее, чтоб она его не бросала.
          Не сразу Росауре удалось понять, чем вызвана истерика сына, а когда все выяснилось, она поклялась, что никогда не оставит своего любимого Августо.
          - Даже ради Энрике? - уточнил сын. - Энрике мне друг, так же, как и тебе. И не более того.
          - Это правда, Энрике? - спросил Августо теперь уже у сержанта.
          - Да, Я ваш друг. Твой и мамин, - подтвердил Энрике.
          На этом инцидент был исчерпан, но Августо более внимательно стал наблюдать за матерью и Энрике и постепенно пришел к выводу, что было бы даже хорошо, если б они поженились. Об этом он и сказал сначала Росауре, а потом и Энрике.
          Но мать ответила ему, что вряд ли уже сможет кого-нибудь полюбить, а Энрике тоже сказал, что любит другую женщину. Правда, в утешение Августо, он добавил:
          - Если бы я смог забыть ту женщину и влюбиться в другую, то выбрал бы своей женой твою маму. А тебя - своим сыном. Да, я не шучу. Мне действительно очень бы хотелось иметь такого сынишку, как ты.
          Августо передал эти слова матери, и Росаура тоже призналась Энрике, что если бы у нее была возможность выбирать, то она бы выбрала его в отцы Августо и в мужья - себе.
          Энрике ничего не ответил на ее признание.
          Однако спустя неделю, когда он получил звание капитана и был направлен в другой форт командующим, Энрике всерьез задумался над предложением Росауры. Всю ночь накануне отъезда промаялся он без сна, но так и не решился навсегда связать свою жизнь с теми, к кому привязался всей душой.
          Крепко обняв на прощание Августо и Росауру, он отправился в путь.
          Росаура украдкой смахнула слезу. Августо тоже очень хотелось плакать, но он не мог себе этого позволить, поскольку остался теперь единственной опорой для матери.
          Чтобы не давать волю слезам и не впадать в тоску, Росаура решила загрузить себя работой. Но только успела бросить белье в корыто, как услышала у себя за спиной голос Энрике:
          - Росаура, времени у нас немного. Собирай вещи, если хочешь поехать со мной!
          - Я сейчас, мигом, - сказала она, больше не сдерживая слез. - Августо! Иди сюда скорей. Мы едем с Энрике!
         
          По возвращении Гонсало из приграничных земель его ждал сюрприз: Маргарита объявила, что беременна.
          Поначалу это известие привело его в бешенство, но Маргарита поклялась, что под угрозой смерти не признается никому, кто является отцом ее ребенка.
          - Поверь, никто никогда не узнает, что он твой, - умоляла она Гонсало. - Только не заставляй меня отказаться от него.
          - Ладно, успокойся, - примирительно молвил он. - Рожай! В конце концов, это мой единственный ребенок.
          О том, что дома его ждет беременная жена, Гонсало, конечно же, Маргарите не рассказывал. Он по- прежнему с трудом выносил Марию и, выслушивая опасения доктора о возможном выкидыше, про себя желал, чтобы именно так все и случилось.
          Однако Мария постепенно стала поправляться, и Гонсало ничего не оставалось, как смиренно дожидаться родов.
          Но времени ей он уделял все меньше и меньше, ссылаясь на занятость. А дел у него действительно было выше головы. Байгоррия успешно протолкнул в конгрессе проект Гонсало, индейцы и помещики сочли его выгодным для себя, и обмен земли на скот шел полным ходом.
          Байгоррия получил свой куш от Гонсало, да еще и продвинулся по службе - как автор удачного проекта, позволившего правительству расширить государственные границы и заодно утихомирить воинственных индейцев. Впервые за долгие годы возможность мирного сосуществования с индейцами обрела форму конкретного договора.
          Однако Гонсало изложил Байгоррии только первую часть своего плана, а вторую, секретную, он поведал отпетому бандиту - Бенито Рамиресу.
          По заданию Гонсало тот собрал верных людей, загрузил повозку водкой и отправил их спаивать индейцев. А поскольку водка шла исключительно в обмен на скот, то Гонсало не только восполнил все свое поголовье, отданное за приобретенные земли, но и значительно приумножил его.
          Индейцы же, лишившиеся части земель, постепенно лишались и вырученного за нее скота, но пока не понимали, в какую ловушку загнал их хитромудрый Гонсало Линч.
         
          Вся эта криминальная деятельность Гонсало проходила втайне от дона Мануэля, и уж тем более - от дона Федерико, вынужденного узнавать о жизни сына от Марии либо из газет, печатавших светскую хронику. С тех пор как состоялась помолвка Адальберто, Гонсало ни разу не переступил порог родительского дома и вел себя так, будто отец для него вообще перестал существовать.
          Дон Федерико очень страдал из-за этого, но еще больше его убивало странное поведение Адальберто, который сразу после помолвки уехал в Европу и лишь изредка посылал оттуда весточки, справляясь о здоровье своего покровителя, но никогда не спрашивая о Виктории.
          Между тем здоровье дона Федерико нельзя было назвать даже удовлетворительным. Сердечные приступы следовали один за другим, и старик Линч отчетливо сознавал, что любой из них может стать для него последним.
          Поэтому, получив известие о возвращении Адальберто в Альто-Валье, он продал фамильный особняк, свернул все свои дела и отправился к младшему сыну.
          Адальберто был обрадован, но и удивлен неожиданным визитом дона Федерико,
          - Я сам собирался ехать к вам на днях, - сказал он.
          - И хорошо, что я тебя опередил: в Санта-Марии мне больше делать нечего, - грустно молвил дон Федерико. - Дом я продал, Гонсало от меня отвернулся. Да и чувствую себя неважно. Постарел, сдал...
          - Вы больны, дон Федерико? – встревожился Адальберто.
          - Нет, просто старость берет свое. И ошибки, совершенные за долгую жизнь, давят. Ради этого я, в общем, и приехал к тебе.
          Он протянул Адальберто мешочек с золотыми монетами, сказав, что это лишь малая часть долга, который бы следовало вернуть.
          - Вы ничего мне не должны...
          - Должен! Я вернул тебе только те деньги, которыми ты выручил меня в трудную минуту. Но мой долг перед тобой - гораздо больше, и его мне уже, видимо, никогда не удастся оплатить сполна.
          - О чем вы говорите, дон Федерико? Это я перед вами виноват! Я же знаю, как вы переживаете из-за того, что я разорвал помолвку с Викторией. Но для этого у меня были причины, поверьте, - взволнованно заговорил Адальберто.
          - Да, я обеспокоен, хотя и не это имел в виду, когда упомянул о долге. Ты вот не спрашиваешь о Виктории, а с нею творится что-то неладное. Известно тебе, что она сначала ушла в монастырь, а потом вообще куда-то исчезла? Никто не ведает, где она сейчас.
          - Боже мой! Я этого не знал, - пришел в ужас Адальберто. - Пожалуй, мне следует открыть вам одну тайну. О помолвке и о многом другом, связанном с Викторией.
          Он рассказал дону Федерико все, в том числе и передал содержание их последнего разговора с Викторией.
          - Я оттолкнул ее, хотя и знал, что ей некуда идти, - казнил себя Адальберто. - Не смог пересилить обиды. Даже и сейчас еще не могу простить Викторию, не нахожу оправдания ее поступку. Как она могла отдаться мужчине, который ее не любил?
          - Точно так же, как смогла твоя мать, - сказал дон Федерико.
          - Моя мать? О чем вы? - вскочил со стула Адальберто, но подойдя вплотную к дону Федерико, увидел, как тот побледнел и стал задыхаться. - Вам плохо?
          Дон Федерико с трудом перевел дух и вновь заговорил:
          - Не пугайся, со мной это бывает. Сядь и выслушай меня, пожалуйста... Твоя мать была женщиной бесхитростной и нежной...
          - Не надо сейчас говорить, вам может стать хуже, - остановил его Адальберто, но дон Федерико возразил:
          - Нет, хуже мне станет, если я по-прежнему буду молчать. Мануэла, твоя мать, всегда верила в любовь. И любовь пришла к ней, но принесла ей только страдания. Тогда Мануэла попыталась спастись, уйти из нашего дома, но моя жена уговорила ее остаться. Мануэла помогала ей жить и справляться с болезнью. А я... Я воспользовался чувством Мануэлы...
          - Вы?!
          - Да, Адальберто, я и есть тот подлец, который оставил твою мать с ребенком.
          - Как же вы могли! Я вам верил!.. - воскликнул Адальберто, задыхаясь от возмущения.
          - Мы, мужчины, часто бываем слабыми, когда нами овладевает страсть. А твоя мама... Ты не вини ее, она сделала это из любви. Во всем виноват я один! А маму прости, сынок...
          Последние слова он произнес так тихо, что Адальберто скорее угадал их по движению губ, нежели услышал. Голова дона Федерико безвольно откинулась на спинку кресла.
          Адальберто бросился к нему, надеясь растормошить его, привести в чувство.
          - Отец! Не оставляй меня! Я прощаю маму, прощаю тебя. Не уходи, отец! Ты слышишь меня? Я люблю тебя, люблю, - в исступлении кричал Адальберто, видя перед собою остекленелые зрачки дона Федерико.
          Затем, спохватившись, он вызвал врача, но тот лишь подтвердил, что дон Федерико умер.
          - Боже мой, он так и не узнал, что я его простил, - плакал как дитя Адальберто. - Не услышал, как я назвал его отцом...
          Сразу же после похорон он отправился в Санта-Марию - известить о случившемся Гонсало и разыскать Викторию.
          А тем временем Гонсало узнал от нотариуса о продаже дома и, разгневанный, устремился в Альто-Валье, надеясь там увидеть отца и потребовать свою часть от продажи дома.
          Таким образом, братья, сами того не ведая, двигались навстречу друг другу, и судьба свела их в придорожной таверне, где оба остановились перекусить.
          Ошеломленные этой внезапной встречей, оба некоторое время молча смотрели друг на друга, а затем Адальберто, очнувшись первым, вымолвил:
          - Гонсало, я ехал к вам. Ваш отец, дон Федерико...
          - Я прекрасно знаю, что мой отец продал дом, - прервал его Гонсало, - а денежки наверняка уже перекочевали в твой карман, ублюдок! Да, ублюдок, внебрачный сын! Продукт пошлой связи между бесстыжим барином и грязной дворовой девкой!..
          Адальберто, не стерпев такого оскорбления, мощным ударом сбил Гонсало с ног, заставив того умолкнуть. Оправившись от удара, Гонсало в свою очередь бросился с кулаками на Адальберто. Разнимать братьев пришлось хозяину таверны и двум дюжим официантам.
          Но даже после этого Гонсало не унимался, крича:
          - Я не намерен платить за грехи моего отца-лицемера! Выскажу ему все и потребую свои законные деньги!
          - Вам это не удастся, Гонсало, - сказал Адальберто, вытирая разбитую, губу. - К несчастью ваш отец... Наш отец... умер.
          - Это ложь! Еще одна ложь! - не поверил ему Гонсало.
          - К сожалению, это правда. - Адальберто вынул из нагрудного кармана крестик дона Федерико и протянул его Гонсало. - Узнаете? Это было на нем. Возьмите.
          - Вор! Вор! - истошно закричал Гонсало.
          - Успокойтесь. Не вынуждайте меня вновь пускаться в драку. Дон Федерико умер у меня на руках. Я похоронил его в Альто-Валье и ехал с этой печальной вестью к вам... Я простил его.
          Поняв, что Адальберто говорит правду, Гонсало застонал как раненый зверь - от боли, от обиды, от того, что не он, законный сын, был рядом с отцом в его предсмертные минуты и даже на похороны к нему не попал...
          Горе, разом заполонившее все естество Гонсало, прорвалось в нем очередным приступом ненависти к Адальберто:
          - Ты, подонок! Как посмел ты похоронить его так далеко от дома? Он что, не заслужил права лежать рядом с женой, с моей матерью? Ты присвоил капитал моего отца, но тебе никогда не удастся присвоить его фамилию! Запомни это!
          - Я ношу фамилию моей матери, и этого мне достаточно, - с достоинством ответил Адальберто. - И денег мне твоих не нужно! - сказав это, он вынул из саквояжа тот мешочек с монетами, что оставил ему дон Федерико, и швырнул его в лицо Гонсало. - Вот, возьми, подавись! Хотя это и не твои деньги - я надеюсь, они тебя не подведут, поскольку других союзников у тебя нет.
          Гонсало молча сжал в кулаке мешочек с золотом, а Адальберто, прежде чем уйти, бросил ему:
          - И все же, как ты ни злись, а у нас один отец, и мы с тобою - братья. Так что, если возникнет необходимость, можешь на меня рассчитывать.
          - Я не считаю тебя своим братом! - крикнул ему вдогонку Гонсало.
         
          Выполняя поручение Виктории, Браулио исколесил все приграничные земли, прежде чем напал на след сержанта Муньиса.
          Служил Энрике теперь в самом дальнем из фортов, и дела у него там на первых порах складывались очень непросто, потому что в наследство от прежнего капитана он получил абсолютно деморализованное, спившееся войско, в котором атаманствовал наглый сержант Родригес.
          Нового командира Родригес принял в штыки, команд его не исполнял и продолжал спаивать солдат, недвусмысленно давая понять Энрике, кто здесь самый главный.
          Но к тому времени, когда Браулио добрался до искомого форта, Энрике уже удалось навести там порядок. Родригес вынужден был признать над собой власть капитана, а Росауру солдаты уважительно называли капитаншей - за мужество и твердость характера, которые ей не однажды довелось здесь продемонстрировать, прежде чем эта кучка пьяниц вновь смогла стать нормальным воинским подразделением.
          Все в округе считали Росауру женой Энрике, а Августо - его сыном. Это была такая дружная семья, что никому даже и в голову не приходило выяснять, обвенчаны ли капитан и «капитанша».
          И лишь заезжий священник, вознамерившийся построить в форте часовню, случайно в разговоре с Энрике узнал, как все обстоит на самом деле, и заявил, что не к лицу капитану подавать дурной пример подчиненным.
          - Вам надо непременно обвенчаться, - настаивал он, но Росаура сама поговорила с отцом Лопесом и убедила его, что лучше оставить все как есть.
          Однако Энрике всерьез задумался над словами Лопеса и решил, что Господь неспроста послал священника в это захолустье. Может, и вправду, наступила пора им с Росаурой получить благословение Господне?
          - Ты не думай, что я делаю это под давлением падре, - взволнованно заговорил Энрике, пристально глядя в глаза Росауры и боясь получить ее отказ. - Просто раньше у нас не было такой возможности. Но теперь... Росаура, согласна ли ты стать моей женой не только перед людьми, но и перед Богом?
          Давно ждавшая этих слов, она, конечно же, ответила утвердительно.
          Венчание было назначено как раз на тот день, когда в форт заявился Браулио,
          - Вам придется немного подождать, - сказал ему солдат. - Капитан Муньис беседует сейчас со священником.
          - Это не беда, подожду, - ответил Браулио. - Я несколько месяцев искал вашего капитана, ни дня не отдыхал. Уже на коня взобраться не могу.
          - Ну вот и отдохни пока, чаю выпей с дороги, - предложил солдат, - Августо, проводи гостя на кухню.
          - Красивое имя - Августо, - молвил Браулио, следуя за мальчиком. - А ты, случайно, не знаешь капитана Муньиса?
          - Знаю. Это - мой папа, - ответил Августо, не заметив, как при этом вытянулось лицо ошеломленного гостя.
          Когда же Браулио, наконец, попал к самому капитану, то не смог толком объяснить, зачем его разыскивает сеньорита Оласабль.
          А Энрике, услышав эту фамилию, сразу же подумал о Марии - на секунду у него даже потемнело в глазах.
          - Вы сказали «Оласабль»? - переспросил он, боясь, что ослышался.
          - Да, Виктория Оласабль, моя госпожа, - подтвердил Браулио.
          И вновь Энрике испытал состояние, близкое к шоку. «Вот оно, возмездие! Настигло-таки!"- подумал он. - И момент самый подходящий для того, чтоб ответить за свой грех!»
          - Что с ней, с Викторией? - спросил он, переведя дух.
          - Ничего особенного, - пожал плечами Браулио. - Правда, она нервничала, посылая меня к вам.
          - Но что она конкретно велела мне передать? - теряя всякое терпение, раздраженно спросил Энрике.
          - Сказала, что ждет вас. Просила, чтобы вы к ней приехали.
          - К сожалению, это невозможно, - ответил Энрике, у которого чуть-чуть отлегло от сердца. - Передай ей, что я жив, что трудные времена позади. И она тоже пусть будет счастлива.
          - А вы не хотите написать ей хотя бы пару строк? - предложил Браулио, весьма разочарованный встречей с Муньисом. - Я бы передал...
          - Нет, не стоит, - твердо произнес Энрике. - Передай на словах все, что я тебе сказал.
          - Понял, - развел руками Браулио. - Что ж, желаю вам удачи, капитан.
          Уже выезжая из форта, он узнал от одного из солдат, что капитан Муньис сегодня венчается с женщиной, которая давно уже фактически была его женой и от которой у него есть семилетний сын.
         
          Адальберто надеялся найти Викторию в «Эсперансе» или хотя бы узнать о ней что-либо у Асунсьон. Но приехав туда, нашел только управляющего Вирхилио, который сказал, что прежняя хозяйка имения живет теперь на другом ранчо вместе с мужем-индейцем.
          Адальберто поехал на ранчо, однако Асунсьон и там не было. Молодая индианка, не знавшая испанского языка, чуть ли не на пальцах объяснила, что хозяин и хозяйка уехали в индейское поселение и неизвестно, когда вернутся.
          Огорченный Адальберто решил ехать в Санта-Марию, чтобы там - у дона Мануэля или у Марии - почерпнуть хоть какие-то сведения о судьбе Виктории.
          Асунсьон же в это время действительно находилась в лагере индейцев, где отчаянно боролась за жизнь детей, на которых обрушилась неизвестная доселе болезнь. Шанке был рядом с женой, но не столько помогал ей, сколько уговаривал ее вернуться на ранчо, уверенный в том, что детей вылечит знахарь.
          - Но ты ведь сам говорил, что ваш знахарь впервые столкнулся с такой болезнью! - рассердилась Асунсьон. - А это значит, что эпидемия сюда пришла от белого человека. И белый человек должен спасти ребятишек! Их надо немедленно везти к врачу, иначе они погибнут.
          - Мы не можем забрать их у матерей, - твердо произнес Шанке, и Асунсьон поняла, что спорить с ним бесполезно.
Ночью, когда Шанке уснул, она тихо перенесла детей в повозку и повезла их к доктору.
          А наутро в лагере поднялся страшный переполох.
          - Твоя жена накликала беду, принесла смерть! - кричали Шанке обезумевшие от горя и страха матери.
          - Она заплатит за это жизнью! - произнес проклятье шаман.
          Шанке пытался убедить их, что Асунсьон привезет детей обратно - живыми и здоровыми, но ему не верили. Если бы он знал, куда именно повезла она детей, то помчался бы за нею следом, но Асунсьон скрыла это даже от него, и Шанке теперь оставалось только ругать себя за давешнюю несговорчивость.
          Несколько дней и ночей прошли в тягостном ожидании, прежде чем Асунсьон вновь появилась в лагере.
          - Ты предала нас, белая женщина, и потому будешь наказана, - грозно встретил ее вождь племени.
          - Я привезла вам лекарства и детей - здоровых. Они спят в коляске. Матери могут забрать их, - ответила ему Асунсьон.
          Увидев счастливых матерей, обнимающих своих детей, она заплакала и припала к груди Шанке.

Глава 18

          Поднятый по тревоге отряд бойцов под командованием капитана Муньиса скакал туда, где горели ранчо и гибли ни в чем не повинные люди.
          По дороге им встретился обоз, везущий раненых бойцов, и среди них Энрике узнал своего друга Хименеса.
          - Ты будешь жить! Росаура тебя вылечит! - сказал он Хименесу, но тот слабым голосом пробормотал:
          - Мы в раю?
          - О чем ты, друг? Мы живы!
          - Но разве ты не погиб? - спросил изумленный Хименес. - Я сам слышал это от генерала и сказал сеньоре Марии...
          - Боже мой, она тоже об этом узнала! - ужаснулся Энрике.
          - Да, бедняжка потеряла сознание, когда услышала про твою гибель.
          - Ладно, Хименес, поговорим обо всем потом, - сказал Энрике. - Я должен торопиться. Меня ждет бой.
          Поцеловав Хименеса в щеку, он поскакал дальше и вскоре наткнулся на труп Адальберто.
          - Какое несчастье! - повторял Энрике, копая могилу для человека, который был его другом. - Адальберто! Как же так?.. Проклятые дикари!..
          Приказав солдатам сколотить деревянный крест, он сам вырезал на нем имя и фамилию покойного. Затем, молча постояв у холмика, над которым высился крест, двинул свое войско дальше.
          Путь их пролегал через «Эсперансу», и Браулио сразу же узнал капитана Муньиса.
          - У нас такая беда! - бросился он к капитану.
          - Теперь вы будете защищены, - сказал Энрике.
          - Но мертвых уже не воскресить, - вздохнул Браулио. - Хулиана погибла, и сеньор Адальберто!..
          - Да, я знаю, - тоже вздохнул Энрике. – Я сам его похоронил.
          - Хорошо, хоть я успел спасти госпожу, - продолжил Браулио, и Энрике взволнованно воскликнул:
          - Мария здесь?
          - Нет, капитан. Я говорю о сеньоре Виктории. Индейцы убили ее ребенка и мужа – сеньора Адальберто.
          - Вот, значит, как? - в раздумье произнес Энрике, - Виктория и Адальберто... Отведи меня к ней, Браулио.
          - Да, конечно, - засуетился тот, - только вы будьте поосторожней с нею. Она не в себе. Я боюсь за ее рассудок.
          Однако войдя в комнату Виктории, они ее там не обнаружили. И во всем - имении не нашли ее.
          - Что же с нею теперь будет? - плакал, не стыдясь своих слез, Браулио. - Нельзя было оставлять ее одну!.. Что я скажу сеньоре Асунсьон? Не уберег я молодую госпожу, не уберег!..
          Энрике велел солдатам прочесать окрестности, но Виктория уже ушла слишком далеко от имения. Безумие вело ее к тому месту, где она оставила Адальберто. И, увидев свежую могилу, она не сразу поняла, кто здесь захоронен. Долго вглядывалась в буквы, вырезанные на кресте, и не могла сложить их в слова.
          Наконец ее сознание чуть-чуть прояснилось, она прочитала надпись на кресте. С плачем бросилась обнимать сырой земляной холмик, причитая над своей несостоявшейся любовью и не видя никакого просвета в будущем.
          Обессилев от рыданий, долго еще лежала Виктория рядом с могилой Адальберто, а затем встала в полный рост.
          - Прощай, мой дорогой друг, - вымолвила она потрескавшимися губами. - Какой-то добрый человек похоронил тебя здесь. А где мой сын? Где наш маленький Адальберто?.. Господи, почему Ты так жесток со мной? Почему не дал мне хотя бы взглянуть на него в последний раз? Никогда Тебе этого не прощу! Слышишь, никогда!
          Послав это страшное проклятие Всевышнему, она вновь побрела по степи - без цели, без дороги, пока не прибилась к пьяным бродягам, которые напоили ее вином и согрели у своего костра.
          А затем один из них увел захмелевшую, полубезумную Викторию в придорожную хижину и воспользовался этой нечаянной добычей по своему разумению.
         
          Горько заплакала Асунсьон, приехав с Шанке в «Эсперансу» и узнав, какая беда свалилась на ее любимую племянницу.
          - Бедная Виктория! Она была беременна... Вот почему они с Хулианой ушли. Ты теперь все понял, Шанке? Они не хотели мешать нашему счастью. А я!.. Я... Слепая ...! Не почувствовала, как нужна Виктории. Где она теперь?
          Прощаясь с безутешной Асунсьон, Энрике клятвенно пообещал ей, что отомстит виновным за содеянное зло.
          - А вы знаете, кто во всем этом повинен? - бросила ему в сердцах Асунсьон, и эти ее гневные слова долго еще звучали в ушах Энрике.
          Вернувшись в свой форт, Энрике еще успел проститься с Хименесом, который умер у него на руках.
          - Прости, я не сумела его спасти, - сказала горестная Росаура.
          - Не казни себя, - обнял ее Энрике. - Не ты повинна в том, что гибнут люди, что я потерял сразу двух своих друзей, что молодая женщина, девочка, которую я знал веселой и жизнерадостной, обезумела от горя и бродит где-то по степи... Господи, что же мы все натворили? Когда придет конец этому кровопролитию?!
         
          Для Гонсало наступили весьма ответственные дни. Он ни на шаг не отходил от Марии, боясь упустить момент родов. И когда они, наконец, начались, решительно приступил к осуществлению своего изуверского плана.
          Прежде всего, ему надо было выставить из дома тестя - под любым предлогом. И он сказал Мануэлю, что того будто бы вызывает к себе депутат Байгоррия.
          - Но не могу же я сейчас оставить Марию, - возразил Мануэль.
          - Не волнуйтесь, Доминга уже пошла за доктором, - успокоил его Гонсало. - А Байгоррии я пообещал, что вы приедете к означенному часу.
          Обязательный Мануэль не мог подвести зятя и поступил в соответствии с расчетом Гонсало - уехал, доверив дочь ее опасному супругу.
          Доминга же не дошла до доктора Падина: по дороге на нее напали бандиты и, ударив тяжелым предметом по голове, оттащили старую няньку в глухое место.
          А тем временем в доме Оласаблей появилась повитуха Рамона и, передав Гонсало завернутую в одеяльце дочь Маргариты, занялась роженицей.
          Гонсало с нежностью глядел на девочку, говоря ей:
          - Клянусь, ты будешь богата и счастлива. Я, твой отец, не пожалею для этого сил. Никого не пощажу, только бы ты, моя доченька, была здорова и жила в роскоши. Потерпи немножко, скоро я представлю тебе твою маму.
          Он старался не слушать, как за стеной стонала и кричала Мария, как мучилась она, рожая другого ребенка, отцом которого тоже был Гонсало. Того, другого, ребенка он считал чужим и недостойным жить на белом свете. Головорезы Бенито затаились наготове, ожидая только сигнала от дона Линча.
          Марии же, по плану Гонсало, отводилась другая роль: он великодушно даровал ей жизнь - в обмен на то, что она, именно она, вырастит его дочь. Единственную, как он полагал, его дочь.
          А между тем в соседней комнате Рамона уже приняла на руки младенца, рожденного Марией. Это была тоже девочка - хорошенькая, похожая на мать, беззащитная.
          Но при виде этого, ни в чем не повинного ребеночка, Гонсало остался холоден и жесток. Сердце его не дрогнуло, не подсказало ему, что он отправляет на смерть свою собственную дочь.
          Быстро передав Рамоне девочку Маргариты, он сунул ребенка Марии в руки Бенито, дожидавшегося на лестнице.
          - Отнеси ее пока в дом к Рамоне.
          - А может, сразу... того... - предложил Бенито.
          - Ну не здесь же! - вскипел Гонсало. - И вообще, подожди с этим. Дай довести дело до конца.
          Почему он сказал так? Почему велел повременить с убийством своей второй дочери?
          Если бы Гонсало задал себе этот вопрос тогда, то, наверное, ответил бы, что поступил так из суеверия. Боялся взять на душу еще больший грех, пока Мария не увидела девочку Маргариты и не признала ее своей дочерью. Боялся, что материнское сердце отторгнет чужое дитя, и тогда... Он даже представить боялся эту страшную картину.
          Но Мария, когда ей поднесли чужого ребенка, не почувствовала подмены - улыбнулась, прижала девочку к себе и прошептала:
          - Доченька моя! Слава Богу...
          В этот момент как раз вернулся взволнованный Мануэль, и Гонсало со счастливой улыбкой предъявил ему новорожденную внучку.
          Растроганный Мануэль едва устоял на ногах от счастья.
          - Я хочу назвать ее Лусией, - слабым голосом вымолвила Мария.
          - Что ж, по-моему, прекрасное имя! - согласился Гонсало.
          Мануэль был того же мнения. Когда волнения немного улеглись, Мария вспомнила о Доминге:
          - Где она? Я хочу ее порадовать.
          Встревоженный отсутствием Доминги, Мануэль пошел искать ее по дому и внезапно увидел Консепсьон, которая буквально тащила на себе старую негритянку.
          - Боже мой! Что случилось? - испуганно воскликнул Мануэль.
          - Я нашла ее тут неподалеку, - пояснила Консепсьон. - Она ползком пыталась добраться до дома.
          Гонсало тоже вышел в гостиную и замер, увидев Домингу.
          - Что с тобой? - подхватив ее на руки, спросил он.
          - На меня напали какие-то бандиты, - с трудом выговаривая слова, ответила она.
          - Ты запомнила их лица?
          - Нет. Они подкрались сзади.
          - Сейчас я помогу тебе, ты ляжешь в постель, - облегченно вздохнув, сказал Гонсало, - а Консепсьон сбегает за врачом. Мы выходим тебя, и ты еще будешь нянчить маленькую Лусию.
          - Уже родилась? Девочка? - просияла улыбкой Доминга.
          - Да, все в порядке, Мария тоже здорова! - радостно сообщил Мануэль.
          - Ну, теперь я уж точно не помру, - весело заявила Доминга.
         
          Гонсало очень нервничал, оттого что никак не мог уйти из дома - то надо было дожидаться приезда врача, потом ждать, пока тот осмотрит Домингу, потом пришлось из вежливости попить с ним чаю. А тут еще и Мануэль долго не мог угомониться - все обсуждал с зятем будущее своей внучки.
          Гонсало же при этом не находил себе места: ему вдруг пришло в голову, что Маргарита, очнувшись и не увидев рядом с собой ребенка, может натворить немало бед.
          Поэтому он, как только представилась возможность, тайком улизнул из дома и помчался не к Бенито и Рамоне, а прежде всего к Маргарите.
          Она действительно уже обнаружила пропажу и, несмотря на то, что была очень слаба, порывалась идти к Гонсало, искать своего ребенка. Сиделке, присматривающей за Маргаритой, с трудом удавалось ее удерживать.
          - Слава Богу, вы пришли, - сказала Гонсало сиделка. - Еще чуть- чуть, и я бы с нею не справилась. Откуда в ней только силы взялись!
          - Где моя девочка? - истерично закричала Маргарита, увидев Гонсало. - Куда ты ее унес? Что ты с нею сделал?
          - Я отвечу, но прежде ты должна успокоиться, - строго произнес Гонсало.
          Успокоиться Маргарита не могла: тревога за дочь не покидала ее. И тогда Гонсало, больше не щадя ее, прямо сказал, что девочка умерла.
          - Нет, ты врешь! Я не верю тебе! Она жива! - неистово заголосила Маргарита.
          - Я только что похоронил нашу дочь, - твердо молвил Гонсало.
          - Не верю! Покажи мне могилку. Придем туда сейчас же!
          - Этого я тебе не скажу, - безжалостно заявил он. - Мне не нужна женщина, которая каждый день будет ходить на кладбище и рыдать там над могилой.
          - Ты и в этом мне отказываешь? - возмутилась Маргарита.
          Долго еще Гонсало пришлось уговаривать Маргариту смириться с несчастьем и попытаться жить как прежде.
          А тем временем терпение Бенито лопнуло. Не в силах выносить детского плача, он решил больше не ждать Гонсало и задушить девочку.
          Когда его тяжелые ручищи обхватили ее горлышко, Рамона тоже не выдержала и, схватив подвернувшийся под руку утюг, оглушила им Бенито.
          Затем взяла девочку на руки и понесла ее по темным ночным улицам, надеясь до рассвета уйти подальше от города, в который для нее уже навсегда была заказана дорога.
          Но выбравшись за город и оказавшись в чистом поле, она опомнилась:  что же ей делать с ребенком, который плакал и мог умереть от голода? Искать для него кормилицу? Но Гонсало Линч наверняка уже дал задание своим бандитам, и те перевернут всю округу, расспрашивая о женщине с грудным ребенком.
          Нет, надо срочно избавиться от девочки, решила Рамона. Подбросить бы ее кому-нибудь, да откуда людям взяться ночью посреди степи!
          И тут она увидела цирковые повозки, расположившиеся здесь для ночевки.
          - Ну, малышка, Бог тебя бережет! - сказала Рамона. - Авось убережет и меня, за то, что не дала тебе умереть. Прости старуху. Теперь твоя судьба - жить с этими циркачами.
          Она положила плачущую девочку неподалеку от повозки и быстрым шагом удалилась в степь, скрывшись в ночной мгле.
         
          Хозяин передвижного цирка и сам же главный артист Мигель проснулся от странных звуков, похожих на писк котенка.
          Хосефина, его жена, тоже заворочалась во сне, а затем, открыв глаза, спросила мужа:
          - Ты слышишь?
          - Да. Наверное, котенок. А может... ребенок? - внезапно предположил он.
          - Ребенок? Здесь? - усомнилась Хосефина.
          - Пойду посмотрю, - встал с постели Мигель.
          - Я с тобой! - вскочила Хосефина, уже не сомневавшаяся в том, что слышит плач младенца.
          Мигель, осторожно взяв на руки ребенка, вгляделся в него.
          - Это девочка! Совсем недавно родилась, посмотри!
          Он поднес ребенка к стоявшей чуть поодаль Хосефине, и в этот момент глухая степь озарилась заревом, и прогремел мощный взрыв.
          Обернувшись на этот страшный звук, Мигель и Хосефина увидели, как их повозка взлетела в воздух.
          - Порох для фейерверка взорвался, - догадался Мигель. - Наверняка на него упал фонарь, а мы и не заметили.
          - Это она спасла нас, - сказала потрясенная Хосефина. - Ты понимаешь, что она совершила чудо?
          - Да, - сказал Мигель. - Благодаря этой малышке мы остались живы. Давай так и назовем ее: Милагрос, что означает - чудо.
          - По-моему, очень красивое имя, - согласилась Хосефина. - И вполне подходящее для циркачки - звучное! Мы ведь вырастим ее настоящей циркачкой, не правда ли?
          Так нашла свое пристанище дочь Марии.
          А сын Виктории попал в лагерь к индейцам, где молодая чета дала ему имя Катриэль и поклялась воспитать его храбрым воином, настоящим индейцем...