Часть 1
Вражда и любовь

Глава 1

Более века минуло с той поры, как прадед Бруну Медзенга покинул Италию и вместе с юной женой подался к берегам Бразилии — в поисках лучшей жизни. От заезжего моряка он слышал, что кофейные деревья растут там сами собой, не требуя никакого ухода, — только не ленись, собирай плоды и продавай их подороже охочим до этого напитка европейцам.

Однако, прибыв на другой континент, чета Медзенга столкнулась с непредвиденными трудностями: все океанское побережье, а также плодородные земли вдоль Амазонки и ее притоков были уже заняты такими же искателями счастья, в основном португальцами, заселившими эти края значительно раньше.

Новичкам пришлось переместиться вглубь страны, где осадков выпадало меньше и над землей следовало хорошенько попотеть, чтобы получить с нее приличный урожай. Правда, кофейные деревья росли и здесь, что успокоило Медзенгу, и он засучив рукава взялся за дело.

Вскоре жена родила ему сына, которого они назвали Антонио, а других детей им Господь не послал.

Так и управлялись они вдвоем на кофейных плантациях, пока не подрос Антонио и не стал надежным помощником родителям. Затем он женился на скромной девушке Нэне, и у них тоже родился сын — Энрико.

Старики же, отдавшие все силы возделыванию этой заморской земли, один за другим ушли в нее, оставив Антонио ухоженные кофейные плантации. Но на этих плантациях необходимо было трудиться до седьмого пота, чтобы они приносили прибыль.

К тому времени вокруг владений Медзенги образовалась целая колония итальянцев. Жить стало легче, поскольку земляки нередко приходили друг другу на выручку, хотя случались между ними и распри — дело ведь житейское. Но так или иначе все улаживалось, и соседи вновь устраивали общие застолья по праздникам.

Всерьез не поладил Антонио Медзенга лишь с ближайшим своим соседом — Джузеппе Бердинацци.

Тот приехал сюда позже всех, в двадцатом году уже нашего столетия, и земли ему, разумеется, достались не самые лучшие. Но Бердинацци никак не мог с этим смириться и сразу же попытался передвинуть межу, надеясь таким способом оттяпать у Медзенги приличный участок, на котором бил ключ и протекал небольшой ручей.

Медзенга вынужден бы поставить на место не только ограждение, но и самого Бердинацци, после чего между ними разгорелась открытая, никогда не затухавшая вражда.

Ручей, которым поначалу пользовался Бердинацци, отныне был для него закрыт, а другого источника воды на своем участке ему так и не удалось отыскать.

Впоследствии Медзенга вновь разрешил ему брать воду из ручья, но не для орошения плантаций, а только для бытовых нужд. И двигало им при этом отнюдь не сострадание к соседу и не великодушие — давая Бердинацци воду, Медзенга таким образом лишь подчеркивал его зависимое от себя положение.

Конечно же, это не могло не злить Бердинацци, и он везде, если только представлялся случай, поносил соседа самыми грязными словами, хотя и рисковал вовсе остаться без воды.

Чаще всего предметом его издевок была недостаточно высокая, как он считал, плодовитость рода Медзенга — в котором поколении там рождался лишь один ребенок. Возразить против этого Медзенге было нечего, и он молча сносил насмешки ненавистного соседа.

А у Бердинацци, наоборот, дети плодились как кролики — трое сыновей и дочь родились уже здесь, в Бразилии. Это обстоятельство позволяло Медзенге иногда покусывать соседа:

— На твоих грязнуль уходит слишком много воды. Если ты вздумаешь завести еще хотя бы одного, мой ручей не выдержит — пересохнет.

— Я бы сам с огромным удовольствием засыпал его землей и завалил камнями, да не могу остаться без воды. Но придет час, и уже не я, а ты будешь выпрашивать у меня каждую капельку, чтобы обмыть зад своему единственному отпрыску, — отвечал Бердинацци. — Запомни, когда-нибудь этот кусок земли будет моим!

Пытаясь осуществить свою угрозу, он не раз обращался к местным властям, но спорный участок по закону принадлежал Медзенге. И воздействовать на него представители власти могли только увещеваниями: дескать, продай Бердинацци хоть небольшую часть земли, по которой протекает ручей, и живи спокойно, не трать силы на извечную войну.

— Я же не запрещаю ему брать у меня воду, — резонно замечал Медзенга. — А земли моей он не получит ни за какие деньги!

Тогда Бердинацци, разочаровавшийся в открытых методах борьбы, стал действовать тихой сапой: каждую ночь передвигал ограду на небольшое расстояние, чтобы сосед не заметил, как уменьшается его земельный надел. В конечном счете Медзенга подловил его за этим грязным делом и попросту избил.

— Я подам на него в суд! — кричал Бердинацци в таверне, демонстрируя свои синяки.

Но, кроме насмешек, в ответ он ничего не получил: всем в округе надоела нескончаемая вражда двух упрямцев.

А сами они уже так втянулись в противостояние, что без него жизнь бы показалась им скучной и пресной.

По примеру родителей стали враждовать между собой и дети. Особенно в этом усердствовали младшие сыновья Бердинацци — Жеремиас и Джакомо. Вдвоем они частенько нападали на Энрико, не жалея для него тумаков, за что им всегда попадало от старшего брата, Бруну, спокойного мечтательного мальчика, вообще не любившего драчунов.

Энрико Медзенга тоже не слишком любил драться, хотя при случае и мог постоять за себя. Жеремиаса и Джакомо он считал своими врагами, к Бруну же относился с глубоко скрываемой симпатией.

Дочь Бердинацци, Джованна, в мальчишеских драках не участвовала, и братья однажды немало удивились, когда она вдруг приняла сторону Энрико Медзенги.

— Это подло! Подло! Двое на одного!.. — кричала Джованна, обеими руками вцепившись в волосы Жеремиаса и пытаясь таким образом остановить своих братьев-драчунов.

Те завопили как оглашенные, а Энрико впервые взглянул на юную соседку с изумлением и восхищением.

С той поры у них и начался тайный, во многом еще детский роман. Не сговариваясь, они постоянно оказывались в одних и тех же местах, где не было никого, кроме них, и делились своими представлениями о будущей жизни. Фантазия их не простиралась дальше кофейных плантаций, но обоим виделся некий тихий рай без вражды и свар.

Тайные встречи закономерно привели Джованну и Энрико к первому поцелую, а затем и к жарким клятвам в вечной любви.

Романтическое чувство, вспыхнувшее между представителями враждующих сторон, не долго оставалось секретом для окружающих. Медзенга же и Бердинацци, узнав об этом, пришли в ярость и ужесточили контроль за детьми.

Жеремиас и Джакомо теперь не спускали глаз с сестры и открыто угрожали Энрико, Бруну занимал нейтральную позицию, а Мариета Бердинацци — мать Джованны — втайне сочувствовала дочери, которая призналась ей, что любит Энрико Медзенгу.

Несмотря на все запреты, влюбленные продолжали встречаться, и Бердинацци решил положить этому конец, отправив дочь на учебу в Сан-Паулу.

— Там она увидит других парней и поймет, что свет не сошелся клином на этом Медзенге, — рассуждал наивный отец.
* * *

Джованна же поспешила с печальным известием к Энрико и в отчаянии попросила его:

— Придумай что-нибудь! Я не вынесу разлуки!

— Я тоже, — сказал он и предложил выход, казавшийся ему в той ситуации единственным: — Мы убежим с тобой туда, где нас не найдут, и обвенчаемся без благословения родителей.

Джованну это испугало. Она не могла жить без Энрико и в то же время не хотела навсегда порывать с семьей.

— Но надо же что-то делать! — волновался Энрико. Если ты уедешь в Сан-Паулу, я могу вообще потерять тебя.

— На что ты намекаешь? — обиделась Джованна. — Дни и ночи я буду думать только о тебе! Даже представить страшно, как это можно вытерпеть.

— Да, сейчас тебе страшно, а потом ты привыкнешь, рассуждал Энрико, и в нем все сильнее вскипала ревность. — Познакомишься с каким-нибудь красавцем… Нет, нельзя быть уверенным, что ты вернешься ко мне…

— Можно! Можно быть уверенным! — воскликнула Джованна, срывая с себя одежду.

Энрико оторопело смотрел на нее, не в силах пошевелиться и вымолвить хоть слово. А она тем временем — абсолютно нагая — упала в траву и решительно произнесла:

— Возьми меня навсегда!

От этих слов у Энрико закружилась голова, и он медленно, как завороженный, склонился над своей возлюбленной, не смея до нее дотронуться.

Тогда Джованна сама обхватила его шею руками, и лишь после этого их уста соприкоснулись.

Минуту спустя, когда поцелуи стали более жаркими и жадными, Энрико вдруг отстранился от Джованны и, с трудом переведя дыхание, твердо произнес: «Нет!»

Джованна, обескураженная, оскорбленная, не сразу нашла в себе силы спросить:

— Ты… меня не хочешь?

— Хочу. Но не так, не здесь, — ответил Энрико.

Она, сгорая от стыда, стала поспешно одеваться, но запуталась в рукавах.

— Ты боишься отца? — бросила она ему в сердцах. — Моего или своего?

— Я люблю тебя. И никого не боюсь, — пояснил он, но Джованна, злясь не столько на него, сколько на себя, истерично закричала:

— Уходи! Не желаю тебя видеть!

— Да пойми ты: я не могу принять от тебя эту жертву. Не хочу портить наше будущее, — принялся вразумлять ее Энрико. — Я очень люблю тебя. И если ты, не дай Бог, изменишь мне в Сан-Паулу, я убью и тебя, и себя!

Их возбужденные голоса донеслись до слуха братьев Бердинацци, находившихся неподалеку на той же кофейной плантации.

— Там Джованна с Медзенгой! — догадался Жеремиас, и все трое стремглав бросились туда, откуда слышались голоса.

— Беги! — шепнула Джованна возлюбленному. Сама же предстала перед братьями в полузастегнутой кофточке.

— Шлюха! — бросил ей в лицо Жеремиас. — Ты была с Медзенгой?

Джованна одарила его таким гневным взглядом, что сразу стало ясно: она будет молчать даже под пыткой. Поэтому, не теряя времени, Жеремиас и Джакомо помчались вдогонку за ненавистным соблазнителем их сестры.

Бруну же остался на месте, и Джованна припала к его груди, не в силах больше сдерживать слез:

— Да, это был Энрико. Я люблю его!

— Не рассказывай об этом никому, — посоветовал ей Бруну.

Не догнав Энрико, Жеремиас и Джакомо доложили отцу, что их сестра спит с кровным врагом Медзенгой.

— Я его оскоплю! — вскипел Бердинацци.

— Это неправда! Неправда! — закричала испуганная Джованна.

Больше ничего в тот вечер отец не смог от нее добиться. Но решил завтра же отправить ее в Сан-Паулу — от греха подальше.

Джованна долго рыдала на кухне, а когда мать попыталась ее успокоить, вдруг выпалила:

— Вы не знаете Энрико. Он — благороднейший человек на свете! Я сама хотела ему отдаться, но он меня остановил!

— Молчи, молчи, — зажала ей рот Мариета, боясь, как бы муж не услышал эти откровения дочери.

Поездку в Сан-Паулу, однако, пришлось отложить, так как на следующий день стало известно, что Бразилия вступила в войну с Германией.

Времена стояли суровые, шла Вторая мировая война, и все большее число стран втягивалось в нее. Теперь вот дошел черед и до Бразилии.

Бомбы и снаряды, разумеется, рвались вдалеке от Сан-Паулу, в Европе и Северной Африке, но Бердинацци все равно не рискнул отпускать дочь из дому.

— Проклятье! — ругался он. — По радио объявили о призыве холостых парней в Экспедиционный корпус. Наш Бруну, как совершеннолетний, может попасть под мобилизацию.

Энрико Медзенга тоже был совершеннолетним и холостым, а потому также волновались и его родители.

Не в силах справиться с тревогой и бессильным гневом, Антонио Медзенга возмущался в таверне:

— Правительство начало войну не на той стороне! Теперь мы должны воевать не только с Германией, но и с Японией, и с Италией! А это означает, что отношение к нам, «бразильянцам», вскоре переменится. На нас будут смотреть с опаской, помяните мое слово.

Он не ошибся: спустя несколько дней к нему в дом постучался полицейский с требованием отдать радиоприемник. Медзенга послал гостя куда подальше, но тот сообщил, что выполняет распоряжение властей и должен отобрать приемники у всех немцев, японцев, а также итальянцев.

— Тогда тебе следует идти к моему соседу Бердинацци! — расхохотался Медзенга. — Это он итальянец. А я родился в Бразилии.

Он пошел искать метрику, а Энрико пригрозил полицейскому, вознамерившемуся последовать за Медзенгой:

— Никто не посмеет войти в наш дом без приглашения. Мои дед и бабушка зачали отца в Италии, под оливами, но родился он здесь, под кофейным деревом.

— Хочешь сказать, что ты — бразилец? — криво усмехнулся полицейский. — Ну так и пойдешь воевать за нашу родину в первых рядах. Обещаю посодействовать!

Антонио тем временем отыскал свидетельство о рождении и с нескрываемым удовольствием сунул его полицейскому:

— На, сам убедись, что я — коренной бразилец!

Ему оставили радио, а у Бердинацци — отобрали. Это и дало повод Медзенге лишний раз позлословить над соседом. Пропустив стаканчик в таверне, он как бы между прочим заявил:

— Вот подумываю о покупке фазенды Бердинацци, — и, в ответ на недоуменные взгляды присутствующих пояснил: — Ходят слухи, что итальянцы, немцы и японцы больше не смогут иметь собственность в Бразилии.

Приятели оценили шутку Медзенги, отреагировав на нее дружным хохотом. А сидевший в дальнем углу Бердинацци лишь побагровел от гнева, но связываться с обидчиком не стал, потому что крыть ему в данном случае было нечем.

— А что, если и вправду у нас станут отбирать земли? — всерьез обеспокоились итальянцы, которых в этой таверне было немало.

— Умру, я не отдам! — стукнул кулаком по столу Бердинацци.

Домой он пришел в мрачном расположении духа, а там его ждало совсем уж печальное известие: Бруну получил повестку с призывного пункта.

— Не пущу! — разъярился Джузеппе. — Как приемник иметь, так мы — итальянцы, а как воевать, так бразильцы?!

— Не надо, отец, — тихим голосом одернул его Бруну. — Я родился здесь, на эти плантациях, и другой родины у меня нет. За нее я буду воевать и не погибну, потому что мне надо посадить еще много кофейных деревьев.

— Но по крови ты — итальянец и, значит, будешь стрелять в своих же? — не мог успокоиться Джузеппе. — У меня в голове такое не укладывается! Будь проклят этот сумасшедший мир с его дурацкими войнами!

На следующий день, однако, выяснилось, что Бруну будет проходить военную подготовку вблизи от дома, а об отправке на фронт речь пока не идет. У Мариеты несколько отлегло от сердца, а Джузеппе и вовсе благодушно предположил:

— Может, пока его обучат воинскому искусству и война успеет закончиться?

Энрико Медзенге тоже в любой момент могла прийти повестка, и он решил воспользоваться этой ситуацией.

— Я люблю Джованну Бердинацци и хочу на ней жениться, — заявил он отцу, нисколько не сомневаясь в его реакции.

— Только после моей смерти ты сможешь жениться на девке из семейства Бердинацци! — ответил Антонио.

— Тогда я отправлюсь на войну, добровольцем! — сделал очередной ход Энрико.

— Так ты вздумал меня шантажировать, мерзавец?! — возмутился отец.

— Нет, — возразил Энрико. — Просто без Джованны мне не нужна моя жизнь, и я пойду искать смерти.

Он вышел, хлопнув дверью, а Нэна с рыданиями бросилась к мужу:

— Догони его! Останови! Мальчик говорит разумные вещи: ведь женатых не берут в армию.

— Все так, — согласился Антонио, — но он мог бы жениться и на ком-нибудь другом…

— Нет! Он давно любит Джованну, я знаю! Беги за ним!

— Никуда он не денется до утра, — заверил ее Антонио. — А к тому времени я все обдумаю.

Ночью он ни на минуту не сомкнул глаз и, когда под утро Энрико вернулся домой, сказал ему скрепя сердце:

— Женись на ком хочешь.

— Хочу на Джованне! — засмеялся ободренный Энрико.

— Это я уже слышал, — мрачно произнес Антонио. — Только Бердинацци вряд ли отдаст за тебя свою дочку.

Энрико был готов к такому повороту событий и тотчас же выложил отцу единственно возможное решение:

— А ты уступи ему кусок земли, на который он давно зарится!

— Никогда этому не бывать!

— Не торопись с ответом, отец, — посоветовал ему Энрико. — Подумай хорошенько. Из-за несчастного клочка земли ты можешь лишиться не только работника, но и единственного наследника. На войне ведь убивают. А повестка может прийти уже сегодня…

Дождавшись рассвета, Медзенга обрядился в праздничную сорочку и, чертыхаясь про себя, пошел к соседу.

Бердинацци, как и следовало ожидать, встретил его враждебно, однако услышав, с чем пришел Медзенга, попросту потерял дар речи.

— Мне понятно твое изумление, — продолжил между тем Антонио. — Я и сам… того… не в восторге… Но мой сын пригрозил, что уйдет на фронт, если мы с тобой не позволим ему жениться на Джованне!

— А я тут при чем? — оправился наконец от шока Бердинацци. — Пусть идет под дули. Мне-то какое дело?

Услышав такой ответ отца, Джованна с истошным криком выбежала из кухни и пала на колени перед Джузеппе.

— Папа, не губи Энрико! Я не могу жить без него!

— Что?! — взревел от ярости Бердинацци. — Значит, все это правда? Ты путаешься с Медзенгой?!

Он замахнулся, чтобы ударить дочь, но Антонио перехватил его руку:

— Поостынь, сосед. Ты еще не услышал самого главного: я отдаю тебе спорный участок. Можем хоть сейчас пойти к нотариусу.

Это действительно был аргумент!

Бердинацци, не ожидавшей такого подарка, медленно вытер пот со лба и, обдумывая окончательный ответ, решил немного покочевряжиться:

— До чего ж трусливыми оказались на поверку эти «бразильянцы»! Готовы унижаться и отдавать задарма землю, только бы не проливать кровь за свою новую родину!

Антонио стоило больших усилий сдержать себя.

— Перестань, — произнес он с досадой. — Ты ведь не дурак! Всю жизнь ты воевал со мной из-за клочка земли, а теперь у тебя есть возможность получить мою фазенду целиком. Энрико ведь мой единственный наследник.

— Значит, ты пытаешься меня купить? — уже значительно миролюбивее спросил Бердинацци.

— Я всего лишь хочу сохранить жизнь моего сына, — с достоинством ответил Медзенга. — А ты понимай как хочешь.

— Папа, не отказывай ему! — вновь вступила Джованна. — Я не выйду замуж ни за кого, кроме Энрико.

Мариета, понимая, что муж готов сдаться, только его надо об этом хорошенько попросить, тоже стала повторять вслед за дочерью:

— Они давно любят друг друга. Мы не должны их разлучать. Ведь мы же не враги нашей девочке…

— Ладно, будь по-вашему, — махнул рукой Джузеппе, и счастливая Джованна завизжала от радости.

Дабы опередить возможную повестку, Энрико и Джованна в тот же день побежали регистрировать брак, но им пришлось выстоять огромную очередь, так как все потенциальные призывники в одночасье вздумали жениться.

Тем не менее событие, невозможное ни при каких условиях, кроме мировой войны, совершилось — дети двух враждующих семейств официально стали мужем и женой.

А вот их родители успели опять поссориться — прямо здесь, у здания суда. Ссора началась из-за того, что Бердинацци предложил Медзенге сразу же зайти к нотариусу и переоформить бумаги на даруемую землю.

— Подожди, хоть отгуляем свадьбу! — укоризненно посмотрел на него Медзенга.

— Я не верю твоему слову, — уперся Бердинацци.

— У тебя есть возможность сегодня же передвинуть ограду, пока мы будем пить за здоровье молодых, — не удержался от язвительности Антонио.

Этого оказалось достаточно, чтобы Джузеппе вспыхнул как спичка:

— Думаешь, если обманом женил своего сынка на Джованне, то я и дальше стану терпеть твои насмешки?

— Обманом?! — взвился в свою очередь Антонио. — Ну, если ты это утверждаешь, то я и в самом деле не стану переоформлять бумаги!

— А я не пущу твоего Энрико к себе на порог! — отрезал Бердинацци, тотчас же получив очередную издевку от Медзенги:

— Даже с твоим внуком не руках?

Для Джузеппе это был удар ниже пояса, и, забыв о выгодности сделки, он завопил что было мочи:

— Не будет никакого внука, потому что я забираю свою дочь домой! И твой задрипанный Энрико ее никогда не получит!

— Вы не имеете права, мы женаты! — тоже во весь голос заорал Энрико, крепко удерживая руку Джованны.

Толпа любопытствующих покатывалась от хохота, наблюдая эту сцену, но извечным врагам было наплевать на общественное мнение. По сигналу отца Жеремиас и Джакомо повалили наземь Энрико, а сам глава семейства поволок упирающуюся Джованну к своему дому.

— Ну и забирай, не больно-то нуждаемся! — крикнул ему вдогонку Медзенга-старший. — Главное, что моего сына теперь не заберут в солдаты. Да и земля моя осталась при мне, — подмигнул он хохочущим зрителям.

Энрико, сгорая от стыда, побежал прочь.

Дома он заявил, что все равно выкрадет Джованну.

А через несколько дней прибыл в увольнение Бруну Бердинацци — попрощаться с родителями перед отправкой на фронт. Узнав о том, что тут произошло, он попытался уговорить отца сменить гнев на милость. Но Джузеппе лишь указал ему на заряженное ружье:

— Оно у меня всегда под рукой. И я не промахнусь, если сюда вздумает заявиться этот неудавшийся жених.

Бруну, специально встретившись с Энрико, посоветовал ему выждать некоторое время, пока немного улягутся страсти, а потом убежать вместе с Джованной куда-нибудь подальше от этих мест.

То же самое он сказал сестре, обняв ее на прощание.

И однажды Джованна, улизнув из дома не без помощи матери, примчалась, запыхавшаяся, к своему Энрико.

Антонио и Нэне осталось только благословить их на побег и дать в дорогу немного денег.

Глава 2

Супруги Медзенга длительное время скрывали ото всех, что способствовали побегу сына и невестки. Но Мариета не верила им и тайком от мужа пришла на поклон к Нэне.

— Умоляю, скажи, где моя дочь, — со слезами на глазах обратилась она к соседке. — Ты же знаешь, куда они уехали. Может, от них приходят какие-нибудь вести?

— А разве Джованна не умерла для вас? — холодно встретила ее Нэна. — Я сама слышала, как об этом кричал на всю улицу Джузеппе.

— Да, он проклял Джованну, — подтвердила Мариета, и слезы хлынули из ее глаз рекой. — Но я ведь мать! Тебе это должно быть понятно.

Нэна прониклась к ней сочувствием и рассказала, что их дети живут далеко отсюда, в каком-то поместье. Энрико там ухаживает за скотом, а Джованна ждет ребенка.

— Ну, слава Богу, — облегченно вздохнула Мариета. — Адреса ты мне, конечно, не дашь, да я и не прошу. Не хочу, чтобы Джузеппе об этом узнал. Но привет от меня Джованне передай. Скажи, что я по ней очень скучаю. И еще напиши о Бруну. Он воюет в Италии.

— Конечно, я обо всем ей напишу, — пообещала Нэна. — Джованне будет легче рожать, когда она узнает, что хоть мы с тобой теперь живем в мире и думаем заодно.

Общая судьба детей и в самом деле сблизила Нэну и Мариету, несмотря на то что встречаться им приходилось тайком. А вот их мужья, как прежде, продолжали враждовать.

Когда стало ясно, что Энрико увез Джованну, Бердинацци вновь потребовал у Медзенги обещанную землю. Но тот ответил с вызовом:

— Энрико уехал со своей законной женой. А ты, насколько мне известно, публично отрекся от дочери. Так с какой же стати я должен отдавать тебе землю? Ты потерял ее вместе с Джованной!

— А ты остался один-одинешенек на своих плантациях! — злорадно парировал Бердинацци. — Не ровен час, загнешься от непосильного труда.

— Не надейся! Я уже нанял работников! — поставил победную точку Медзенга.

В другой раз они схлестнулись, когда газета опубликовала списки награжденных воинов, и среди них оказался Бруну Бердинацци.

Джузеппе несколько дней всюду похвалялся воинскими доблестями сына, и Медзенга наконец не выдержал — проговорился:

— А мой Энрико пишет, что его стадо уже насчитывает тысячу быков!

— Значит, ты поддерживаешь с ним связь? Ты и бежать ему помогал? — рассвирепел Бердинацци.

— Да, помогал, — не стал отрицать Медзенга. — Потому что твоя дочь пришла ко мне и попросила о помощи. Не мог же я отказать несчастной девочке только потому, что ее отец — изверг и придурок!

Эта ссора закончилась жестокой дракой, а, придя домой, Бердинацци потребовал, чтобы никто из членов семьи даже имени Джованны не произносил. Но «тысяча быков» не давала ему покоя, и он стал распускать слухи, что сын Медзенги нажил свое стадо воровством.

Сам же Энрико Медзенга, разумеется, не знал, какие страсти кипят вокруг его несуществующего стада. Изо дня в день он пас чужих — хозяйских — быков, понемногу откладывая деньги и мечтая когда-нибудь, в отдаленном будущем, самостоятельно заняться разведением скота. Об этом он говорил и своему новорожденному сыну, держа его на руках:

— Клянусь, я сделаю все, чтобы ты, когда вырастешь, смог иметь самое большое стадо в Бразилии!

Малыш молча смотрел на отца мутноватыми младенческими глазками, но Энрико воспринимал его молчание как знак согласия и одобрения.

Имя у мальчика было — Бруну. В честь дяди, брата Джованны. А фамилию он получил двойную — Бердинацци-Медзенга.

Между тем от старшего Бруну Бердинацци давно уже не было никаких вестей. Джузеппе ходил поникший, а Мариета, предчувствуя самое худшее, лила слезы втихомолку, чтобы не огорчать мужа, который и без того страдал.

Материнское чутье не обмануло Мариету: на митинге, посвященном победе над фашистской коалицией, бравый офицер назвал в числе погибших героев и лейтенанта Бруну Бердинацци. А затем торжественно вручил несчастному Джузеппе медаль, которой посмертно удостоили его сына.

— Зачем мне эта медаль? Верните мне сына, — пробормотал в ответ Джузеппе и молча побрел домой.

С того дня он стал неузнаваем: часами мог просиживать за столом, тупо уставившись на злосчастную медаль, перестал есть, лишился сна, потерял всякий интерес к тому, что прежде было его главной заботой, — к кофейным плантациям.

Обеспокоенная Мариета обратилась за помощью к доктору, но тот ничем не смог помочь бедняге, лишь посоветовал положиться на время, которое, как известно, лечит.

Однако и время оказалось бессильным перед горем Джузеппе Бердинацци. Он продолжал убиваться по Бруну, вызывая болезненную ревность у Жеремиаса и Джакомо. Зато они теперь были полновластными хозяевами на плантациях и постепенно стали пренебрегать советами отца, которые он иногда, в минуты просветления, пытался им давать.

Вскоре, однако, стало очевидным, что рассудок Джузеппе окончательно помутился.

Произошло это неожиданно. К тому вымени Джузеппе вроде бы даже поправился: к нему вернулся аппетит, он спокойно спал по ночам и начал улыбаться, глядя на сочную зелень кофейных деревьев. Но однажды он вдруг радостно вскрикнул, словно осененный счастливой идеей, и, быстро метнувшись в дом, вынес оттуда медаль, которую стал закапывать в землю.

— Что ты делаешь? — перепугалась Мариета.

— Не волнуйся, — обнял ее Джузеппе, улыбаясь как дитя. — Теперь все будет хорошо. Из нее прорастет новый Бруну, и у нас опять будет наш любимый сын, наш первенец!

Затем он каждый день ходил к тому месту, где закопал медаль, и ждал, когда из земли покажутся ростки.

Но дни шли за днями, месяцы за месяцами, и в какой-то момент Джузеппе наконец осознал своим поврежденным рассудком, что воскресить Бруну из мертвых или возродить его заново он уже не сможет никогда.

— Бруну погиб, — молвил он твердо, хотя и с печалью в голосе. А по-том, немного помолчав, добавил: — Но Джованна, моя доченька, — жива! Я не хочу помирать, не повидав ее и не повинившись перед нею.

Мариета и ее сыновья недоуменно переглянулись, боясь поверить в то, что Джузеппе вновь рассуждает как человек вполне здравый.

А он продолжил уже более настойчиво:

— Пойдемте к Медзенге. Пусть он даст нам адрес Джованны, и вы отвезете меня к ней.

Жеремиас и Джакомо уже открыли рты, чтобы возразить отцу, однако Мариета решительно пресекла эту попытку:

— Сейчас не время для споров. Вы обязаны исполнить волю отца.

Она не сказала: «последнюю волю», но Жеремиас и Джакомо отчетливо поняли это по ее тону.

Они подхватили отца под руки, намереваясь помочь ему дойти до соседей, но Джузеппе уже не мог сделать и шагу.

— Позовите этого негодяя Медзенгу сюда! — бросил он, злясь на свое бессилие. — Скажите, что я больше не держу на него зла.

Ошеломленные и перепутанные, братья бросились к Медзенге и путано изложили ему просьбу отца.

Нэна отнеслась к словам с недоверием и пыталась остановить Антонио, но он, зная, насколько сдал в последнее время его злейший враг, подумал, что Джузеппе и вправду может умереть.

Когда он вошел к Бердинацци, тот, лежа в постели и тяжело дыша, с трудом вымолвил:

— Верни мою дочь… Я хочу увидеть ее… Сейчас.

— Это невозможно. Джованна далеко отсюда, — с сочувствием произнес Антонио.

— Тогда хотя бы расскажи, как она живет, — попросил Бердинацци.

И Медзенга впервые рассказал ему всю правду:

— Живут они не слишком богато. Энрико пасет хозяйских быков, Джованна прислуживает в доме и растит твоего внука.

— Внука?! — просиял Джузеппе.

— Да, у тебя есть внук, — подтвердил Антонио. — Твой Бруну родился вновь. Теперь его зовут Бруну Бердинацци Медзенга.

Джузеппе шумно, с облегчением вздохнул, и этот вздох оказался для него последним.

Получив скорбное письмо, извещавшее о смерти отца и его запоздалом прощении, Джованна так затосковала по матери, по братьям, что Энрико, тоже скучавший по своим родителям, продал недавно купленных бычков и вместе с семьей отправился в родные места.

Вряд ли стоит говорить, как обрадовались их приезду старики Медзенга и Мариета. А вот Жеремиас и Джакомо встретили сестру настороженно и даже не попытались этого скрыть. Их вполне устраивал прежний расклад — когда Джузеппе в запальчивости лишил дочь наследства. Сделал он это, правда, на словах, а не в завещании, что и угнетало теперь братьев Бердинацци.

И они решили продать фазенду тайком, без ведома матери и сестры.

В тот год на кофейных плантациях Бразилии свирепствовал какой-то ужасно прожорливый и ранее неведомый жучок. Как с ним бороться, производители кофе не знали и оттого пребывали в панике.

Спасение неожиданно пришло из Англии — в виде сильнодействующего и весьма дорогостоящего яда.

Медзенга потратил на него все свои деньги и даже влез в долги, взяв банковский кредит. Энрико, приехав домой, застал отца за распылением этой отравы на плантациях.

— Разве можно так — голыми руками, с открытым лицом?! — напустился он на старика. — Ты же можешь отравиться! Надо хотя бы надеть перчатки, респиратор, защитить как-то глаза. А еще лучше — подрядить англичан, которые, я слышал, распыляют яд с самолетов. У меня есть немного денег, я могу заплатить.

— Спасибо, сынок, — растроганно ответил Антонио. — Но твои деньги мы побережем. Этот яд действует только на жучка, а для людей он, говорят, безопасен.

— Я в этом не уверен, — высказал сомнение Энрико. — Будь моя воля, так я бы вообще срубил все поврежденные деревья и устроил здесь пастбище для быков. Поверь, это более прибыльное дело! Сколько лет ты гнешь спину, выращивая кофе, но до сих пор едва сводишь концы с концами.

— Такая уж, видать, у меня судьба, — вздохнул Антонио. — Я ничем другим заниматься не умею, да и не хочу.

Энрико умолк, понимая, что отец уже стар и кофейные деревья для него не столько выгодный бизнес, сколько привычная среда обитания.

В отличие от Медзенги братья Бердинацци не стали влезать в долги и покупать отраву для вредителей. Они поступили иначе: подделав подписи матери и сестры, якобы отказывающихся от своих долей, продали имение англичанам — со всеми деревьями, а также с домом, в котором родились и выросли.

Так Мариета стала бездомной, а Жеремиас и Джакомо скрылись в неизвестном направлении.

Уличить их в подлоге Энрико не составило большого труда, и англичане были готовы аннулировать сделку, получив обратно свои деньги. Но денег-то как раз и не было — их увезли с собой братья Бердинацци.

Энрико пришлось смириться с поражением, но он не мог простить Жеремиаса и Джакомо, подло обворовавших его жену и тещу.

Мариета теперь жила в доме Медзенги, и там к ней было самое доброе отношение. Но ее присутствие не помешало Антонио высказать сыну и невестке свое настоятельное требование:

— После всего, что устроили эти негодяи, я не потерплю, чтобы мой внук носил фамилию Бердинацци. Бруну Медзенга. И все. Только так отныне его должны звать все.

Энрико и Джованна, в общем, были согласны со стариком, но исправить метрику оказалось не так-то просто, и они ограничились промежуточным вариантом: Бруну Б. Медзенга.

Мариета, не имевшая права голоса в этой семье, тогда промолчала, но с горечью подумала: «Вот и стерлась память о моем сыночке. Нет больше на свете Бруну Бердинацци».

Она не могла знать, что через несколько дней почтальон вручит ей письмо из Италии, от незнакомой девушки Джемы. Письмо, адресованное… Бруну Бердинацци!

С волнением вскрыв конверт, Мариета прочитала:

«Бруну, любимый! От тебя давно уже нет никаких вестей, и я решилась написать по тому адресу, который ты мне оставил. Теперь война закончилась, и мне хочется верить, что ты жив. Я частенько представляю, как ты возделываешь свои кофейные деревья и, может быть, вспоминаешь обо мне, о нашей любви. Ведь такое не забывается, правда?

Я по-прежнему очень люблю тебя и жду.

Вместе со мной ждет своего папу и наш сыночек, родившийся вскоре после твоего отъезда. Зовут его так же, как и тебя: Бруну Бердинацци.

Если не можешь приехать, то подай о себе хоть какую-нибудь весточку: мне важно знать, что ты жив.

Целую тебя.

Твоя Джема».

Порыдав над этим письмом, Мариета попросила дочь написать Джеме ответ и сообщить горестное известие.

— А ты уверена, что эта особа — не самозванка? — высказала опасение Джованна.

— Нет, Бруну писал нам о своей невесте Джеме, — ответила Мариета. — Наверное, он успел и жениться, если мальчик носит его фамилию.

— Выходит, Жеремиас и Джакомо обокрали еще одного наследника, — мрачно заметил Энрико.

Джованна послала Джеме довольно теплое письмо, но ответа из Италии почему-то не последовало.

Несмотря на то, что Медзенга усиленно посыпал деревья заморским ядом, извести жучка ему так и не удалось. И Энрико вновь, уже более настойчиво, заговорил о смене семейного бизнеса:

— Надо продать землю англичанам и уехать куда-нибудь, где есть хорошие пастбища для скота.

Мысль о разведении быков не давала ему покоя, однажды он признался Джованне:

— Я все равно не стану жить на эти мизерные доходы от кофе. Если не удастся уговорить отца, мы уедем отсюда сами.

— Надеюсь, мою мать мы возьмем с собой?

— Конечно, — ответил жене Энрико.

Но уговорить Антонио было делом нелегким. Умом он понимал, что в доводах сына есть резон, однако душа старого Медзенги навсегда прикипела к этим местам и к этим больным, изъеденным вредителями деревьям. Бросить их в такой беде для Антонио было равносильно предательству.

И он не жалея сил морил жучка, пока однажды не упал замертво под кофейным деревом.

Английский яд, как выяснилось позже, губительно воздействовал не только на насекомых. Его применение правительство вскоре запретило, но старого Медзенгу и многих других, поверивших в чудодейственное средство, уже невозможно было вернуть.

Энрико продал фазенду, расплатился с отцовскими долгами и увез свою семью поближе к сочным лугам, в долину Арагвайи.

Там он, начав с нуля, постепенно обзавелся собственной землей и быками.

Нэна не намного пережила своего мужа, а Мариете выпала долгая и в общем спокойная старость. Омрачало ее только одно: отсутствие вестей от Жеремиаса и Джакомо. И еще старушка сокрушалась, что в далекой Италии затерялся след ее другого внука — Бруну Бердинацци.

Позже, когда она уже умерла, до Энрико дошли слухи, что Жеремиас обобрал также и Джакомо и тот какое-то время прозябал в нищете, а потом погиб вместе с семьей в автокатастрофе.

Джованна всплакнула по брату, а Энрико увел Бруну на ферму и, сверкая от ненависти глазами, высказал свое отношение к роду Бердинацци:

— Запомни: все они — воры и мерзавцы. Единственный из них порядочный человек — Бруну — погиб на войне. Тебя назвали в его честь, но ты никогда не должен подписываться своим полным именем. Бруну Б. Медзенга — и все! Этого хотел мой отец, и этого же требую я.

— Можешь не сомневаться, папа. Я — Медзенга. И я сделаю все, что-бы приумножить нажитое тобой состояние, — ответил уже достаточно повзрослевший Бруну и, озорно улыбнувшись, добавил: — Твой сын сумеет осуществить твою давнюю заветную мечту — станет-таки Мясным Королем!

Глава 4

К очередному приезду хозяина Зе ду Арагвайя подготовил своеобразный сюрприз — приютил на ферме двух бродячих музыкантов, поющих в стиле кантри. Звали их Апарисиу и Зе Бенту, хотя, выступая в небольших тавернах, они прибегали к сценическим псевдонимам, дуэт их назывался «Светлячок и Кулик».

Познакомиться с этими ребятами Зе ду Арагвайе довелось в нелегкую годину. Зашел выпить в таверну, а там вдруг завязалась пьяная драка. Получив удар по голове, Зе вынужден был защищаться, и ему в этом здорово помогли Светлячок и Кулик. Полицейские, однако, не стали разбираться, кто зачинщик драки и кто потерпевший, и всех вместе увезли в участок.

Ночь, проведенная за решеткой, еще больше сблизила Зе с музыкантами, и он, выяснив, что у ребят нет постоянной работы, предложил им ухаживать за быками у себя на ферме. Светлячок и Кулик восприняли это предложение с благодарностью, и теперь Зе оставалось лишь уладить формальности с хозяином.

Бруну не стал возражать против новых работников, только заметил в шутку:

— С виду они ребята хоть куда! Но ты все же объясни им, где у быка хвост, а где рога.

— Мы можем взять их с испытательным сроком, — понял намек Зе ду Арагвайя.

На том и порешили.

Донана, правда, была уверена, что ребята здесь долго не задержатся:

— У них на уме одна музыка. А ходить за быками — это совсем не то, что бренчать на гитаре.

— Ты только не говори это сеньору Бруну, — попросил Зе.

— Я и так молчу. Мне-то что? — буркнула в ответ Донана. — А вот ты предупреди этих молодчиков, чтоб не слишком пялились на Луану, не то сеньор выгонит их в два счета.

— Уже предупредил, — усмехнулся в ответ Зе.

Вечером Светлячок и Кулик устроили на террасе большой, в два отделения, концерт, и у Маркуса и Лии, прибывших сюда вместе с отцом, была отличная возможность понаблюдать, с какой нежностью он поглядывал на Луану. Она же, ловя на себе его взгляды, смущалась, но было очевидно, что ей приятно такое внимание хозяина.

В антракте, пока музыканты курили, Лия завела разговор с Донаной:

— Скажи, что связывает моего отца с этой Луаной? Он смотрит на нее, как на драгоценное сокровище. А она, похоже и вовсе боготворит его!

— То, что она смотрит на сеньора Бруну с обожанием, понять не сложно, — ответила Донана. — Ведь когда вы ласкаете дворняжку, она лижет вам руку с благодарностью. Не так ли?

— Для дворняжки она слишком красивая, — недовольно заметила Лия.

Затем подошла к Луане и, немало удивив Донану, вдруг предложила:

— Поедем завтра утром кататься на лошадях?

— Я не умею ездить верхом, — испуганно отпрянула от нее Луана.

— А я с удовольствием составлю вам компанию! — вызвался наблюдавший за этой сценой Светлячок.

— Вам, насколько мне известно, с утра надо будет пасти быков, — довольно грубо осадила его Лия, но смутить парня ей не удалось.

— Ах да! — произнес он с досадой, скорчив при этом смешную гримасу. — Я совсем забыл, что теперь моя жизнь круто переменилась.

Утром, однако, он не упустил своего шанса: оседлал первую попавшуюся лошадь и поскакал в луга — догонять Лию. Увидев его, Лия прибавила скорости, но лошадь внезапно споткнулась, и всадница оказалась на земле.

Апарисиу вмиг спешился и подбежал к Лие. Она была без сознания. Но Светлячок не растерялся и принялся делать ей искусственное дыхание — методом «рот в рот». А когда увидел, что Лия очнулась, то поцеловал ее уже не ради первой медицинской помощи, а ради удовольствия. К его удивлению, хозяйская дочка отнюдь не воспротивилась.

Потом он помог ей добраться до дома, так как при падении Лия подвернула ногу.

— Он спас меня от смерти, — объявила Лия отцу, указав на Светлячка. — Вовремя сделал искусственное дыхание.

Бруну поблагодарил парня, но посмотрел на него при этом сурово, ясно давая понять: «Держись от моей дочери подальше!»

То же самое посоветовал Светлячку и его друг Кулик, когда услышал о происшествии на лугу.

— Ты ничего не понимаешь! — беспечно молвил Апарисиу. — Лия мне понравилась, и я ей — тоже. Может быть, это даже любовь!

— Ладно тебе паясничать! — улыбнулся Зе Бенту. — И оставь в покое хозяйскую дочь, не то нас выгонят отсюда с треском.

— Не вижу в том большой беды, — ответил Апарисиу. — Ты же сам слышал, как хозяйский сын вчера предлагал себя на роль нашего импресарио.

— И ты думаешь, ему можно верить? По-моему, он обыкновенный трепач.

— Мы сможем это проверить, когда нас отсюда и вправду выгонят, — сказал Апарисиу.

Им было неведомо, что Маркус и в самом деле решил стать менеджером у этих ребят, показавшихся ему весьма талантливыми. Об этом он и сказал отцу, но Бруну расценил его идею как откровенное издевательство над собой.

— Нет, я говорю вполне серьезно, — возразил Маркус. — У меня много знакомых на радио и телевидении. Я мог бы раскрутить этих ребят.

— Глядя на тебя, я начинаю думать, что ты никогда не повзрослеешь и не поумнеешь, — с горечью молвил Бруну. — Ты ведь уже мужчина, пора бы заняться настоящим делом.

— То есть быками? — насмешливо спросил Маркус. — Но я уже говорил тебе, что быки — не мое призвание.

— А в чем оно, твое призвание?

— Пока я этого еще не понял.

— Ну значит, пока ты полетишь со мной осматривать другие фазенды. Надо же когда-то вводить тебя в курс дел. А то, не дай Бог, помру, и что ты тогда будешь делать?

— Все продам и буду жить на проценты от вырученного капитала! — не задумываясь ответил Маркус и нагло подмигнул отцу.

— Собирайся лучше, полетим в Перейра-Баррету, — устало произнес Бруну.

Когда отец и брат улетели, Лия, прихрамывая, направилась к конюшне, откуда доносился звук гитары.

Увидев ее, Апарисиу перестал играть и с замиранием сердца ждал, что она скажет. Его волнение передалось и Лие. Апарисиу понял это и пришел девушке на помощь:

— А я думал, ты улетела вместе с отцом.

— Нет, прежде чем уехать, я захотела до конца познать вкус твоего поцелуя, который ты запечатлел на моих устах, когда меня сбросила лошадь.

Апарисиу не мог поверить услышанному, но все же отложил в сторону гитару и сделал шаг навстречу Лие. Они жадно припали друг к другу.

А полчаса спустя Зе Бенту вошел в комнату, которую они занимали вдвоем с Апарисиу, и выскочил оттуда как ошпаренный, потому что нашел своего друга в постели с дочерью хозяина.

— Ты спятил! — набросился он на Апарисиу, когда тот наконец расстался с Лией.

— Не волнуйся, — с блаженной улыбкой на лице ответил Светлячок. — Сеньор Бруну ни о чем не узнает, потому что его дочь потеряла девственность отнюдь не со мной. Но я все равно ее люблю!

Солнце уже клонилось к закату, скоро должен был вернуться отец, и Лия, сидя на террасе, с сожалением думала о том, что завтра ей придется от сюда уехать.

В это время послышался гул приближающегося самолета, и Лия увидела, как при этом вздрогнула Луана.

«Боже мой, какие страсти!» — подумала Лия, а вслух спросила:

— Извини, Луана, ты могла бы сказать, какие чувства испытываешь к моему отцу?

— Благодарность, — ответила та, нисколько не смутившись.

Лия ей не поверила:

— Но ведь он мужчина! Не слишком, правда, молодой, но еще достаточно привлекательный.

— Я ненавижу мужчин! — совсем озадачила ее своим ответом Луана.

Тем временем к дому приблизились Бруну и Маркус.

Луана поспешила на кухню, а Лия обратилась к отцу:

— Я хотела бы остаться здесь еще на несколько дней. Ты не возражаешь?

— И что ты будешь тут делать? — спросил он.

— Отдыхать.

— От чего?! — в раздражении бросил Бруну и ушел к реке, отказавшись от ужина.

Позже, когда он в одиночестве сидел на террасе, Луана все же принесла ему ужин туда, но лишь нарвалась на дурное настроение хозяина.

— Ты можешь оставить меня в покое? — раздраженно бросил он.

От растерянности Луана едва не выронила поднос.

— Вы сердитесь на меня за то, что я о вас забочусь? — спросила она упавшим голосом.

Бруну стало стыдно за свою несдержанность, и он, извинившись, вдруг выпалил:

— Собери вещи, завтра полетишь со мной в Рибейран-Прету. Будешь жить в моей доме.

Луана оцепенела от такого предложения и не сразу нашла в себе силы ответить решительным отказом:

— Я не поеду к вам! Лучше вернусь к Режину и Жасире.

— Ну нет, этого я не допущу! — тоже продемонстрировал твердость Бруну. — Не хочешь ехать в город — живи здесь. А если тебе так уж будет невмоготу, я сам отвезу тебя туда, где нашел!

— Вы считаете меня неблагодарной?

— Очень мне нужна твоя благодарность! — сердито ответил Бруну. — Просто не хочется, чтоб ты вновь скиталась по свету с разными бродягами. Иди спать.

Он еще долго сидел один на темной террасе и думал:

«Что мне вдруг взбрело в голову тащить эту дикарку к себе домой? Совсем выжил из ума. Нет, она оказалась гораздо рассудительней меня!»

Наутро Бруну с детьми покинул фазенду в Арагвайе. С Луаной он даже не простился, и она, чувствуя себя виноватой перед ним, попросила совета у Донаны:

— Скажи, что мне делать, как вести себя с хозяином?

— Он к тебе приставал?

— Нет. Но он хотел увезти меня к себе домой, а я отказалась.

— Домой? В Рибейран-Прету? — изумилась Донана. — Зачем?

— Чтобы я там жила и училась.

— Ну так что в этом плохого? Не понимаю. Чего ты испугалась?

— Я себя боюсь, — призналась Луана. — Боюсь того чувства, которое испытываю к сеньору Бруну.

— Это чувство называется любовь?

— Не знаю. Но я хожу словно без сил, у меня голова кружится.

Донана посмотрела на нее с явным сочувствием и спросила:

— А если сеньор Бруну позволит себе лишнее в отношении с тобой, у тебя достанет мужества поднять на него руку?

Луана, секунду подумав, со стыдом ответила:

— Нет… А что мне тогда делать?

— Да ты, я гляжу, совсем еще дитя, — пожалела ее Донана. — Думаю, тебе ничего не придется делать, потому что сеньор Бруну — человек женатый и серьезный. И смотрит он на тебя только как отец на дочку.

Она надеялась успокоить Луану, однако та расстроилась еще больше.

— Конечно, ты его лучше знаешь и если так уверена в нем, то, выходит, мне все только померещилось. И значит, я должна погасить в себе это чувство.

— Да, так было бы лучше для всех, — согласилась Донана. — Только с сердцем очень трудно управиться, имей это в виду.

Сразу же по приезде в Рибейран-Прету Бруну узнал от Димаса, что Лейя разбила свою машину и взамен купила новую, точно такую же.

— Она просила не говорить вам об этом, но я счел своим долгом все же рассказать, — оправдывался водитель.

— Как это произошло? — спросил Бруну.

— Сеньора возвращалась поздно ночью из Сан-Паулу и заснула за рулем.

Бруну стоило большого усилия выругаться про себя, а не вслух.

Зато войдя в дом и увидев Лейю, он вложил весь свой гнев в одну короткую фразу:

— Поздравляю с покупкой!

— Не зря я терпеть не могу этого Димаса, твоего прихвостня! — не растерялась Лейя.

— Напрасно, — в тон ей ответил Бруну. — Если бы за рулем была не ты, а Димас, то аварии, я уверен, не случилось бы.

У Лейи сдали нервы, и она истерично закричала:

— Оставь меня в покое!

Бруну тоже окончательно вышел из себя и не остался в долгу:

— Ради Бога! Ты думаешь, я о тебе так пекусь? Да если б ты разбилась вместе с машиной, то сразу бы отпала проблема развода!

Лейя, разрыдавшись, удалилась в свою спальню, но вскоре вышла оттуда свеженькая и накрашенная. Ей не терпелось расспросить Лию и Маркуса о таинственной Луане.

Лия ответила, что подозревать отца в связи с этой девушкой нет никаких оснований, а Маркус добавил, что Луана очень красивая, но совершенно дикая.

— В каком смысле? — не поняла Лейя.

— А в самом прямом, — рассмеялся Маркус. — Любого мужчину, который вздумает к ней сунуться, она усмиряет с помощью ножа. Говорят, уже не один бедняга пострадал от нее таким образом. Так что у нашего отца — надежное алиби: ты ведь не замечала у него какого-нибудь свежего увечья?

— И откуда ж он такую выкопал? — изумлено покачала головой Лейя.

— Ты лучше расскажи о себе, — с пристрастием подступила к ней Лия. — Что это за история с разбитой машиной? Я слышала, как ругался отец, но не все поняла. Ты опять возвращалась из Сан-Паулу ночью?

— Не надо учинять мне допрос! — рассердилась Лейя. — Я езжу в Сан-Паулу к своему адвокату, по делам развода.

— И остаешься у этого адвоката до глубокой ночи? — укоризненно молвила Лия.

Такого Лейя стерпеть не смогла и отвесила дочери звонкую пощечину.

Маркус в этой ситуации счел за благо удалиться в свою комнату.

Затем от нечего делать набрал номер Лилианы и услышал ее взволнованный голос:

— Ну слава Богу, ты наконец приехал. Мне надо срочно тебя увидеть!

— Объясни, с чего такой переполох, — с досадой произнес Маркус.

— Давай сейчас встретимся, и я все тебе объясню.

Сенатор Роберту Кашиас имел репутацию честного и неподкупного политика, что нравилось избирателям, но значительно осложняло его собственную жизнь. Порядочность и щепетильность не позволяла ему брать взятки, а потому и достаток в его семье был весьма скромный. Кашиас даже не мог перевести жену и дочь к себе в Бразилиа, где он жил в небольшой служебной квартире, полагавшейся ему по депутатскому статусу.

Из-за этого у них с женой и происходили нескончаемые ссоры. Роза, которой надоело жить в Рибейран-Прету без мужа и одной воспитывать дочь, постепенно пришла к выводу, что чрезмерная честность даже вредна для политика, так как тормозит его карьеру.

— От тебя же все шарахаются, никому не хочется иметь с тобой дело, — поясняла она свою точку зрения. — Нормальным людям неуютно рядом с тобой из-за твоей дурацкой непогрешимости.

— Заметь, честность не бывает чрезмерной, — возразил жене Роберту. — Она либо есть, либо ее нет вовсе.

Такие или примерно такие разговоры происходили у них всегда, когда Роберту удавалось на денек-другой вырваться к семье. Но случалось это весьма редко, как правило, во время депутатских каникул.

На сей раз, однако, сенатору пришлось отложить важные государственные дела по причине экстраординарной: Роза по телефону сообщила, что их дочь Лилиана беременна.

— От кого? — упавшим голосом спросил Кашиас.

— Она не хочет выдавать этого мерзавца.

— Ладно, держись. Я сейчас же к вам вылетаю.

Приехав домой, он не застал там Лилианы — она в это время как раз разговаривала с Маркусом.

Вид у нее был растерянный, и Маркусу сразу это не понравилось, а когда он услышал, о чем идет речь, то и вовсе пал духом.

— Я только призналась маме, что беременна, но о тебе и словечком не обмолвилась, — попробовала его приободрить Лилиана. — Что будем делать?

— Не знаю! — с нескрываемой злостью ответил Маркус. — Я вообще не уверен, что это мой ребенок. Мы ведь с тобой всегда предохранялись.

— И тем не менее это случилось, — печально констатировала она.

— Как такое могло случится? Объясни! Может, ты нарочно это сделала? Обманула меня, чтоб связать по рукам и ногам? Так знай: твоя уловка была напрасной. Я не собираюсь на тебе жениться и признавать этого ребенка. Единственное, чем готов помочь, — оплатить расходы на аборт.

По мере того как он это говорил, глаза Лилианы наполнялись слезами и дыхание становилось прерывистым от обиды и негодования.

— Ты… чудовище! — вымолвила она и, резко повернувшись, побежала прочь.

Выплакавшись на глухой скамейки в парке, она, понурив голову, побрела домой.

А там услышала, как ссорятся родители, упрекая друг друга в недостаточном внимании к ней, Лилиане.

— Не надо ссорится, — попросила она усталым голосом. — Я уже взрослая, и сама должна отвечать за свои поступки.

— Похвально слышать от тебя такие речи, — сказал Роберту. — Но почему ты считаешь, что дедушка должен быть при этом в стороне?

— Дедушка? — не сразу поняла Лилиана. — Ах, да!.. Как хорошо, что ты приехал, папа!

Отец и дочь обнялись, Роза украдкой смахнула слезу.

Но Лилиана так и не сказала родителям, от кого она ждет ребенка.

Глава 5

Маркус вернулся домой пьяным и не смог даже дойти до своей спальни — рухнул на диване в гостиной.

— С чего это ты вдруг так надрался? — подошла к нему Лия.

И он, едва ворочая языком, пояснил:

— Я теперь — отец.

— Да? — изумилась Лия. — А кто же мать?

— Лилиана, — ответил Маркус, грязно выругавшись.

Последнюю часть фразу услышал Бруну, и чаша его отцовского терпения переполнилась. Он сказал, что лишает Маркуса банковского счета. А утром, когда сын протрезвел, велел ему искать работу.

— Хорошо, — не стал спорить Маркус. — Но пока я буду ее искать, не закрывай, пожалуйста, мой счет.

— Нет, — проявил твердость Бруну. — Так ты никогда не устроишься на работу.

Маркус обиделся и заявил, что уходит из дома.

Когда он, хлопнув дверью, вышел, Лейя вступилась за сына. Между супругами возникла перепалка, и тут в недобрый час позвонил Ралф. Бруну автоматически взял трубку и затем передал ее жене.

— Это мой адвокат, — поспешила оправдаться Лейя, но ее фальшивая интонация не смогла обмануть Бруну: он понял, что жена водит его за нос.

После этого звонка их ссора вспыхнула с новой силой. Бруну кричал, что не потерпит измены, а Лейя сказала, что не потерпит такого оскорбления и переедет жить в отель.

— А ты можешь оставаться со своими быками, но лишь до той поры, пока я не отсужу у тебя половину твоего драгоценного стада.

— Скажи, кто твой любовник, и получишь все, что захочешь, — пообещал Бруну. — Но если я узнаю это сам, то вышвырну тебя отсюда ни с чем!

Лейе такая перспектива не понравилась, и она предпочла покинуть дом с гордо поднятой головой.

Затем по дороге в Сан-Паулу, позвонила Ралфу.

— Придется мне до развода пожить в отеле. Так безопаснее. А то мой муж как с цепи сорвался после твоего звонка.

— Поступай, как тебе удобнее, — ответил Ралф. — Главное, чтоб это не отразилось на условиях развода.

— Нет, Бруну думает, что я ушла, не стерпев обиды, а вовсе не из-за тебя. Да и сегодняшний звонок не может быть доказательством моей супружеской измены, — уверенно заявила Лейя.

Она и представить не могла, что Бруну уже позвонил детективу Кловису и попросил его раздобыть все необходимые доказательства!

А затем улетел на фазенду в Арагвайю.

Демонстративно хлопнув дверью, Маркус очень скоро понял, что погорячился, так как денег у него не было, а без них — куда уедешь?

День он провел на пляже, но уже к вечеру вернулся домой, зайдя туда не с парадного входа, а со стороны подсобных помещений. Облюбовав для ночлега одну из кладовок, он попросил Жулию принести туда ужин.

— Думаю, вам нет нужды прятаться, — ответила она, рассказав, какая буря пронеслась здесь после его ухода.

Маркус был потрясен случившимся.

— И мама с тех пор не звонила? Не сообщила, где остановилась? — пытал он Жулию, но та лишь отрицательно мотала головой.

Лия тоже была обеспокоена этим не меньше Маркуса: ей все мерещилось, что мать попала в какую-нибудь аварию и только поэтому не дает о себе знать.

— Завтра поеду искать ее по всем отелям Сан-Паулу, — решила она. — А тебе, брат, надо бы попросить прощения у Лилианы. Я сегодня утром была у нее. Она действительно беременна и любит тебя!

— Но я не люблю ее и не собираюсь на ней жениться. Пусть делает аборт.

— Нет, она твердо решила рожать, — огорчила его Лия.

— Все словно с ума сошли! — в сердцах воскликнул Маркус. — Отец лютует, мать вообще ушла из дома. Может, у нее и в самом деле есть любовник? Если это так, я его убью!

— Ты лучше подумай о себе, — одернула его Лия. — Теперь тебе уж точно придется искать работу. И надо решить, что будешь делать и Лилианой.

— Сенатор уже знает, что она беременна? — спросил Маркус.

— Да. Но о тебе Лилиана пока не проговорилась.

У Маркуса несколько отлегло от сердца, он даже почувствовал нечто вроде жалости к Лилиане.

А на следующий день поехал к ней и предложил компромиссное решение:

— Ребенка я, конечно, признаю. И даже готов женится на тебе. Но при условии, что после его рождения мы с тобой разведемся.

Лилиану больно ранили его слова, но она обещала подумать над этим, в общем, унизительным для нее предложением. Слабая надежда на то, что Маркус со временем привяжется к ребенку, помогла Лилиане сдержаться. Пусть все идет своим чередом. А пока надо помочь Маркусу устроиться на работу.

И она, подавив в себе обиду, позвонила отцу:

— Сможешь ты помочь сыну своего друга? Маркусу Медзенге. Найди ему работу в столице. Он ушел из дома.

— А почему ты за него хлопочешь? — насторожился Кашиас. — У твоей просьбы есть какая-то особая подоплека?

Лилиана прекрасно поняла, на что он намекает, но твердо ответила:

— Нет. Маркус даже не знает, что я за него прошу.

— Ну ладно, я этим займусь и на днях тебе позвоню, — пообещал сенатор.

Вскоре он выполнил свое обещание, но когда Лилиана позвонила Маркусу, надеясь его порадовать, то услышала, что он уехал в Минас-Жерайс по каким-то важным делам.

Поездка эта была со стороны Маркуса чистейшей авантюрой. В одной из газет он случайно прочитал о некоем Жеремиасе Бердинацци, производителе высококачественных молочных продуктов, и подумал, что речь наверняка идет о его дяде, которого отец считал вором и законченным негодяем.

Когда Димас спросил, зачем Маркусу надо ехать в Манас-Жерайс, тот не смог ответить вразумительно, поскольку и сам еще толком не знал зачем. Поэтому произнес несколько загадочно и высокопарно:

— Искать то, что принадлежит мне!

Димас удивленно пожал плечами, но задавать дополнительные вопросы не осмелился.

Пока Маркус ехал в Минас-Жерайс, соображая как лучше предстать перед дядей, там в это время происходили очень важные события.

После увольнения Олегариу служащие стали более осторожно вести себя с племянницей Жеремиаса, и, при всем желании, она больше не могла ни на кого пожаловаться.

Жеремиаса это радовало. Он решил, что все наконец успокоились, признав в Мариете истинную наследницу. И не очень удивился, когда Фаусту однажды намекнул ему, что влюблен в Мариету. Жеремиас счел Фаусту вполне подходящей парой для племянницы, но вслух об этом говорить не стал, а ответил уклончиво:

— Да, Мариета — девушка красивая. Она способна свести с ума не одного мужчину!

— Но вы не будете возражать, если я попытаю счастья за ней поухаживать? — гнул свое Фаусту.

— Я-то возражать не буду, — вынужден был согласиться Жеремиас. — Но последнее слово остается за Мариетой.

Такой ответ отнюдь не порадовал Фаусту, поскольку в последнее время Рафаэла стала его избегать. Фаусту вынужден был напомнить ей, что они — сообщники и что он не потерпит предательства.

— Перестань меня дергать и тем более угрожать мне! — рассердилась Рафаэла. — Я еще ничего не унаследовала. Надо проявить осторожность и терпение.

— Все так, но сегодня ночью ты оставишь окно своей комнаты открытым! — потребовал Фаусту.

— Нет, я не стану рисковать, — твердо ответила она, и Фаусту понял, что эта девица вышла из повиновения и намерена вести самостоятельную игру. Поэтому он счел необходимым пригрозить:

— Учти, ты играешь с огнем! Я не допущу, чтоб меня водили за нос!

— У тебя болезненное воображение, — ответила Рафаэла, заметно присмирев.

Когда же Бердинацци сказал ей о признании Фаусту и о том, что был бы рад такому союзу, она изобразила смущение:

— Дядя, мне надо не о женихах думать, а о том, как заслужить ваше уважение. Я должна много работать, чтобы стать вашей надежной помощницей.

Жеремиас растрогался, но все же спросил, нравится ли ей хоть немного Фаусту.

— Я присмотрюсь к нему, — скромно поджав губы, промолвила Рафаэла.

За день до своего внезапного увольнения Олегариу просматривал поступившую корреспонденцию, и его внимание привлек отчет сыскного агентства. Это был ответ на давний запрос Жеремиаса, разыскивавшего свою племянницу Мариету.

В письме говорилось, что дочь Джакомо Бердинацци, спасшаяся во время автокатастрофы, в больнице получила другое имя — Луана и под этим именем, вероятно, проживает до сих пор.

Олегариу разволновался. Чутье подсказывало ему, что с помощью полученной информации можно будет уличить самозванку во лжи. Надо будет ее невзначай окликнуть ее Луаной и посмотреть, как она отреагирует. А уж потом показать письмо Жеремиасу.

Но осуществить свой план Олегариу не успел, так как сам оказался в опале и был изгнан Жеремиасом. Письмо же осталось при нем, и он навел дополнительные справки о той больнице, в которой лечилась дочка Джакомо.

Теперь надо было лишь поехать туда, отыскать врачей, которые могли бы сказать, как выглядела настоящая Мариета, и, возможно, почерпнуть какие-то другие сведения.

Олегариу уже купил билет до штата Парана, но тут бывшие коллеги донесли ему, что Фаусту, увивается за Мариетой, а Жеремиас этому явно способствует.

«Хорошо, что я не показал им то письмо! — подумал Олегариу. — Фаусту, похоже, все равно, фальшивая Мариета или подлинная. Возможно первый вариант для него даже предпочтительнее: в этом случае аферистку можно склонить к замужеству с помощью шантажа.»

Размышляя таким образом, Олегариу припомнил, что примерно за месяц до появление Мариеты Фаусту вдруг с поразительной настойчивостью стал убеждать хозяина прекратить поиски племянницы, считая их безнадежными. Действовал он конечно же из корыстных побуждений, но Олегариу полагал, что адвокат печется лишь о той доле наследства, которая перепала бы ему от Жеремиаса, так же как и прочим служащим.

Теперь же Олегариу пришло на ум, сто Фаусту уже тогда замахивался на все состояние патрона и попросту готовил почву для своей сообщницы, которая затем представилась Мариетой.

От этой мысли Олегариу бросило в жар. Подумать так дурно о человеке, не имея против него никаких улик?! Это похоже на плод больного воображения. Нет ничего зазорного в том, что Фаусту вознамерился женится на богатой наследнице, к тому же молодой и красивой. Она тоже вполне могла влюбится в Фаусту. И это отнюдь не значит, что они изначально были сообщниками. Странно только, почему Фаусту — опытный юрист — так рассердился, когда Олегариу сказал, что подлинную метрику эта девица могла украсть у подлинной же Мариеты. Почему не стал проверять ее дополнительно? Не поехал в тот город, где она жила в последнее время, не нашел свидетелей, которые подтвердили, что это особа действительно Мариета Бердинаци. Или, наоборот, опровергли…

Совсем запутавшись в своих сомнениях, Олегариу решил переговорить с Фаусту и посмотреть, какой будет его реакция.

Встретившись с адвокатом на кофейной плантации, Олегариу показал ему последний отчет сыскного агентства. Прочитав его, Фаусту переменился в лице. Олегариу, внимательно наблюдавший за адвокатом, увидел в его глазах гнев, смешанный со страхом.

— Почему ты не отдал мне это раньше? — переведя дух, спросил Фаусту.

— Потому что не успел: меня в тот момент выгнали. Зато я раздобыл еще кое-какие сведения и теперь поеду искать Луану, а не Мариету! — с вызовом ответил Олегариу, желая окончательно убедиться в том, что Фаусту сам организовал эти мистификацию.

Теперь все зависело от того, как поведет себя Фаусту. Олегариу был почти уверен в том, что адвокат попробует усыпить его бдительность, а сам тем временем заставит «племянницу» исчезнуть.

Однако такое предположение оказалось не только ошибочным, но и смертельно опасным для Олегариу: Фаусту не стал с ним церемонится, а попросту выстрелил в него как в нежелательного свидетеля.

Затем, для верности, выстрелил еще раз и оттащил труп подальше в кусты, намереваясь закапать его ночью. Письмо положил себе в карман. И лишь после этого направился к дому Бердинацци, где его ждали к ужину.

Жеремиас с некоторых пор относился к Фаусту почти по-родственному, Рафаэла присмирела и безропотно исполняла отведенную ей роль. Так что дело неуклонно двигалось к свадьбе.

Теперь оставалось только получить от Жеремиаса завещание в качестве приданого для племянницы.

— Я слышал, Олегариу уехал в Соединенные Штаты к сыну, — будто бы между прочим сообщил за ужином Фаусту.

— Что ж, я рад за них обоих, — сказал Бердинацци. — Отавинью в этом году заканчивает университет. Возможно, он устроится в Штатах и Олегариу поселится там вместе с ним.

Ужин прошел по-семейному спокойно. А затем Фаусту, взяв необходимые инструменты, отправился на кофейную плантацию, чтобы скрыть следы преступления.

Однако там ему довелось испытать неописуемый ужас, так как трупа на месте не оказалось!

Испугавшись возможной засады, Фаусту стремглав побежал прочь и остаток ночи провел без сна.

Утром он шел на службу, не сомневаясь, что увидит там полицейских, расследующих убийство Олегариу, но его опасения не оправдались. Примерно к середине дня Фаусту понял, что труп Олегариу так и не был найден. «Значит, я только ранил его, и этот негодяй смог отползти в сторону!» — ужаснулся он.

Боясь, что Олегариу до сих пор жив и его в любой момент может кто-то найти, Фаусту вновь помчался на плантацию.

Однако Олегариу как в воду канул.

Прежде чем нагрянуть к дяде Жеремиасу, Маркус подробно расспросил о нем владельца бензоколонки и хозяина таверны. Оба подтвердили, что Бердинацци богат и не имеет семьи. Но так же и о племянницы, которая совсем недавно объявилась у него.

— Сеньор Жеремиас уже собирался составить завещание в пользу своих служащих, — пояснил хозяин таверны, — но тут как раз и возникла невесть откуда эта Мариета. Сеньор Олегариу, работавший у Бердинацци управляющим, считает ее обыкновенной авантюристкой. Правда, за это его патрон и уволил.

— А вы не скажите, где живет этот Олегариу? — заинтересовался Маркус. — Мне хотелось бы с ним поговорить.

Ему любезно объяснили, как проехать к дому Олегариу, но Маркус отложил этот визит на более позднее время. А для начала он остановился в отеле и стал соображать, чьей дочерью может быть эта Мариета Бердинацци. Он знал, что семья Джакомо Бердинацци погибла в автокатастрофе. Стало быть, это дочка Бруну Бердинацци? В Италии у него родился ребенок, но, кажется, это был сын, а не дочь. «Надо подробнее расспросить отца, — решил Маркус. — А пока придется действовать на свой страх и риск.»

Ближе к вечеру он появился в доме Жеремиаса, представившись начинающим скотопромышленником по имени Маркус Резенде Бернарду.

— Чем могу служить? — с некоторым недоумением спросил Жеремиас.

Маркус изложил свою легенду:

— Меня интересуют молочные породы скота. Я прочитал о вас в газете и понял, что производить выгоднее, нежели мясо.

— Простите, но вы сделали ошибочный вывод, — вежливо поправил его Жеремиас.

— Однако, вы насколько мне известно, работаете себе не в убыток, — заговорщицки усмехнулся Маркус.

— Да, это так, — подтвердил Бердинацци. — Но в этом деле есть свои, очень существенные особенности, о которых вы, вероятно, по молодости даже не подозреваете.

— Я догадывался об их существовании, потому и приехал сюда. Хотел услышать от вас, стоит ли мне вообще ввязываться в этот бизнес.

Такое простодушие не могло не подкупить Жеремиаса. Снисходительно улыбнувшись, он пригласил Маркуса в свой кабинет:

— Пойдемте. Сначала мы выясним, каков ваш стартовый капитал, а потом подсчитаем, хватит ли его для покупки ценных молочных коров и дорогостоящего доильного оборудования.

— Спасибо! Я в вас не ошибся! — выразил свой восторг Маркус.

Жеремиас же огорошил его неожиданным признанием:

— А меня не покидает ощущение, что я вас где-то видел.

— Вы не поверите, но у меня точно такое же ощущение! — не растерялся Маркус.

Около часа они поговорили о коровах и молоке, а затем Жеремиас предложил гостю ужин и ночлег. Маркус поблагодарил его, умолчав о том, что уже снял номер в отеле. Они направились в столовую, и Жеремиас представил гостя Мариете и Фаусту.

Племянница Жеремиаса произвела на Маркуса ошеломляющее впечатление. «Мне стоило сюда приехать хотя бы ради того, чтобы познакомиться с этой обворожительной красоткой!» — подумал он про себя.

Его восхищение Мариетой-Рафаэлой не укрылось от внимательного Фаусту, а во время ужина он подметил также, что и она поглядывает на Маркуса с явным интересом. Разумеется, это не могло понравится Фаусту, и, прощаясь с Рафаэлой, он счел необходимым сделать ей соответствующее замечание.

А Маркус в тот вечер сумел улучить момент, чтобы поговорить с Мариетой наедине, и выяснил, что она считает себя единственной племянницей Бердинацци.

— У дяди никогда не было детей, да и я чудом выжила после дорожной аварии, в которой погибли мои родители, — рассказала о себе девушка, предвосхитив тем самым вопрос Маркуса.

«Значит, это дочь Джакомо, — заключил он. — Если, конечно, не маскируется под нее».

После утренней дойки, на которую его любезно пригласил Жеремиас, Маркус простился с хозяевами и, прежде чем отправится в Рибейран-Прету, заехал к Олегариу.

Но того не оказалось дома.

Глава 6

Зе ду Арагвайя, вышедший встречать хозяина, выглядел подавленным и виноватым.

— Дурные новости? — сразу же догадался Бруну.

— Да не столько дурные, сколько неприятные, — с досадой ответил Зе. — В прошлый раз я уговаривал тебя взять на работу этих музыкантов, вы согласились, а они, неблагодарные, сегодня сбежали. До них, видите ли, только сейчас дошло, что бренчать на гитаре приятнее, нежели ухаживать за скотом!

— Ну и слава Богу, что мы избавились от таких работников. Не понимаю, с чего ты так расстроился, — удивился Бруну.

— А с того, что вместе с ними собиралась уехать Луана! Мы с Донаной едва ее удержали. Я уже не знаю, что делать. Хоть сторожа приставляй к этой девице. Убежит тайком, а вы потом будете не меня сердиты.

— Не буду, — пообещал Бруну. — Я никого не намерен удерживать возле себя силой. От меня вон сегодня ушла жена!

— Неужели? — воскликнул потрясенный Зе.

— Да, представь себе! Сама потребовала развода. Я подозреваю, у нее имеется любовник.

— И что вы намерены делать? Разводиться?

— У меня нет выбора. Но ты не огорчайся: может, так будет лучше для всех. Пойдем к Луане, я с ней поговорю.

Зе счел своим долгом предупредить хозяина:

— Имейте в виду: эта дикарка влюблена в вас.

— Откуда ты знаешь? — сразу же заволновался Бруну.

— Она сама призналась Донане.

Это была новость! У Бруну перехватило. Он не мог сейчас идти к Луане, ему надо было еще что-то обдумать и прояснить для себя перед встречей с ней. Зе, верно понявший его замешательство, предложил сначала заглянуть в загон к быкам.

А с Луаной Бруну решился поговорить только после ужина, когда в небе проступили яркие звезды, а в лугах дружно застрекотали цикады.

— Какой чудесный вечер! Пойдем прогуляемся к реке, — взволновано произнес Бруну, обращаясь к Луане.

Она не в силах вымолвить и слова, последовала за ним.

Там, у реки, Бруну и задал ей вопрос, на который не мог найти ответа:

— Почему ты все время пытаешься уйти отсюда?

Луана промолчала, не смея открыть правду. На тот же вопрос, заданный сегодня Донаной она ответила: «Я хочу убежать от любви, потому что боюсь ее». Но ответить так же откровенно Бруну она не могла.

— Ну почему ты молчишь? — вновь заговорил он. — Тебя здесь кто-нибудь обижает?

— Нет.

— А в чем же причина? Может, ты по кому-нибудь скучаешь?

— У меня никого нет! — чуть ли не с обидой ответила Луана.

И Бруну наконец решился вымолвить то, к чему готовился весь день:

— Теперь, если захочешь, — будет!

Луана, испугавшись, попросила:

— Можно мне уйти в дом?

— Ну что я должен сделать, чтобы ты мне поверила? Ты же чувствуешь, что нужна мне!

Бруну подступил к девушке совсем близко — глаза в глаза, и она, преодолевая страх, и радость, и волнение, робко вымолвила:

— Я верю вам.

Для Бруну это прозвучало как признание в любви. Он положил обе руки ей на плечи и резко притянул к себя:

— Тогда поцелуй меня!

— Зачем? Не надо… — растерянно пробормотала она, пытаясь высвободиться из его объятий.

— А затем, что, если ты уйдешь, этот поцелуй останется мне на память, — серьезно ответил Бруну, давая понять, что не станет удерживать Луану против ее воли.

Она благодарно кивнула и робко, неумело приблизила губы к его губам. Бруну больше не мог сдерживаться и поцеловал ее нежно и страстно, как до той поры не целовал еще никого в жизни.

Затем он, словно спохватившись, отстранил от себя Луану и сказал:

— Извини.

— За что? — изумилась она.

— За этот поцелуй, и вообще за все…

Она смотрела растеряно, на понимая произошедшей с ним перемены.

А он и сам в тот момент не понимал себя. Чувствовал только, что не может, не имеет права воспользоваться доверчивостью этой девушки, беззащитной в своей чистоте.

— Пойдем домой, уже поздно, — вымолвил он глухо.

Ночью, когда Бруну без сна лежал в темноте, дверь его спальни осторожно отворилась и он не столько увидел, сколько почувствовал рядом с собой Луану.

— Я хочу уснуть в твоих объятиях, — промолвила она с такой решительностью, что у Бруну не хватило сил отказать ей в этой просьбе.

Утром Донана прямо спросила у Луаны, где та спала.

— У себя в комнате, — не глядя ей в глаза, ответила Луана.

— Неправда. Я заходила туда часом раньше.

Луана, не привыкшая к вранью, предпочла сознаться:

— Я спала с хозяином. Но между нами ничего не было! Он только приласкал меня, и я уснула в его объятиях.

Донана посмотрела на нее с укоризной:

— А ты, конечно, хотела большего?

— Да, — не стала скрывать Луана. — Я решила: пусть Бруну станет первым мужчиной в моей жизни. Только не говори, пожалуйста, никому о том, что было сегодня ночью.

Донана сокрушено покачала головой:

— Ох, какое же ты еще дитя! Да если бы я кому и рассказала, ты думаешь, мне бы поверили? Никто не смог бы поверить, что такой жеребец, как наш хозяин, упустил свой шанс!

— Но ты же не сомневаешься, что я говорю правду?

— Таких, как я, немного, — ответила Донана.

Весь день Бруну провел в делах, явно избегая Луаны. Это ее обидело, и она решила, что больше никогда не войдет к нему в спальню и вообще не будет искать его внимания и ласки.

А чтобы снять возникшую неловкость, сказала Бруну после ужина:

— Простите меня. Я сделала большую глупость прошлой ночью.

Он словно обрадовался тому, что она первой начала этот нелегкий разговор, и подхватил его горячо, взволновано:

— Нет, это ты меня прости! Потому что это я сделал глупость, когда впустил тебя! Больше не приходи ко мне, ради Бога…

Он умолк, но Луана и без слов поняла то, чего он не захотел произнести в слух: «Не приходи, потому что в другой раз я не смогу совладеть со своими чувствами».

Обида и беспокойство, мучившие Луану в течение дня, разом отступили. Душа ее вновь ликовала! И, ничего не ответив Бруну, Луана сразу же решила, что не станет выполнять его просьбу, а поступит прямо наоборот.

Ночью она опять пришла в спальню Бруну и сказала:

— Тебе не надо сдерживаться, потому что я сама выбрала тебя.

— Нет, это безумие! Уходи… — простонал он, из последних сил пытаясь предотвратить неизбежное.

— То, что ты называешь безумием, для меня — любовь! — не отступала Луана. — Ведь ты же меня любишь? Ну, скажи!

— Да, я тебя люблю…

Утром, едва взглянув на Луану, Донана все поняла, но спросила так, на всякий случай:

— Опять только спала?

— Нет, на сей раз все было по-другому, — ответила Луана.

— И что теперь будет? Как ты представляешь свою дальнейшую жизнь?

— Не знаю, — развела руками Луана. — Могу только сказать, что сейчас я счастлива.

В отличие от Луаны, Бруну не смог сказать о себе то же самое, поскольку на нем теперь лежала ответственность еще и за эту девушку. Он понимал, что должен отважится на решительный шаг и в корне изменить свою жизнь. Но для этого надо сначала съездить в Сан-Паулу и встретиться с Кловисом. А затем уже, в зависимости от того, какие сведения собрал детектив о Лейе, решать, что делать с Луаной.

Несмотря на свои подозрения, Бруну был почти уверен в том, что Кловис скорее развеет их, нежели подтвердит, потому что считал Лейю способной лишь на легкий флирт, но отнюдь не на серьезную связь с другими мужчиной.

Однако магнитофонные записи, которые предъявил ему Кловис, заставили Бруну содрогнуться: Лейя не только занималась любовью с неким Ралфом, но и обсуждала с ним в постели, как лучше распорядиться капиталом, полученным в результате развода! А этот негодяй отвечал ей:

— Предоставь это мне, дорогая! Твоя задача сейчас — оттяпать у своего рогатого муженька половину состояния. А уж потом я сумею найти достойное применение этим деньгам!

Побелев от гнева, Бруну невольно сжал кулаки.

— Хватит! Выключите! Я все понял, и теперь мне нужны более веские доказательства: фотографии, свидетели… Ну, в общем, вы сами знаете, что считается неопровержимым доказательством в суде. Я дам ей развод, но больше она и ее любовник не получат от меня ничего!

Из сыскного агентства он заехал в магазин, где купил несколько платьев для Луаны, а потом — домой, повидать дочь.

Лия сказала, что Маркус дома не живет — зачем-то уехал в Минас-Жерайс. Но сенатор Кашиас нашел для него работу в столице.

— С чего это вдруг? — удивился Бруну.

— По просьбе Лилианы.

— Ну дай-то Бог. Только боюсь, что Маркус и там себя проявит очень скоро, — вздохнул Бруну.

Лия между тем завела разговор о матери:

— Она живет в Сан-Паулу, в отеле. Я была там. Держится она довольно бодро, но, думаю, вы вполне бы могли помирится. Она ведь ушла не к другому мужчине. А все эти разговоры о разводе — только способ привлечь к себе твое внимание, которого ей недостает.

Бруну, пожалев дочь, не стал убеждать ее в обратном. Зачем девочке знать о той грязи, в которую сегодня с головой окунулся он сам? А чтобы как-то успокоить дочь, сказал:

— Ты не волнуйся о маме. Она сама захотела жить отдельно от меня. Возможно, это и есть для нее наилучший выбор.

— А для тебя? — спросила Лия.

— И для меня тоже, — твердо произнес Бруну, поскольку после встречи с Кловисом уже не сомневался, что ему следует делать дальше.

Прилетев на следующий день в Арагвайю, он сказал Зе и Донане:

— С Лейей у меня все кончено. Детектив подтвердил, что у нее имеется любовник — наглый тип, мечтающий о половине моего капитала. Так что развод неизбежен. Лейя сама развязала мне руки. И отныне хозяйкой этого дома будет Луана. Прошу уважать ее как мою жену.

Из поездки в Минас-Жерайс Маркус вернулся взволнованным и озабоченным: во-первых, ему захотелось во что бы то ни стало получить от Жеремиаса свою долю наследства, а во-вторых, он мечтал о новой встрече с Мариетой.

— Но она же Бердинацци! — напомнила ему Лия. — Папа считает всех Бердинацци нашими врагами.

— Бердинацци — это и мы с тобой, — усмехнулся Маркус. — А Мариета, вполне возможно, — самозванка. По крайней мере, так думают многие в Минас-Жерайсе.

— И тебя не смущает даже это? — изумилась Лия.

— Нет! — беспечно ответил Маркус. — Если она и вправду самозванка, то, значит, не Бердинацци. Стало быть, одна проблема сразу же отпадает. Но я готов жениться и на своей кузине!

— Ты забыл, что собираешься жениться на Лилиане?

— Я предлагал Лилиане фиктивный брак, — возразил Маркус. — И кстати, она до сих пор не ответила на мое предложение.

— Зато она уговорила отца, и сенатор берет тебя одним из своих помощников, — сообщила Лия. — Так что завтра ты можешь приступать к работе в столице.

— Очень мило со стороны Лилианы, — согласился Маркус. — А сенатор знает, что я — отец его будущего внука?

— Нет. Лилиана хранит тайну.

— Да, она — надежная подруга! — заметил Маркус. — Жаль только, что я не питаю к ней никаких чувств.

На следующий день он улетел в Бразилиа, к сенатору Кашиасу.

Но Лия и Лилиана, гулявшие вечером вдоль пляжа, вынуждены были в этом усомниться, так как заметили, что в одной из кают на яхте Медзенга горит свет.

— Это Маркус! — огорчилась Лилиана. — Он обманул нас. Говорил, что едет в аэропорт, а сам привел сюда какую-то девицу.

Лия подумала о том же, но, не желая огорчать Лилиану, сказала:

— Нет, это не Маркус, я уверена. Возможно он оставил яхту кому-то из друзей. Ты постой здесь, а я сейчас пойду туда и все выясню у Жералдину, нашего матроса.

Она прошла в тот отсек, где должен был находиться Жералдину, но его там не оказалось. Тогда Лия направилась прямо в ту каюту, где горел свет.

Осторожно приоткрыв дверь, заглянула внутрь каюты и увидела два обнаженных тела — мужское и женское…

При виде открывшейся картины у Лии потемнело в глазах, и она быстро зашагала прочь.

А Лейя и Ралф были так увлечены друг другом, что даже не услышали ее удаляющихся шагов.

Зато, оставив дверь приоткрытой, Лия значительно облегчила задачу Жералдину, которого подкупил Кловис, поручив ему сделать компрометирующие фотоснимки.

Лия же, вернувшись к Лилиане, прямо сказала ей:

— Моя мать обманывает отца. Это она развлекается здесь с любовником.

Больше недели Бруну провел в поездках по своим фазендам, и все это время вместе с ним была Луана, которую он повсюду представлял как свою жену.

Однако когда пришла пора возвращаться в Рибейран-Прету и Бруну предложил Луане ехать вместе с ним, она отказалась наотрез, сказав, что будет ждать его в Арагвайе.

Таким образом, Бруну вернулся домой один. А тут ему, как всегда, пришлось выслушать самые необычные новости.

Одна из них, впрочем, была отрадной: Лия сообщила, что Маркус работает помощником у Кашиаса и сенатор им доволен.

— Неужели мой сын наконец взялся за ум? — не мог поверить Бруну.

— Не исключено, — сказала Лия. — В последнее время у Маркуса возникло много проблем.

Она хотела рассказать отцу о том, что Маркус ездил к Жеремиасу Бердинацци, но тут в гостиной появились Светлячок и Кулик, причем вошли они туда свободно, как к себе домой, и, лишь увидев Бруну, несколько смутились.

— Кажется, вы не ожидали меня здесь увидеть? — язвительно спросил Бруну. — Разве вас никто не предупредил, что это мой дом?

— Папа, я тебе сейчас все объясню, — вступилась за своих друзей Лия. — Светлячок и Кулик мои гости. Они приехали к нам, потому что Маркус обещал им устроить запись на радио и телевидении. В дом они входить побоялись и решили подождать Маркуса или меня в саду. А Жулия подумала, что это прячутся за кустами грабители, и вызвала полицию. Меня не было дома, и ребят увезли в участок. Но потом я их вызволила оттуда и предложила пока остаться у нас. Надеюсь, ты не будешь возражать?

Бруну не стал ссориться с дочерью из-за пустяка и ответил согласием.

Светлячок и Кулик отправились в свою комнату, а Лия наконец рассказала отцу о поездке Маркуса в Минас-Жерайс. Бруну выслушал ее с нескрываемым волнением и затем сказал:

— Зря Маркус предстал перед этим ворюгой под чужим именем. Надо было прямо сказать, что он — внук Энрико и Джованны Медзенга!

— Маркус не хотел скандала, — пояснила Лия. — Так или иначе, но мы ведь тоже Бердинацци, наследники Жеремиаса…

— Да-а, — в задумчивости произнес Бруну. — Вообще-то неплохо было бы вернуть назад все то, что он у нас украл. Может, мне тоже стоит съездить в Минас-Жерайс? Как ты считаешь?

Лия восприняла этот вопрос как шутку и перешла к самому главному — тому, что мучило ее уже несколько дней:

— Папа, а если бы ты узнал, что у мамы есть другой мужчина, то не пытался бы его избить или даже убить?

— Нет, я же не псих, — ответил Бруну. — А почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что у мамы действительно есть любовник. Я видела их вместе. Мне было так больно, что хотелось умереть.

Она заплакала, и Бруну обнял ее:

— Не надо так убиваться, доченька. Мама сделала свой выбор, это ее право. А я узнал обо всем гораздо раньше тебя, но, как видишь, сумел обойтись без рукоприкладства. Надеюсь, что и в дальнейшем смогу себя сдержать, чтобы разрешить все спокойно.

Глава 10

Когда Бруну увидел входящего в его кабинет сенатора, он невольно по-бычьи пригнул голову. Многое таилось в этом движении: и чувство неловкости, которого он не мог не испытывать, и затаенный гнев, а главное — непреодолимое желание вырваться из пут той постыдной, дурацкой ситуации, в которую поставил его сын.

Но как ни странно, на лице Кашиаса он не прочел того ледяного высокомерия, маску которого обычно надевает на себя смертельная обида. Не прочел желания нанести ответный удар, отомстить. Лицо сенатора скорее выражало растерянность и что-то вроде сожаления или раскаяния.

— Больше всего мне жаль, что расстроилась наша с тобой дружба, — начал Кашиас, — такая верная, давняя, прочная. Хочешь не хочешь, а я чувствую себя в этом виноватым, так что прости…

Плечи Бруну распрямились, будто с них свалился тяжелый груз. Все опять встало на свои места. Осталась только злость на разгильдяя-сына, но и это тоже было поправимым: он скрутит Маркуса в бараний рог и заставит его помирится с Лилианой, хотя бы во имя того прочного согласия, которое за долгие годы установилось между их отцами.

— С нашей дружбой ничего не сделается, — с облегчением ответил Бруну. — Но, ясное дело, и твоя Лилиана не без греха, не один мой Маркус. Мне кажется, венчаны — не венчаны, пусть живут вместе. Как ты на это посмотришь?

Сенатор молчал, пребывая в тяжком раздумье. Было видно, что ответить ему нелегко.

— Ну а сама-то Лилиана что? — поторопил его Бруну.

— Влюблена как кошка, — с тяжелым вздохом отозвался сенатор. — На что ни пойдешь, лишь бы счастливы были эти чертовы дети! Как-никак она у меня одна, дружище!

— Ну жди! Скоро приедем за твоей красоткой. А внука нянчить будешь потом здесь, у меня!

И оба облегченно рассмеялись. С сердца Кашиаса спал не менее тяжкий груз, чем с плеч Бруну: его дипломатическая миссия удалась даже лучше, чем он ожидал.

«Дал всему семейству Медзенга вытереть о себя ноги, но своего добился», — не без самодовольной и вместе с тем невеселой усмешки думал он обратной дорогой. А дочери сказал:

— Как только Бруну обломает твоего дурачка Маркуса, будете жить вместе!

— Ой, папа! Расскажи, как все было, — радостно затеребила его дочь.

Однако Роза не разделяла воодушевления дочери. Очень нужен им этот проходимец Медзенга! Да его и на порог нельзя пускать, не то что в мужья брать. В ответ на возмущенные слова матери Лилиана расплакалась. А Роза, в сердцах хлопнув дверью, вылетела из комнаты.

Кашиас терпеливо пережидал, пока поднятая женщинами буря утихнет. Он знал, что прав: раз дочь беременна, пусть живет с мужем. Бруну прав: венчаны они, не венчаны, кому какое дело?!

Если в доме сенатора бушевала буря со слезами и криками, то в доме Бруну нависло затишье перед грозой, и гроза обещала быть страшной.

— Если не одумаешься, пущу по миру, — угрожающе сказал Бруну сыну. — Сенатор согласился отпустить к нам Лилиану.

— Вот уж не думал, что он может на такое согласится, — недовольно покрутил головой Маркус. — На что она мне сдалась, его Лилиана?

— На что-то тебе сдалась, если ты спал с ней, — так же грязно продолжал Бруну. — А раз сдалась, то и ты у меня сдашься и поклянешься бросить все свои глупости и жить с нею как с законной женой. Сегодня же съездим к ним и привезем ее сюда. Иначе… Ты уже слышал, что я сделаю. Повторять не буду.

Маркус молчал, понимая, что и согласия от него отец требует только для проформы, он уже сам все решил и поступит так, как решил.

За Лилианой они поехали во второй половине дня. За всю дорогу Маркус так и не проронил ни слова. Но когда в присутствии отца и будущего тестя Лилиана спросила его: «Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?» — он уже не мог отделаться молчанием и выдавил из себя:

— Хочу…

И заслужил одобрительный кивок отца. Но тут к нему подступила пылающая негодованием Роза.

— А какие ты можешь дать гарантии моей дочке? — начала она возмущенно, но Бруну перебил ее, ответив очень твердо:

— Гарантии даю я. Они будут жить вместе. Их сожительство мы зарегистрируем у нотариуса.

Маркус не был готов к такому повороту. Гражданский брак с Лилианой?! Еще чего не хватало!

Но Роза поспешила задать Бруну следующий вопрос:

— А где будет жить моя дочь?

И Маркус знал, что будет жить с Лилианой в отцовском доме, пока Бруну не найдет для них подходящей квартиры.

Лилиана между тем уже собрала вещи. Сенатор за время визита не проронил ни слова и только нежно поцеловал дочь на прощание.

Лия расцеловала Лилиану и весело сказала брату:

— Как я рада, Маркус, что у тебя это получилось.

— Это у нее получилось, — огрызнулся Маркус.

А Роза в это время говорила с надрывом мужу:

— Вот увидишь, увидишь! Она еще к нам вернется, и вернется с горькими слезами.

Возможно, Роза была недалека от истины, потому что Лилиане, предвкушавшей счастливую ночь с любимым, пришлось спать одной: Маркус, демонстративно сославшись на нездоровье, улегся в гостиной. Бруну, найдя его там ранним утром, пришел в ярость.

Маркус появился в спальне под конвоем отца и так же демонстративно, как уходил, улегся в постель рядом с Лилианой. Бруну, бросив на сына хмурый взгляд, вышел из спальни.

Лилиана приникла к любимому. Истосковавшаяся, жаждущая, она верила, что ее огонь зажжет и его. Ей казалось, что помехой ей было только расстояние, а вблизи нее Маркус не сможет устоять и откликнется. Она не чувствовала даже унизительности своего положения. Призрачное, как болотный огонек, счастье манило ее, затягивая в трясину.

— Не смей прикасаться ко мне! — рявкнул Маркус с яростью, что свидетельствовало о наличии у него характера ничуть не меньше, чем у Бруну, и придет час, когда он потягается и с отцом.

Когда Лилиана утром вышла из спальни, то лишь наметанный женский глаз заметил бы, сто она долго и безутешно плакала.

Услышав, как Бруну говорит Луане, что через час они уезжают в имение Арагвайя, Лилиана попросила:

— А можно мне с вами?

Луана, увидев ее молящий взгляд, пожалела бедняжку, и тоже просительно посмотрела на Бруну.

Тот нехотя кивнул.

Оставшись в одиночестве, Маркус с облегчением вздохнул. Ему не терпелось отыскать дядюшкин телефон и позвонить Мариете. Эта девушка не выходила у него из головы. Да что там из головы! Думая о ней, они горел как в лихорадке. В горле у него пересыхало, он не мог есть, не мог спать. Что удивительного, что и на Лилиану он не мог смотреть. А сегодняшняя ночь, проведенная рядом с Лилианой, и вовсе для него все прояснила: он любил, впервые в жизни любил всерьез.

Набирая номер, Маркус загадал: если подойдет Мариета, значит, она ответит ему взаимностью.

— Алло, — раздался в трубке мелодичный девичий голос.

— Это Маркус, — хриплым от волнения и смущения голосом отозвался он. — Можно мне навестить тебя?

— Ты сошел с ума! — искренне испугалась Мариета. — Дядя…

— Сошел, как только тебя увидел! — пылко ответил Маркус.

— Дядя знает, что ты Медзенга. Он ненавидит всех Медзенга смертельной ненавистью, — взволновано продолжала Мариета. — Он считает, что ты приехал для того, чтобы оспорить его завещание и получить часть наследства.

— Я хочу получить тебя, — живо ответил Маркус.

— А наследство? — уже лукаво осведомилась Мариета.

— Отдам целиком за один твой поцелуй.

Мариета не устояла перед пылкостью Маркуса и согласилась с ним повидаться. Не в имении, разумеется. Дяде она сказала, что отправляется в ближайший городок за покупками. Помахала рукой и упорхнула.

«Как там Лия? Как там Маркус?» — думала Лейя, лежа в своем гостиничном номере. Дети были взрослыми, жили своей жизнью, но она скучала без них. Здесь, в безликой равнодушной комнате, отрадой был только Ралф, но и он куда-то запропастился. Лейя ждала от него хотя бы телефонного звонка. И телефон зазвонил. Она живо подняла трубку и нежно проворковала: «Алло». Женский голос попросил Ралфа.

— Ах, его нет? Передайте ему, что звонила Сузана.

Ностальгической тоски Лейи как не бывало. Она расхаживала по номеру, яростно осыпая проклятиями негодяя Ралфа. Наглость! Какая наглость! Звонить мне! Сюда! За кого они все меня принимают?! Ну, пусть только Ралф появится.

Но Ралф и не думал появляться. Он ласково похлопал по голой спине Сузану, только что положившей трубку. Глаза его весело смеялись. Ралф находил проделанную шутку очень забавной. Но как ни странно, Сузана не разделяла его веселости.

— Если ты когда-нибудь проделаешь такое со мной, — мрачно сказала она, — убью! Я не твоя размазня Лейя.

Ралф протянул ее к себе. У него почти всегда были две женщины одновременно. Одна была влюблена в него без памяти, в другую не без памяти, но был влюблен он. Сузана явно не любила его, и поэтому его к ней тянуло. Она была богата, избалованна и не любила отказывать себе в удовольствиях. Но она дорожила и своим мужем, который обеспечивал ей эту полную удовольствий жизнь. Ралф прекрасно понимал, какое место ему отведено в жизни Сузаны, и его поначалу изумила ее такая странная реакция. Но тут же он сообразил, что дело было вовсе не в привязанности к нему, а в самолюбии, которое пострадало. Его взяли в качестве инструмента, и он должен служить. Ранить ни при каких обстоятельствах он не имел права, и его об этом резко и однозначно предупредили. Ралфа неприятно покоробило предупреждение, хотя при других обстоятельствах оно бы ему польстило. Он привык, что женщины — инструменты в его руках, и в Сузане он предпочел бы иметь веселую и бесшабашную компаньонку по всевозможным развлечениям, а не мрачную, ревниво следящую за каждым его шагом хозяйку. Но он не стал сосредоточиваться на неприятных эмоциях. Зачем? Когда можно сейчас порадовать друг друга! Он, нежно поглаживая округлое плечо Сузаны, стал целовать ее шею. Нет, Ралф не находил удовольствия в сценах ревности, тем более что он не сомневался, что теперь, после звонка Сузаны, такая сцена была ему обеспечена. Хотя сделал это только из предосторожности — Лейя не должна была думать, что он с Сузаной.

И Ралф не ошибся. Когда он вернулся в отель, Лейя осыпала его упреками. Она не спала всю ночь! Она даже не ужинала! Чем она заслужила такое отношение?! Она, которая оставила ради него дом, мужа, детей?!

— Я тебя об этом не просил, — холодно отозвался Ралф.

После того как он понял, что ему не придется пользоваться деньгами Мясного Короля, Лейя не казалась ему такой уж привлекательной. Он был не прочь избавиться от нее, но хотел, чтобы она ушла от него сама, потому и вел себя так вызывающе. Лейя пусть подсознательно, но не могла догадываться, чего добивается от нее Ралф, однако не находила в себе сил на решающий шаг и только плакала, вызывая в любовнике еще большее раздражение.

Между тем обидные звонки продолжались а Ралф все чаще и чаще отсутствовал. Лейя всерьез страдала. Однажды женский голос посоветовал ей отправится на квартиру Ралфа и застать его с поличным. Лейя тут же помчалась туда, но, к счастью, никого не застала. Вернувшись к себе, она долго плакала, увидев вдруг всю унизительность своего положения: как она опустилась, если не замечает этого и готова мчаться сломя голову по первому оскорбительному звонку! Она стала игрушкой в чужих недобрых руках!

Наплакавшись, она решительно подошла к телефону, подняла трубку и набрала номер. Подошла Лия.

— Я хотела бы вернуться к вам, — сказала Лейя. — Что ты скажешь на это, дочка?

Лия считала, что они с Маркусом должны помирить родителей. Хотя в родительской ссоре, в том, что они разъехались, для нее лично были свои положительные стороны. С тех пор как она влюбилась в Аспарасиу и стала для дуэта Светлячок-Кулик менеджером, у нее появилось много забот. Но все они были ей в радость. Чего она только не делала! Продала драгоценности и устроила для своих подопечных несколько концертов. Организовала рекламу. Назначила очень высокие цены на билеты и дала об этом анонсы в газетах, и все для того, чтобы привлечь внимание к молодым исполнителям.

Концерты прошли с успехом, певцов заметили и даже предложили записать свой первый диск. Окрыленная успехом, Лия стала пробивать их выступление на радио. Она не сомневалась, что ее избранник станет звездой эстрады с мировой известностью. Но она совсем не хотела, чтобы отцу стали известны ее близкие отношения со Светлячком. Потому ей и была на руку ссора родителей. А когда в жизни Бруну появилась Луана, Лия и вовсе вздохнула с облегчением. В чем ее мог упрекнуть теперь отец? Но мать ей было очень жалко, ведь она связалась с откровенным негодяем. Так что ей все же очень хотелось, чтобы родители помирились. А когда Лия услышала полный отчаяния материнский голос, она тут же собралась в Сан-Паулу. У матери явно были неприятности, и кто ее мог утешить, как не родная дочь?

— Вернусь — расскажу, — бросила Лия на ходу Аспарасиу и села в машину.

Отзывчивость дочери растрогала Лейю до слез. Она успела отвыкнуть от тепла, от сердечности! Как опрометчиво она поступила, когда очертя голову бросилась за Ралфом!.. Говоря с Лией, она выдавала желаемое за действительное:

— Понимаешь, доченька, я рассталась с Ралфом. Люди, бывает, устают друг от друга.

Лия испытующе посмотрела на мать, и та выдержала ее взгляд.

— И после этого я подумала, что у меня больше нет причины жить в разлуке с вами, — продолжала Лейя. — Мне бы так хотелось жить дома — с тобой, с Маркусом. Как тебе кажется, у отца с той девушкой что-то серьезное? Он не даст мне еще один, последний шанс?

Глава 11

В чудесном имении Арагвайя Луана чувствовала себя счастливой. С каждым днем она любила Бруну еще больше. Этот грозный, и, возможно, жестокий для других человек поражал и пленял ее своей силой. Эту силу она ощущала во всем: и в поступках, и в чувствах. И убедилась, что Бруну способен любить глубоко, искренне, от всего сердца. Луана знала, что его любовь принадлежит ей безраздельно! Ей одной. Хозяин над всеми, Бруну становился с ней робким, опасливым, боясь нечаянно совершить какую-нибудь неловкость, причинить ей боль. Он относился к ней так бережно, так нежно, что она сама себе казалась цветком, который расцветает и набирается сил под щедрыми лучами солнца. Она мечтала о ребенке от Бруну, и единственной ее болью было то, что он больше не хотел детей. Бруну был недоволен своими взрослыми детьми, они доставали ему слишком много огорчений. Он считал, что дети — это пустая трата сердечных да и всех прочих сил, и не хотел больше тратиться впустую…

Ласково, но не без затаенной печали смотрела Луана на Лилиану — ждет ребенка! Счастливица!

А Донана взяла Лилиану под свое особое покровительство. В любом доме, стоит в нем только появиться беременной, все женщины сплачиваются вокруг нее, чувствуя свою причастность к великому таинству, что свершается день за днем у них на глазах. Им радостно всячески способствовать и помогать ему. Невольно и разговоры у них ведутся о родах да об ощущениях, которые испытывают беременные.

— Моя свекровь рожала, присев на корточки на берегу реки, и вон видите, каков вышел Зе ду Арагвайя! — рассказывала Донана.

«И я бы хотела так рожать, — мечтала про себя Луана, — чтобы и у меня сынок был таким же здоровым и крепким и прожил до преклонных лет, не старясь и не теряя силы».

— Нет уж, я предпочитаю обыкновенный родильный дом, — поморщившись, сказала Лилиана. Ей, казалось, претили все эти разговоры и вызывали даже что-то вроде брезгливости. И чувствуя это, Луана с удивлением поглядывала на нее.

— Как я тебе завидую, — как-то сказала Лилиана Луане, и Луана опять с удивлением посмотрела на нее.

— Чем же? — спросила она.

— Ты любишь, ты любима, — с горечью объяснила Лилиана.

— Не горюй. Вот появится у тебя малыш, и море любви окружит тебя. В нем потонет твоя горечь, оно растопит сердце Маркуса. Слушайся пока его, — кивком указала она на живот Лилианы. — Люби его, и все будет хорошо.

— Да я и не беременна вовсе, если хочешь знать, — вдруг выпалила Лилиана. — Я все выдумала, лишь бы быть вместе с Маркусом, но и это не помогло!

До чего же жаль стало Луане глупую девчонку! Как ей пусто, одиноко, бесприютно!

Но Лилиана тут же спохватилась:

— Только смотри, никому не проболтайся! Ладно? — с тревогой сказала она.

— Не бойся. От меня никто ничего не узнает, — пообещала Луана.

На губах Маркуса горел поцелуй Мариеты, который он отважился сорвать. Они должны были увидеться как можно скорее! И Маркус вновь позвонил Мариете и уговорил ее встретиться с ним.

Старик Жеремиас с недоумением посматривал на племянницу — глаза блестят, щеки так и полыхают, и все в город за покупками ездит. Разохотилась, что ли? Но он ей не препятствовал. Напротив.

— Если нравится что, покупай, детка, — повторял он. — Я и счет на твое имя открою. Денег хватит, покупай.

И Мариета отправилась в город. Ей не хотелось обманывать дядюшку, но поделать с собой она ничего не могла. Как ей было устоять перед голубыми глазами Маркуса, перед его такой страстной, такой безоглядной любовью? В ее сердце тоже вспыхивал огонь, как только она думала о нем.

«У Маркуса глаза Джованы, так говорил дядюшка, а Джована полюбила Энрико Медзенга и встречалась с ним на кофейной плантации. И я готова любить этого сумасшедшего Маркуса на земле под пальмами, как когда-то юная Джована», — мечтала Мариета.

Но в отель она поехала с Маркусом только потому, что им нужно было поговорить так, чтобы никто не мешал, что трудно было бы сделать в маленьком городе, где все знают друг друга. Сначала она не хотела ехать, но потом все-таки согласилась. Мариета не хотела, чтобы дядюшке донесли, с кем она встречается в городе.

— Расскажи, что замышляет твой отец против дядюшки Жеремиаса? — начала она, едва закрыв за собой дверь.

— А нам-то какое до этого дело? — со смехом спросил в свою очередь Маркус.

— Но ведь ты тоже, наверное, ненавидишь Бердинацци? — продолжала Мариета.

— Ненавидел, пока не познакомился с тобой, — совершенно искренне отозвался Маркус. — А ты? Ты что, ненавидишь всех Медзенга?

— Пробовала, но у меня не вышло, — так же честно ответила Мариета.

Больше они уже ни о чем не говорили. А вернее, говорили, но только о своей любви.

— Она, похоже, скупит весь город, — сказала Жудити старому Жеремиасу, который беспокоился, куда запропастилась племянница.

Мариета вскоре вернулась, и у нее опять блестели глаза и горели щеки, и поужинала она на радость дядюшке с огромным аппетитом.

И только Жудити насмешливо отметила про себя, что покупки у Мариеты какие-то невидимые…

Жудити неплохо относилась к Мариете и, когда та появилась на кухне, протянула ей несколько свертков.

— Я купила что под руку попалось в ближайшей лавочке, — объяснила она. — Хозяин не должен уличить тебя во лжи.

Мариета взглянула не нее с благодарностью.

— Вы встречаетесь с Маркусом Медзенгой, — продолжала Жудити. — Так ведь?

Но Мариета не собиралась делать Жудити своей наперсницей. Наперсница — всегда лишняя опасность.

— Встретилась, чтобы распроститься навсегда, — как могла холоднее ответила Мариета. — Я ненавижу Медзенга всех до единого.

Разве могла Мариета забыть слова дядюшки: «Все семейство Медзенга — враги. Ты не настоящая Бердинацци, если не ненавидишь их. Твоя ненависть к этому семейству — часть моего наследства».

После встречи с Мариетой в отеле Маркус окончательно понял, что комедию с Лилианой пора кончать, не будет он жить с ней, нечего и надеяться. Признаться отцу, что он полюбил одну из Бердинацци, Маркус не мог, но мог раз и навсегда отказаться от Лилианы. У него не было на нее зла — просто не хотел понапрасну морочить голову. Неужели Лилиане в радость то, что он постоянно ее избегает? И как не понимает этого отец? Но он ему все объяснит.

И случай объясниться не замедлил представиться. Бруну с Луаной и Лилианой вернулись из имения, и Маркус тотчас же поговорил с отцом.

— А что будет с ребенком, которого она носит? — услышал яростный голос Бруну Лилиана и заплакала. — Ты делаешь глупость за глупостью, сын! Я не могу тебя одобрить.

Одобрить сына Бруну не мог, но не мог не признать и его правоты. Если Маркус будет и дальше так обращаться с Лилианой, то она просто с ума сойдет. Как не повернешь, все выходило не на пользу несчастному ребенку. И Бруну со злостью махнул рукой — заварил кашу, а ему теперь расхлебывать! Ладно, пусть родится ребенок, он будет разбираться с ним, а с Лилианой не ему жить, не ему и решать!

Маркус облегченно вздохнул и пошел объясняться с Лилианой. Лилиана на этот раз не упорствовала. Она чувствовала, что Маркуса ей не переломить, что ждать ей больше нечего, и предпочла роль несчастной, но благородной жертвы.

— Я все поняла, Маркус, — сказала она дрожащим от слез голосом, — и никогда не буду тебе обузой. Я уеду к родителям и своего ребенка воспитаю сама.

Маркус почувствовал себя сволочью, но устоял.

— Зачем ты так, Лилиана? Я же не отказываюсь от ребенка, — сказал он. — Давай я тебя отвезу…

— Нет, спасибо! Я прекрасно доберусь сама, — ответила она.

Но вещи он ей отнес и сам уложил в машину. Увидев, как Лилиана уезжает, Маркус вздохнул с облегчением: хоть с одной историей было покончено.

У Розы упало сердце, когда она увидела осунувшуюся дочь на пороге гостиной. Да, она была права, когда не хотела иметь дела с негодяями Медзенга! Роза не была рада своей правоте, но все же некоторое удовлетворение она ей доставила. Как могла, она постаралась утешить дочь, но та не пожелала принимать никаких утешений.

— Оставь меня, мама, мы еще успеем наговориться и все обсудить, — сказала Лилиана и ушла к себе в комнату.

Роза решила, что неприятную новость она может сообщить мужу только сама и не по телефону. Раз дочь сейчас не нуждается в ее помощи, она съездит к мужу в Бразилиа. Им есть что обсудить.

К величайшему своему удивлению, в квартире своего мужа Роза обнаружила голубоглазую девицу, которая чувствовала себя там как дома. Девица удивилась не меньше Розы и даже осведомилась, кто она такая, чем довела Розу до белого каления.

— Нет, это уж ты мне доложись, милочка, кто ты такая, — грозно спросила она, и девица тут же сообразила, что имеет дело со своей законной хозяйкой.

— Горничная, Шакита, — представилась она без всяких церемоний.

— А еще и спишь со своим хозяином, — саркастически сказала Роза.

— Это вы уж с ним выясняйте, — флегматично сказала девица и вышла из комнаты.

Мужу Роза задала один-единственный вопрос: ночует ли Шакита здесь, в квартире? И, получив утвердительный ответ, решила немедленно выдворить ее вон.

Кашиас уперся как скала.

— Она честная, славная девушка, — заявил он. — Добросовестно исполняет свои обязанности. Я ей доволен и не стану выгонять из-за твоих капризов.

— Ах, так? Значит, я только и знаю, что капризничаю? — тут же завелась Роза. — А ты? Ты знаешь, что твои обожаемые Медзенги выставили нашу дочь?! А ведь, по-твоему, я и тогда капризничала!..

Возвращение Лилианы было страшным ударом для Кашиаса. Честно говоря, он не ждал столь плачевного исхода своей трудной дипломатической миссии. Возвращение дочери ставило под удар многие его планы. От огорчения он даже сел.

— Ты эгоист! Дочь ты не пожалел, потому что боялся лишиться финансовой поддержки Медзенги! А теперь из-за мелочного удобства — ведь эта девица обслуживает тебя и в постели, и здесь речь идет об удобстве — ты жертвуешь женой!

— Погоди, Роза! Скажи лучше, что теперь будет с Лилианой? — жалобно спросил сенатор.

— Лилиана — сильная девушка. Она справиться, — уверенно ответила Роза.

— С ребенком на руках, — устало и иронично добавил он.

— Я воспитаю нашего внука, — с достоинством ответила Роза.

По возвращению в Рибейран-Прету Роза узнала, что у Лилианы случился выкидыш.

— Немедленно к врачу! Немедленно! — закричала она, бросаясь к телефону, чтобы вызвать сеньора Аморину, их домашнего врача.

— Никакого врача! — заявила Лилиана. — Я прекрасно себя чувствую. Приму душ, лягу спать, а завтра начну новую жизнь. Эта ушла в прошлое.

Про себя Роза была восхищена мужеством своей дочери.

«Вся в меня», — гордо подумала она, но беспокойство ее не уменьшилось.

— Ты не понимаешь, деточка, — сказала она, — как это опасно. У тебя вся жизнь впереди, у тебя еще будет достойный муж, ты захочешь иметь детей. Давай проведем обследование, а если не хочешь, ограничимся консультацией, — уговаривала дочь Роза.

Но Лилиана уперлась и ни в какую.

— Будешь настаивать, уйду из дома, — пригрозила она.

И Роза на время оставила ее в покое. «У девочки стресс, — думала она, — одно несчастье за другим, не будем накликать следующего…»

Но она сочла своим долгом позвонить на виллу Медзенга и сообщить Бруну о случившемся несчастье.

Новость легла тяжелым камнем на совесть Бруну — он чувствовал себя виноватым в гибели этого существа, капли его собственной крови. Винил он и Маркуса.

«Плохо начинать жизнь с убийства, сын, — твердил он про себя Маркусу, который опять где-то шлялся, — очень плохо!»

В их жилах текла кровь тех, кто ненавидел друг друга, кто совершил обманы и подлоги, и, как видно, Бог не благословлял эту кровь…

Глава 12

— Поверь, Мариета, я никогда не обворовывал твоего отца, — Жеремиас был уже сильно под хмельком, если не сказать, что он был просто-напросто пьян, когда говорил это. Он попросил племянницу посидеть с ним после ужина и, выпив несколько бутылок, пустился в откровенность.

— Я никогда так и не думала, дядя, — отозвалась Мариета.

— Я… я хочу рассказать тебе все, как было, — продолжал старик.

При этих его словах в комнату вошла Жудити. Жеремиас налил себе еще стакан вину и теперь пил большими глотками. Жудити забрала пустые бутылки и вышла.

— Так о чем это я? — спросил старик, допив и поставив на стол стакан.

— Вы хотели рассказать мне все, как было, — ответила Мариета.

— Что все? — осведомился старик.

— Не знаю, — устало ответила девушка. — Честно говоря, я хочу спать.

— И что же? Ты уйдешь и оставишь меня рассказывать все самому себе? — ворчливо и недовольно спросил Жеремиас.

— А зачем мне сидеть и смотреть, как вы напиваетесь? — все так же устало сказала Мариета.

— А ты знаешь, Маркус-то, он ничего. Я тебе уже говорил, что глаза у него точь-в-точь, как у Джованы?

Мариета, услышав от дядюшки про Маркуса, похолодела: чего хочет от нее старик? Искренне он говорит или хочет подловить ее? Ох, кажется, попала она в историю!

В постели Мариета все ворочалась с боку на бок и не могла заснуть, ища и не находя выхода. Вдруг рама окна стукнула, и в комнату кто-то тихонько впрыгнул. Мариета оцепенела от ужаса.

— Это я, не бойся, — раздался шепот, и она узнала Маркуса. Ничего себе, не бойся! Да она теперь как на горячих углях!

Но как только он обнял ее, она позабыла обо всех своих страхах. Все показалось ей незначащими пустяками по сравнению с их счастьем, по сравнению с их любовью. Маркус ушел от нее на рассвете, и она заснула, как младенец. Счастливый младенец.

Пришел Маркус и на вторую ночь, и на третью. И в одну из таких сумасшедших ночей, когда, уже утомленные, они лежали, крепко прижавшись друг к другу, Мариета спросила:

— А ты слышал что-нибудь о дяде Бруну Бердинацци?

— Слышал, — сонно отозвался Маркус. — Отец говорил о нем, и немало. Он считает его самым достойным и порядочным из семейства Бердинацци.

— А как ты думаешь, может, у него остался кто-то в Италии?

— Бабушка говорила, что прабабка получила письмо с известием, что у Бруну в Италии родился ребенок. Но всерьез к этому никто не отнесся. Отец, может, знает еще что-то. Только почему тебя вдруг заинтересовали старые семейные истории? У нас будет своя история, и пусть у нее будет счастливый конец!

Только с Мариетой Бердинацци Маркус чувствовал себя счастливым и не собирался копаться в семейном архиве, полном ненависти Бердинацци к Медзенга, и наоборот. Он отважился на это безумство — на ночь любви в доме старого Бердинацци, — после того как Лилиана ему крикнула: «Ты не умеешь любить! Ты никого и никогда не полюбишь!» А он-то приехал к ней, чтобы ее утешить, чтобы побыть с ней, дать понять, что и ему тяжела потеря ребенка. Как ни странно, но так оно и было. Это неродившийся малыш уже занял какое-то место в нем, в его жизни, и теперь он чувствовал какую-то пустоту и забывал о ней, только обнимая Мариету. Лилиана выгнала его. Он на нее не обиделся, но обиделся на ее матушку, которая так откровенно торжествовала. Наверняка мегера Роза заставили Лилиану сделать аборт. И мысль об этом была почему-то нестерпима Маркусу.

Он видел, что и для отца потеря внука стала настоящим горем. Чувствовал, что отец винит его в гибели ребенка, и хотел поговорить с ним.

Но решился не сразу. А когда наконец собрался с силами и заговорил о ребенке, о Лилиане, Бруну неожиданно сказал ему:

— Успокойся, сынок. Я все понимаю. И тоже мучался, как ты, но Лилиана никогда не была беременна.

— Как так? — потрясенный Маркус взглянул на усмехающегося Бруну.

— Да-да, — подтвердил отец. — Мне об этом сказала Луана. Она видела, что я не сплю ночами, и пожалела меня. Ей же сказала Лилиана, пока они были в Арагвайе. Они же подружились…

Маркус вдруг расхохотался как сумасшедший, и, глядя на сына, расхохотался и Бруну.

— Только прошу тебя, не связывайся больше не с кем, сынок, — закончил Бруну и пристально посмотрел на Маркуса.

Все это сообщил Бруну и сенатору, приехавшему выяснить, как обращались с его несчастной дочерью в доме Медзенга, и тем самым обвиняя их в произошедшей трагедии.

Сенатор опешил и не поверил. Но… пока сказать ему было нечего. Дома он приступил с расспросами к дочери. Та расплакалась, обиделась, как смеют ей не верить!

— Только врач может сказать нам правду, — решил сенатор. — Мы пойдем к врачу.

Но дальнейшее поведение дочери убедило его в правоте старого друга. Лилиана ни за что не хотела обследоваться, потом, правда, согласилась, но, как выяснилось, соврала и все-таки не пошла. В конце концов она призналась матери, что да, она и не была никогда беременна, но ей хотелось выйти замуж за Маркуса!..

Роза вздохнула с облегчением. Хотя и рассердилась про себя тоже: надо же! Столько накрутить! Что за легкомысленная девчонка!

— Пусть папа достанет мне какую-нибудь стипендию в Штатах. Я уеду учиться, буду далеко от Маркуса и все забуду, — попросила Лилиана.

Роза не могла не согласиться, что просьба дочери — это самый разумный выход из создавшегося положения. На том они и порешили.

Жудити пристально смотрела на Мариету.

— От твоей постели пахнет мужчиной! — с негодованием заявила экономка. — Теперь я думаю, что ты и впрямь Бердинацци, ведь наглости тебе не занимать! Подумать только! Проводить Медзенгу прямо в дом! Это уж слишком!

— И что ты теперь сделаешь? Пожалуешься дяде? — с недоброй усмешкой осведомилась Мариета.

— Вот еще! Очень нужно! — ответила Жудити. — Я хочу, чтобы ты наконец стала хоть что-то соображать. Ты понимаешь, что и этот парень может погибнуть по твоей милости, как погиб Фаусту?

Правоту Жудити подтвердил Жеремиас, сказав несколько дней спустя Мариете:

— Работники мне сказали, что возле нашего имения останавливается какая-то машина с номерами Рибейран-Прету, за рулем которой сидит какой-то юноша.

— И что вы думаете по этому поводу? — осторожно осведомилась Мариета.

— Ничего не думаю. Просто распорядился: как только машина появится, стрелять без предупреждения.

Мариета ужаснулась. Но беда, как известно, никогда не ходит одна. Вскоре в Минас-Жерайс приехал следователь Валдир. Старый Жеремиас встретил его насупившись: он был не слишком рад встрече и не скрывал своего недовольства.

— Я полагал, что вы давно о нас позабыли, — проворчал он.

— Как можно забыть о двух совершенных преступлениях? — изумился инспектор. — Мой долг найти виновных.

— А почему вы их ищете у меня? — спросил Жеремиас.

Вместо ответа инспектор протянул ему листок бумаги.

— Это я нашел в архиве покойного Олегариу и расшифровал. Прошу вас прочитать. Для вас это будет небезынтересно.

Жеремиас прочитал и, подняв глаза от листка, спросил:

— А кто такая Луана?

— Понятия не имею, — ответил Валдир. — Но дорого бы дал, чтобы узнать. Во всяком случае, я советую вам внимательнее присмотреться к вашей так называемой племяннице. Она вполне может оказаться самозванкой. Подумайте, сеньор, стоит ли вам подвергать себя риску и быть обманутым.

— Благодарю вас, инспектор Валдир, я подумаю…

У старого Жеремиаса было время подумать. Но может быть, не так много, как ему хотелось. А сколько, он собирался узнать у врачей: он как раз уезжал на обследование и ему должны были сказать, как прижились искусственные сосуды. Да, многое зависело от этой консультации…

— Хотите, я поеду с вами, дядюшка? — предложила Мариета.

Ее отъезд самым естественным образом разрешил бы на какое-то время все возникшие проблемы.

— Нет, не хочу, племянница, — ответил старый Жеремиас.

Вопросом наследства Жеремиаса Бердинацци занялся вплотную и Бруну Медзенга. Чувство справедливости, которое являлось основой его характера, обратилось, после того как выяснилось, что не надо защищать ни будущего внука, ни несчастную невестку, целиком в прошлое. Теперь он ждал, чтобы справедливость наконец-то восторжествовала для обобранных матери и бабки. Он без конца советовался с адвокатом, с нотариусом и дома на все лады бранил бесчестных Бердинацци, заявляя, что никогда не простит им бесстыдства и наглости.

Луана с глухой тоской слушала его. И вот однажды она отчетливо увидела грузовик, с которого падает. Горящий грузовик. Гибнущих отца, мать. «Я и есть Мариета Бердинацци,» — с полной отчетливостью поняла она и заплакала.

И она решила, что уйдет от Бруну. Наплакавшись вдоволь, Луана твердо объявила, что покидает его дом.

— Тебя здесь травят? Оскорбляют? — взъярился он, готовый стереть в порошок всех обидчиков своей возлюбленной, подозревая разом и слуг, и детей.

— Нет. Я хочу жить с Режину и Жасирой. Я тебя разлюбила. У меня внутри все мертво. Сердце умерло.

Она не солгала, говоря, что сердце у нее умерло. Но умирало оно от любви к тому, кого она решилась оставить.

Бруну онемел. Он был слишком цельным, а значит, и слишком доверчивым человеком, чтобы усомнится в подлинности сказанного Луаной. Он сразу поверил ей, и такого объяснения ему было более чем достаточно.

— Димас, отвези Луану, куда она захочет, — приказал Бруну шоферу. — Она уходит от меня.

Онемел и Димас.

Всю вторую половину дня Бруну просидел неподвижно, и слезы то и дело набегали ему на глаза.

— Может, поесть дать, хозяин? — сочувственно спросила Жулия.

— Лучше дай мне яду, — отозвался Бруну.

Димас привез от Луаны записку. Она оставила ее, а сама сбежала, когда он остановился, чтобы заправиться.

«Меня зовут Мариета Бердинацци. Я тебя люблю. Поэтому ухожу», — прочитал Бруну. Его любимая девочка, похоже, была всерьез больна. Наверное, ее нужно лечить… Такой была первая мысль Бруну. А следом: что, если это правда?

Но пока он был не в состоянии ни думать, ни анализировать — он должен был как-то освоиться со своим новым положением, а потом принять решение…

Маркус и Лия обрадовались исчезновению Луаны: теперь они могли надеяться, что рано или поздно мать вернется в дом. Но Бруну ходил мрачнее тучи, и к нему нельзя было подступиться ни с какими разговорами. Лия пережидала, занимаясь по-прежнему делами дуэта «Светлячок-Кулик».

Увидев в очередной раз Апарасиу, Бруну мрачно спросил свою дочь:

— Тебе не надоел еще этот парень?

— Я его люблю, — бесстрашно ответила Лия.

— А он что думает? — насмешливо продолжал Бруну, словно не замечая присутствия Светлячка.

— Я хочу жениться на вашей дочери, — столь же бесстрашно отвечал Светлячок, становясь рядом с возлюбленной.

— Да ну? — еще более насмешливо процедил Бруну. — Даже жениться? А что, у тебя уже есть десять тысяч голов скота?

— Знаешь, папа, а мне показалось, что ты теперь понял, что такое любовь, — внезапно сказала Лия. — Мне показалось, что ты любил Луану точно так же, как Маркус полюбил Мариету Бердинацци, к которой при каждом удобном случае ездит в Минас-Жерайс. И как я полюбила Светлячка!

Бруну замолчал. Напоминание о Луане причинило ему нестерпимую боль. А тут еще Маркус, влюбленный в Мариету Бердинацци! И которая из этих двух Мариет настоящая? Но какая бы не оказалась, ничего хорошего все равно не выходило.

Своими сомнениями Бруну поделился с Зе ду Арагвайя и его женой, единственными людьми, которым доверял без всяких оглядок.

— Я не верю, что Луана — Бердинацци, — говорил Бруну. — Судьба поступила бы со мной слишком жестоко. Что же, выходит, она мне кузина?

— Двоюродные брат с сестрой — родство опасное, так и в поговорке говорится, — подхватила Донана, — а в больнице она лежала после автокатастрофы. Так что все может быть…

— А если вы уверены, что быть этого не может, то почему бы нам за ней не съездить? — тут же предложил Зе.

Бруну ничего не ответил. Впервые в жизни этот решительный человек был в нерешительности.

Мигом растерянности отца воспользовалась Лия, рассказав, как несчастна их бездомная мать. Почему бы отцу не совершить благородный поступок и не взять ее опять под свой кров?

— У тебя была Луана, у нее — Ралф, так что вы квиты, но теперь это в прошлом. Почему бы вам не простить друг другу прошлое? — спросила Лия.

— Что ты понимаешь в семейной жизни? — горько отозвался Бруну. — Мне ее даже видеть неприятно. Но если вашей матери негде жить, пусть приезжает.

Лия немедленно сообщила Лейе, что первый шаг к примирению сделан: она может вернуться, остальное в ее руках.

Еще неделю тому назад Лейя прилетела бы в оставленный дом как на крыльях. Она чувствовала бы свою вину перед мужем, старалась бы загладить ее и, значит, была готова на любые уступки. Она приняла бы близко к сердцу все горести и радости своих детей, потому что сама лишилась сердечной жизни.

Но неделя прошла, и все изменилось. Ралф вновь был около нее. Он нашел покупателя для яхты и, надеясь на львиную долю от продажи, вновь увивался вокруг Лейи. Быть верным рабом Сузаны, которая пообещала устроить ему райскую жизнь, но только при условии, что будет у него одна, Ралфа не устраивало. Смотреть из рук женщины? Никогда! Он предпочитал распоряжаться хоть какой-то суммой денег, пусть тоже полученной из женских рук.

Предложение Лии застало Лейю врасплох. Она опять надеялась на счастливую жизнь с Ралфом, опять верила в его любовь — ведь, несмотря ни на что, он опять к ней вернулся.

И хотя голос матери звучал радостно, Лия сразу уловила в нем фальшь. Но истолковала это по-своему — конечно, матери трудно возвращаться в дом, где она пережила столько горя и где ее ждет не такая уж сладкая жизнь.

— Вот увидишь, у вас все наладится, — постаралась она вселить надежду в сердце матери. — Я уверена, что отец откликнется на твою искренность, у него сейчас тоже не самый лучший период в жизни…

«Искренность, искренность, а где ее взять?» — посетовала Лейя, положив трубку. Но ехать было нужно, другого такого шанса ей уже не представится. Нужно было воспользоваться этим.

— Не ставь меня в ложное положение своими звонками, — сказала она любовнику после объяснения, — я буду звонить тебе сама…

— И если отношения у тебя с муженьком не наладятся, — весело подмигнув, сказал ей Ралф, — то мы с тобой вернемся к первоначальному плану.

Глава 16

Зе ду Арагвайя хорошо изучил своего хозяина. Он видел, что у того тяжело на сердце. Зе знал даже и причину, но ничем не мог помочь и сожалел об этом. На вопрос хозяина: «Как идут дела?» — он ответил: «Хорошо. Быки здоровы, и река все на том же месте…»

Будь Бруну в другом настроении, он бы непременно улыбнулся, но теперь только рассеяно сказал:

— Да-да, конечно…

Он и не слышал, что сказал ему управляющий. Здесь все напоминало ему о Луане. При каждом стуке двери он ждал ее легких шагов, готов был увидеть ее сияющие глаза, светлые волосы, улыбку… Но входил кто-то другой, и Бруну невольно чувствовал раздражение: чего им тут всем нужно? Чего они ходят туда-сюда?! И тут же понимал, как несправедливо его раздражение. И раздражался уже на самого себя: кто, как не он, не мог его принять. Не мог решить, Бердинацци Луана или не Бердинацци? Не мог решить, важно ему это или нет? И что вообще важно? Если из-за Луаны даже работа, которая всегда доставляла ему радость, потеряла для него всякий вкус…

Надолго в имении Бруну не задержался. Сделал необходимые распоряжения и снова сел в самолет, хотя погода к вечеру явно испортилась.

Донана недовольно покачала головой, поглядывая на затянутое тучами небо, но хозяину не сказала ни слова. Она знала, что Бруну не из тех, кому можно перечить или советовать.

Вечером, сидя за ужином, Зе сказал жене:

— Это все из-за Луаны. Но мне кажется, что, объехав все фермы, он отправиться за ней. Только бы за это время она куда куда-нибудь не сбежала…

«Ну и люди, — думала, слушая мужа Донана, — так и норовят все испортить. Какая разница сеньору Бруну, кто такая Луана, если они крепко полюбили друг друга и им было хорошо в постели?…»

Да, хотя Лейя, несмотря ни на что, любила Ралфа и им было хорошо в постели, она мало-помалу освобождалась от магического влияния своего любовника. Чаша горечи начинала перевешивать чашу сладости. И вот чаша горечи перевесила окончательно: случай свел Лейю с Сузаной, и не где-нибудь, а в квартире Ралфа.

— Это что же, Бычья Королева? — насмешливо осведомилась хорошенькая, выхоленная незнакомка.

— Которая не желает иметь дела с Королевой Потаскушек, — не осталась в долгу Лейя и хлопнула дверью.

Теперь с Ралфом было покончено навсегда. Вот только она должна получить обратно свои деньги.

На следующий после отъезда отца в имение день Лия услышала по радио, что в районе Арагвайи пропал самолет. Встревоженная, она побежала к Маркусу, который, лежа на кровати, строил планы похищения Мариеты.

— Самолет? — переспросил он. — Погоди, не бей в большой колокол раньше времени.

Он подошел к телефону и набрал номер Перейра-Баррету, очередной фермы, куда полетел отец.

— Что, отец прилетел? — спросил он Маурити, тамошнего управляющего.

— Нет, не прилетел, — последовал ответ, и Маркус почувствовал, что щемящее беспокойство засосало и у него под ложечкой.

— Сейчас позвоню Зе, — сказал он как можно спокойнее.

Зе сразу же стал успокаивать его, и Маркус понял, что и сам Зе волнуется.

— Беспокоится рано, — говорил Зе, — пропавший самолет летел совсем не по тому курсу, по которому должен был лететь ваш отец. Наберемся терпения и будем ждать.

Последнюю фразу управляющего Маркус повторил и Лие. Совет был правильным, вот только следовать ему было трудно. Терпения не было главной добродетелью Лии.

Куда легче было терпеливо ждать Донане. Она зажгла свечку перед статуэткой Пресвятой Девы Марии и горячо молилась о том, чтобы Господь спас и помиловал Бруну.

— Может, он полетел за Луаной? — предположила она, встревожено глядя на вошедшего в комнату мужа.

— На самолете есть рация. Он бы сообщил, — грустно ответил Зе.

Светлячок беспокоился о Лие. Ее не было уже два дня. Что могло произойти?

— А может, отец запретил ей встречаться с тобой? — предположил Кулик.

Светлячок досадливо отмахнулся — глупости! Никакими запретами его Лию не остановить! К тому же они с Бруну помирились. Нет, не отец был причиной исчезновения Лии. А что же тогда? Что?!

Светлячок рассеяно крутил ручку радиоприемника, ища музыку повеселее, и вдруг прислушался:

— Самолет, исчезнувший в районе Арагвайя, принадлежал сеньору Бруну Медзенге, известному в нашем городе Мясному Королю, — вещал бесстрастный голос диктора.

«Нет, похоже, что причина исчезновения Лии действительно в ее отце», — подумал встревоженный Светлячок.

Лия позвонила матери в Сан-Паулу и сообщила ей об исчезновении самолета.

— Сейчас я приеду, дочка, — пообещала Лейя. Ситуация была слишком серьезной, чтобы она могла оставаться вдали от своих детей. И ей предстояло о многом-многом подумать.

— Скоро приедет мама, — сообщила Лия брату.

— И что? — раздраженно спросил он. — Ты считаешь, что ради встречи с нашей мамочкой я должен отложить поиски отца?

Маркус собрался вылететь на вертолете и самолично заняться поисками. Он не мог больше оставаться в бездействии.

— Ты понимаешь, что с твоей стороны это эгоизм и больше ничего, — твердила ему сестра. — Я буду сходить с ума, думая о вас двоих, и в конце концов окажусь в сумасшедшем доме. Одумайся, прошу тебя!

Как ни тяжело было это признавать Маркусу, но сестра была права: он не был асом самолетного спорта и его личное участие в поисках мало чем могло помочь. Но сидеть сложа руки?

Все накопившееся в нем раздражение от собственной беспомощности он излил на приехавшую Лейю.

— На похороны приехала? — спросил он ее вместо приветствия и истерически заорал: — Отец не погиб! Слышите? Не погиб!

Лия, с неодобрением глядя на брата, обняла мать.

— Я нисколько не обижаюсь, дочка, — мягко сказала Лейя, — я прекрасно понимаю Маркуса.

Прошло две недели, и спустя эти две недели, которые не принесли никаких новостей, Маркус продолжал думать об одном и том же.

С каждым днем становился для него все дороже. Он чувствовал, что не способен принять на себя бремя ответственности, которое нес и с которым так хорошо справлялся отец. Поэтому он еще с большей судорожностью цеплялся за надежду.

Как-то, войдя в кабинет отца, Маркус застал Лейю за компьютером.

— Что ты делаешь? — недовольно спросил он.

— Пытаюсь разобраться в банковских делах отца, — ответила Лейя. — У него могли остаться задолженности, неоплаченные счета…

— А может, ты хочешь перевести деньги на какой-то еще счет? — злобно осведомился Маркус. — Вы мне не позволили искать отца, но имейте в виду: он вернется! Непременно вернется, и до этих пор не смей подходить к его компьютеру.

Лейя сочла за лучшее не спорить с Маркусом. Сейчас она во что бы то не стало должна была сохранять хорошие отношения с детьми. И хотя ей очень хотелось узнать, на что она может рассчитывать, оставшись вдовой Мясного Короля, она решила с этим не торопиться.

У Лейи изменилась даже походка, голос. Она больше не была провинившейся женой, которую терпят в доме из милости. Теперь она распоряжалась слугами и, похоже, была готова распорядится и всем богатством Бруну Медзенги.

— Выходит, хозяйкой-то у нас будет Лейя, — перешептывалась между собой прислуга и не знала, радоваться ей или печалиться. Слуги были привязаны к своему хозяину, но и к Лейи относились не плохо — никого из них она не обидела.

А Лейя все тверже чувствовала себя хозяйкой и понемногу набирала гонор.

Кроме Маркуса непоколебимую верность Бруну хранил Зе ду Арагвайя. На вопросы работников: «Правду ли говорят, что хозяин погиб?» — он отвечал:

— Мне лично ничего не сообщали. Вам что, задержали жалование? Нет? Тогда марш за работу!

Он и самому себе твердил каждое утро: ложь, ложь! Никто не погиб!

А Донана продолжала молиться, прося хозяину, живому или мертвому, спасения и милости.

Узнав о предполагаемой гибели друга, сенатор — а он был пока еще сенатором — был потрясен и приказал возобновить оставленные поиски.

На какой-то миг во всех любящих сердцах затеплилась надежда.

Но спустя несколько дней было объявлено, что и эти поиски ни к чему не привели. «Мясной Король скорее всего пасет своих быков на небесах», — как-то уж слишком развязано сообщил по радио диктор.

Лия, услышав это сообщение, заплакала, а Светлячок принялся ее утешать.

— Мы с Куликом отлично знаем этот район, — говорил он, — там полно никому не ведомых посадочных полос. Так что не отчаивайся, твой отец мог сесть на одну из них.

— А мне отец рассказывал, — говорила сквозь слезы Лия, — что, когда самолет падает в сельву, деревья смыкаются над ним и никто уже не может его отыскать. Как будто в море тонет…

— Но, может, Бог уберег твоего отца и он жив, — продолжал настаивать Светлячок.

— Но где же он тогда? Где? — рыдая, спрашивала Лия.

Светлячка так потрясло ее отчаяние, что он написал песню и назвал ее «Король быков».

Весть о смерти Мясного Короля дошла и до Луаны. И она почему-то сразу поверила. Может, потому, что сама распростилась с ним и давно уже вела себя так, будто его на свете не было. Хотя ни на одну секунду не забывала и вечерами молилась о нем. О нем и о ребенке, который должен был от него родиться. Но, как оказалось, жизненные силы она черпала из сознания того, что Бруну хотя и не рядом с ней, но все-таки существует. Узнав же, что его больше нет, Луана поняла, что и для нее больше нет жизни. Она не впала в безумие, не пыталась наложить на себя руки, потому что знала: она уже не принадлежит себе и должна заботиться о ребенке. Однако Луана чувствовала и в себе, и вокруг себя такую пустоту, что невольно удивлялась: как в один миг весь мир может потерять и вкус и цвет?

Какую радость все это время доставляло ей учение! Она делала огромные успехи, и Бия гордилась ею. Но теперь не могла учиться. Буквы вновь рассыпались и больше не хотели складываться в слова.

— Я ухожу от вас, — сказала Луана Бие, чувствуя, что только дорога, дорога в никуда, которую шаг за шагом она будет преодолевать, может притупить ее боль.

— Стоит ли? — попыталась отговорить ее Бия. — Ты подумала, что будет с твоим ребенком?

— Сын Мясного Короля станет Королем бродяг, — ответила Луана.

— Ты сильная и разумная женщина Луана, — не отступала Бия, — и ты не можешь хотеть такой страшной судьбы своему ребенку. Мы все собрались вместе, мы бьемся за другую жизнь для себя и для своих детей, а ты?! Если ты потеряла любимого человека, то тем больше твоя ответственность за того, кого он тебе оставил. Не слушай голос отчаяния, это всегда ведет к гибели!

Но Луане не хотелось возвращаться в мир разума, который призвал ее к ежечасным, ежеминутным усилиям…

И она просто застыла, растратив силы на взрыв отчаяния, толкавший ее на блуждание в пустоте. Сил не было ни на то, чтобы отстоять принятое решение, ни на то, чтобы согласиться на новое. Во всяком случае, Луана не ушла.

О пропаже самолета и возможной гибели Медзенги-старшего Лилиана услышала по радио. И услыхав, уже не могла успокоится. Она сожалела о Бруну, который так хотел видеть ее своей невесткой и делал для этого все возможное… Сожалела и о том, что ему еже не увидеть внука, которому он бы порадовался… Одна мысль приводила другую, и вот они тянулись бесконечной цепочкой. Пожалев Маркуса, которому особенно трудно приходилось в эти дни, а потом и Лию, она подумала, сколько им предстоит хлопот с наследством. А потом подумала, что часть этого наследства причитается и ей, вернее ее будущему ребенку. Эта мысль взбудоражила ее.

Звонок матери был как нельзя кстати. Роза собиралась приехать ее навестить, и Лилиана не стала возражать против этого.

Роза тоже была взбудоражена новостями. Но совсем другими. Она сообщила дочери о безумном решении отца, который надумал бросить политику и пустить их по миру.

— Вот увидишь, нам еще предстоят черные деньки, — твердила Роза. — Мы еще с тобой наголодаемся! А вот Лейя, которая доставила Бруну столько неприятностей, будет теперь купаться в роскоши! У меня это в голове не укладывается! — И тут же, переведя глаза на дочь, которая, уютно устроившись в глубоком кресле, едва виднелась из него, прибавила: — Но я все-таки рада, что у вас с Маркусом все позади. Мне никогда не нравилось это семейство. Представляю, как они обойдутся с наследством — пустят на ветер, да и все!

— А знаешь, мама, я решила вернуться домой. У меня тут было время поразмыслить, и я поняла, что мне пора всерьез подумать о своем будущем, — внезапно сказала Лилиана.

— Очень рада, доченька, — обрадовалась Роза.

— Мы обсудим все позже, вместе с папой, — прибавила Лилиана.

— Конечно, конечно, дорогая, поговорим и о твоем будущем, и о том, что будущее сулит нам всем, — не могла не съязвить Роза. Она была настолько поглощена своими тревогами, что не заметила никаких перемен в своей Лилиане.

Правда, Лилиана приложила немало усилий, чтобы мать их не заметила, и была очень довольна, что ей это удалось. О своей беременности она собиралась сообщить тогда, когда решит, как ей следует себя вести и чего она хочет.

Глава 17

Вот уж кто знал, чего он хочет, так это Ралф. Лейя, похоже, стала богатой наследницей, и он хотел во что бы то ни стало быть с ней рядом. После досадной встречи Сузаны и Лейи Лейя не отвечала на его телефонные звонки. Но он продолжал звонить, торопясь сказать что-то нежное, проникновенное. Ему важно было добиться согласия на свидание, а там уж он не сомневался в успехе. Наконец он сообразил, каким ключиком откроет так громко захлопнувшуюся дверь.

— Я приготовил для тебя чек, — торопливо сказал он в трубку. — Приезжай и получи его. У тебя наверняка большие расходы. Деньги тебе понадобятся.

— Непременно, — ответила Лейя сухо.

И они договорились о встрече, но, положив трубку, Лейя почувствовала, что растрогана. Ралф впервые проявил заботу, и она была ей небезразлична.

А деньги были действительно нужны. Надо платить жалование работникам, но ни Маркус, ни Лия не знали, какие суммы Бруну предназначал для этого, с какого счета снимал деньги. Маркус боялся притронутся к колонкам цифр, за которым скрывалась могучая империя, состоявшая из людей, быков, кормов, пастбищ, помещений, покупателей, кредитов, аренду и еще многого, чему он не знал и названия и что обычно, по-житейски, называлось «богатством».

Как он клял себя за то, что в свое время не помогал отцу, не вникал в его дело.

«Отец жив! Жив! Он не может погибнуть, — твердил себе Маркус. — И как только он вернется, я буду ходить за ним как собачонка, буду повсюду ездить с ним. Научусь покупать и продавать бычков. Научусь всему и рано или поздно тоже смогу управлять этой таинственной империей».

Однако срок кое-каких финансовых обязательств Мясного Короля истекал, и Маркус решил, что проще всего будет продать какое-то количество бычков, чтобы погасить задолженность. Но ему не хотелось вставать на этот путь, поэтому он нервничал.

— Давай смиримся, не будем себя больше обманывать и постараемся разобраться в его делах, — предложила сыну Лейя, желая его успокоить.

Резким движением Маркус сбросил материнскую руку с плеча.

— Торопишь смерть отца, чтобы получить свою часть поголовья на прокорм любовника-дармоеда? — злобно спросил он. — Не дождешься!

И не слыша уже слов матери, которая что-то говорила ему вслед, выбежал из комнаты.

Мариета ждала вестей от Маркуса, но их не было. Она нервничала и тосковала.

Отавинью всерьез заинтересовался отчетом, составленным его отцом, после того как поговорил с инспектором Валдиром. Слова Валдира: «Отец твой умер, потому что считал племянницу старого Жеремиаса самозванкой» — не выходило у него из головы. Валдир сказал ему и о том, что отчет находится у Жеремиаса.

— Твоему отцу было поручено выяснить, где находится Джакомо со своей семьей.

Жеремиас не слишком охотно, но дал Отавинью отчет, и, изучив его, молодой человек согласился с выводом покойного отца: ему тоже показалось, что Мариета — самозванка. Однако, когда он заговорил об этом со своим патроном, тот довольно грубо ему посоветовал:

— Не лезь не в свое дело!

Старому Жеремиасу отрадно было думать, что Отавинью с Мариетой поженятся, а он им оставит все свое состояние и таким образом хоть как-то загладить свою вину перед родней.

«Красивая получится парочка!» — думал он, глядя на молодых людей, и то и дело говорил Мариете:

— А тебе не кажется, что парень от тебя без ума?

При этом старик был недалек от истины. Отавинью было в конце концов наплевать, кем доводится Мариета старику, в ней было что-то необыкновенно влекущее, и он чувствовал, что не сможет устоять перед ней.

Вместе с тем в его сердце была еще слишком свежа рана от потери отца. А эта обольстительная девушка была причиной, хотя, возможно, невольной, его гибели, и Отавинью, как-то подсознательно старался держаться подальше от опасной красавицы.

— Вы что, хотите меня выдать замуж? — спросила напрямую Мариета, всерьез рассердившись наконец на подмигивание старика.

— Конечно, не завтра, но хотел бы, — ответил старик.

— Я люблю Маркуса Медзенгу, — внезапно выпалила Мариета, — и хочу быть только с ним.

Старика будто подменили. Глаза его налились злобой. Глаза его налились злобой, рот искривился.

— Только не Медзенга! — угрожающе проговорил он. — Кто угодно, только не Медзенга! — И, наступая на племянницу, заорал: — Ты что, думаешь, я дурак? Думаешь, я не видел, что он вскружил тебе голову и ты бегала к нему в гостиницу? А он на своей машине так и кружил возле нашего имения! Но я забрал его проклятую таратайку, поняла? И чтобы духу его здесь не было! Можешь крутить любовь с кем угодно, но только не с Медзенгой, Мариета Бердинацци!

— Я не Мариета Бердинацци, — вдруг с той же злобой выкрикнула Мариета. — И я не позволю вам распоряжаться своей жизнью, сколько бы у вас не было денег! Я не собираюсь спать с Маркусом под кустом, как спала бабушка Джованна!

— Ну-ка повтори, повтори, что ты сказала? — наступал Жеремиас.

— И повторю: я не Мариета, я не дочь вашего брата Джакомо! Я никогда не выпадала из грузовика! Никогда не работала на плантациях!.. — не отступая ни на шаг, так же громко орала бывшая Мариета.

— Господи Боже мой! А кто же ты тогда? — старик растерялся.

— Рафаэла Бердинацци, внучка вашего брата Бруну, погибшего на войне! И немедленно уезжаю к Маркусу на его машине. Извольте мне ее вернуть, и немедленно!

И уже ничего не боясь, с головокружительным чувством счастья Рафаэла набрала номер Медзенги и сказала:

— Маркус, сейчас я к тебе приеду!

А проходя мимо Жудити, обронила:

— Так устала от бесконечного вранья!

Потом Рафаэла поднялась к себе в комнату, собрала вещи. С собой она взяла только необходимое, оставив на самом видном месте чековую книжку.

— Я все сделала неправильно, — тяжело вздохнула Рафаэла. — А главное, совершенно напрасно поддалась на уговоры подонка Фаусту. Состояние нужно было ему, а не мне. И он с моей помощью хотел прибрать его к рукам. Но потом все так запуталось, что не врать уже было невозможно. Зато теперь все пойдет по-другому, хоть мне никто уже не поверить, что я все таки Бердинацци. Но пусть дядюшка-дедушка знает, что мне не нужны его паршивые деньги!

Высоко подняв голову, Мариета-Рафаэла спустилась по лестнице и уселась в машину, которая уже стояла у крыльца. Ей было жаль дядюшку, она успела к нему искренне привязаться, но что было делать? Маркус ей был дороже…

Мариета-Рафаэла уехала, и имение опустело. Старый Бердинацци вечером набрался до бесчувствия. Он пил и дальше, если бы Жудити не отобрала у него бутылку.

— Будет вам! Ничего вино не лечит. Никого оно до добра не довело.

— Медзенги! Проклятые Медзенги! — бормотал Жеремиас. — Ну погодите! Я скуплю все, что вы станете продавать. А вы продадите все — бычков, землю… Все! Видел я этого слюнтяя Маркуса, он подковы ломаной не стоит! Бруну тоже не был королем, но хватка у него была, а сынок его тряпка! Бруну? Она сказала Бруну? Тоже соврала, наверное? Он ушел на войну мальчиком, и там ему было не до романов…

На следующий день Жеремиас все рассказал Отавинью. И того тоже охватила тоска. Все разрешилось само собой, без него. А он-то, чтобы выяснить правду, собирался отправиться на поиски Луаны…

— И что же вы теперь будете делать? — спросил он.

— Ничего, — ответил старик, — больше я ничего не буду делать. Я буду ждать, когда объявится кто-то из семейства Джакомо.

Но старик тосковал, ему не хватало славной девушки, которая наполнила его существование дуновением жизни, обещанием счастья.

«Черт побери, может, она и в самом деле Бердинацци? — думал он, вдруг вспомнив ее голос, говорящий: «Домашние макароны делаются из муки, яиц, воды и любви». Он еще тогда удивился, откуда она могла узнать этот рецепт. Так говорил только Бруну, глядя, как мама ставит на стол миску с домашними макаронами. И потом, она так великолепно готовила подливу к этим макаронам. Нет, его брат Джакомо ничего в таких вещах не смыслил…»

И еще Жеремиас вспомнил, что не раз вместо тети Джованны она говорила «бабушка»… Может, она и впрямь Бердинацци? А может, только хитрая и ловкая авантюристка, которая все продумала? Но тогда почему бы ей было не прихватить с собой чековую книжку? Он отвалил ей не так уж мало денег! Или она предпочла старому дураку молодого и надеется на денежки Бруну, которые вот-вот начнет транжирить Маркус?

Вопросы, многочисленные вопросы теснились в голове Жеремиаса, и отвечала ему на них вечером бутылка вина…

В другое время, услышав, что Мариета, которую он желал похитить, едет к нему, Маркус был бы на седьмом небе, но сейчас ее приезд не порадовал его.

Узнав о приезде еще одной Мариеты Бердинацци к ним в дом, Лия с интересом спросила:

— И что ты будешь делать, Маркус?

— Пока не знаю, — честно ответил он.

— А в какой комнате она остановится? — поинтересовалась Жулия.

— Я хотел бы, чтобы в моей, — так же откровенно ответил Маркус.

Но в душе он по-прежнему чувствовал отчаяние — еще день-два, и ему придется приступить к продаже бычков, что явится первым шагом к разорению, он прекрасно понимал это.

В вечерних новостях радио сообщило: «В районе Арагвайя найден разбитый самолет. Среди обломков один обгоревший труп. Судя по всему, помощник летчика».

— Отец жив! Жив! — закричал Маркус. — Я не сомневался! Я верил!

Теперь он мог встретить Мариету! Теперь он был рад ей!

Глава 18

Зе ду Арагвайя верил, что найдет хозяина.

— Эта земля и наша река знают, что он мне как брат, — твердил он жене, — вот увидишь, я найду его, река с ним дурного не сделает.

И теперь он пропадал днями и ночами, ища Бруну Медзенгу.

Между тем работникам было задержано жалование, и, недовольные, они стали приходить к жене управляющего. Донана только руками разводила.

— Продай хоть немного бычков, — уговаривала она мужа, — не голодать же людям.

— А распоряжение продавать их кто мне отдаст? — интересовался усталый Зе.

Он уже всю округу исходил и на лошади изъездил, но все без толку. И потихоньку стал впадать в отчаяние.

— Знаешь, а ведь нам придется оставить насиженное место, — сказал он как-то жене. — Вряд ли мы с тобой уживемся с кем-нибудь из наследников.

— Я сама об этом думала, — покорно кивнула Донана, — и тоже так решила.

И они грустно посмотрели друг на друга. Даже у них оставалось все меньше и меньше надежды отыскать пропавших в сельве.

В семье Медзенга верил в то, что Бруну жив, один только Маркус. Рафаэла, глядя, как он изводится, от души жалела его.

Приехав, она рассказала свою историю, рассказала всем за обеденным столом, так что выслушали ее и Лейя, и Лия.

Лия потом спросила брата:

— Ты веришь, что она внучка Бруну Бердинацци?

— Когда я смотрю в ее глаза, то верю абсолютно всему, — со смехом ответил Маркус.

— А мне кажется, что она продолжает надеяться, что ей что-то перепадет от Жеремиаса, — задумчиво сказала Лия.

«Хотя, впрочем, кто знает, — продолжала размышлять она. — Ведь прабабушка Мариета просила похоронить ее с письмом из Италии в руках и коробкой из-под мебели, которую прислали за дядю Бруну. Рафаэла сказала, что она постоянно ходила с бабушкой Джемой на могилу Бруну и та там плакала. А пока не нашла могилы, писала письма в Бразилию, думая, что Бруну ее бросил… Жаль, впрочем, что некому подтвердить все это…»

Лейя тоже не слишком доверчиво отнеслась к рассказу Рафаэлы, но по большому счету ей сейчас было не до нее. Речь шла о ее собственном счастье — о наследстве, которое должно было достаться ей. Она могла унаследовать половину того, что принадлежало Бруну, могла стать полноправной хозяйкой!

Повидавшись с Ралфом и получив от него чек, она вновь стала надеяться на счастливую жизнь с ним. А почему бы нет! Да, Ралф любит жить широко, ему нужны деньги, но когда у нее их будет достаточно, то они и заживут счастливо, ведь все ее проблемы — и ее и Ралфа — будут решены!

Лейя прекрасно знала, что и Лия и особенно Маркус не одобряют ее связи с Ралфом, но она была еще и законной наследницей Бруну. Они успели только подписать у судьи соглашение на развод, но еще не развелись официально, поэтому она вполне может чувствовать себя полновластной хозяйкой. И все-таки Лейе хотелось действовать заодно с детьми. Неуютно чувствовать себя узурпаторшей. Все финансовые и правовые проблемы Лейе хотелось разрешить полюбовно. Видя, как мучается Маркус, отвечая на звонки с требованием денег, очень довольная, она подошла к нему.

— Я могу помочь тебе, сынок, — сказала она.

— Каким образом? — спросил Маркус.

— Возьми деньги и расплатись, — небрежно бросила Лейя. — Я продала яхту, зная, что нам понадобятся деньги.

— Отцу не понравились бы эти деньги, — сухо сказал Маркус. — На этой яхте ты развлекалась со своим проходимцем!

— Не смей так разговаривать с матерью! — вспылила Лейя. — Я же хочу помочь тебе!

— А мне не нужна твоя помощь! — резко ответил сын. — Пусть на эти деньги живет твой приживала!

— Ну что ж, придется мне запретить тебе совать нос в дела твоего покойного отца. По закону я становлюсь во главе всех дел, — заявила Лейя.

— Ты? Ты? — Маркус не мог найти слов от возмущения.

— Да, я, Лейя Медзенга, законная супруга твоего покойного отца! Поскольку тело не найдено, понадобится еще какое-то время, чтобы его гибель была официально признана, а затем я вступлю в права наследства.

— Успела все узнать, с ненавистью и горечью проговорил Маркус. — И что, хочешь забрать свою половину быков?

— И быков, и всего, что после него осталось, с улыбкой сказала Лейя.

— Только через мой труп, — крикнул Маркус и выбежал из комнаты.

На вопрос Лии, что произошло с Маркусом и отчего он вылетел из отцовского кабинета как сумасшедший, Лейя торжественно ответила:

— С сегодняшнего дня я взяла бразды правления в свои руки, Лия!

— Забудь об этом и думать, — с усмешкой ответила дочь.

— Но юридически в этом доме хозяйка я, — начала возмущенно Лейя.

— Только если отец мертв, а если он жив, двери этого дома закроются для тебя навсегда.

— Но он погиб! Погиб! Он должен был погибнуть! — взорвалась Лейя.

Лия не стала слушать материнскую истерику. Ей было и без нее и горько, и противно.

— А я все-таки верю, что ты жив, папочка, — горячо прошептала она.

Маркус забрал с собой Рафаэлу и отправился покататься с ней по городу. Он был так мрачен, что Рафаэла испугалась, уж не сердится ли он на нее?

— Нет, но я должен отстоять отцовское состояние, — объяснил ей Маркус. — И так жалею, что мы с отцом столько ссорились!..

— Не вовремя я приехала, — грустно вздохнула Рафаэла.

— Нет, что ты! — горячо сказал Маркус. — Просто я дал себе слово измениться и, если отец вернется, стану ему настоящим помощником. А пока… — он горестно махнул рукой, и потом вдруг с усмешкой сказал: — А ведь теперь выходит, что Луана и впрямь Мариета Бердинацци.

— Вполне возможно, — серьезно ответила Рафаэла и спросила: — А кем была Луана для твоего отца?

— Самой большой любовью и самым большим горем. Потому что ушла, — коротко ответил Маркус.

— Я хотела бы с ней познакомиться, — задумчиво сказала Рафаэла.

Перед тем как окончательно распроститься с политикой, сенатор Кашиас хотел хоть что-то сделать для обездоленных. Хотя бы в память о своем погибшем друге Бруну Медзенге.

Он приехал в лагерь безземельных, который организовал Режину, и был поражен царящим там порядком. Люди сделали все, что могли, для того чтобы жить по-человечески. В лагере работала даже школа для детей и взрослых.

Да, эти люди были достойны лучшей участи. Но пообещать им пока было нечего, и вместо выступления сенатор сказал:

— Я приехал к вам не для того, чтобы произносить речи, я хотел бы выслушать вас.

И люди, все как один, принялись скандировать:

— Земли! Земли! Хотим земли!

Режину успокаивающе поднял руки:

— Я расскажу сеньору сенатору все, что мы с вами хотели бы иметь, а потом мы посмотрим, что из этого получится.

Среди толпы, просившей земли, стояла Луана. Бия сумела переубедить ее, и она осталась в лагере.

Домой сенатор вернулся под впечатлением виденного, а там его ждала еще одна потрясающая новость.

— Я беременна! — заявила Лилиана.

— Как? Опять? — спросил сенатор, и сердце у него покатилось куда-то в низ. А Роза даже привстала от недоумения и негодования.

— Нет, не опять. Просто я наврала про выкидыш. И когда говорила, что не беременна, тоже врала. Теперь я готова пойти к врачу, я решила родить своего ребенка, и родить благополучно.

На этот раз Лилиана говорила правду. Период метаний и сомнений, по крайней мере относительно малыша, которого она ждала, кончился.

— Подожди, Лилиана, подожди, — заговорил сенатор, у которого голова пошла кругом, — что же получается? Сначала ты заявила Маркусу Медзенге, что ты не беременна, теперь объявишь, что беременна. Кто тебе поверит? И что подумают о нас?

— Как что? Что мы сумасшедшие! — возмущенно вступила в разговор Роза.

— Или, что еще хуже, что мы претендуем на часть состояния Бруну.

Про себя Роза подумала, что это было бы совсем неплохо. А главное — справедливо, потому что Лейя, которая доброго слова не стоила, уж точно не имела никакого права на это состояние. Но в слух она ничего говорить не стала, понимая, что мужу ее мнение опять не понравится.

— А Маркус ничего и не узнает о ребенке, — сказала Лилиана. — Я воспитаю его сама.

Она не стала говорить, что уже побывала в доме Медзенга с тем, чтобы выразить соболезнования Маркусу и, конечно, чтобы повидать его. Она надеялась, что за это время что-то изменилось, что он обрадуется ей и тогда… тогда все уладится само собой… Но Маркус встретил ее все так же холодно и отчужденно.

— Отец жив, и я вообще не понимаю, о чем ты, — недоброжелательно заявил он.

Но главное… Главное, она увидела, какими глазами Маркус смотрит на какую-то Рафаэлу, которая поселилась у них в доме. Посмотрев на эту парочку, она окончательно поняла, что ей в этом доме действительно делать нечего… В прежнее время она пришла бы отчаяние, но теперь, как ни странно, поддержкой ей оказался будущий ребенок. Многое стало казаться Лилиане куда менее важным, чем та жизнь, которую она носила в себе. И теперь она все чаще вспоминала Луану, которая говорила ей:

— Когда у тебя родится ребенок, все для тебя изменится.

Тогда она еще ничего такого не чувствовала. Головокружение, тошнота, нелюбовь Маркуса — нет, тогда она была самым несчастным существом на свете. Зато теперь! Лилиана с любовью и нежностью посмотрела на свой округлившейся живот.

Кашиас проследил за ее взглядом и в самом деле вдруг почувствовал нежность к дочери. В конце концов, она имеет право жить так, как считает нужным. Но все-таки он сказал:

— Погоди, Лилиана, не спиши! Давай мы еще подумаем.

Но Лилиана перебила его:

— Я не хочу думать, папа! Как только я начинаю думать, я придумываю глупость!

Кашиас не мог не отдать должного самокритичности дочери и расхохотался.

— Так что пусть уж лучше Маркус ничего не знает, — продолжала она.

— Но, наверное, Маркус все же имеет право знать, что у него будет ребенок, — нерешительно продолжал сенатор.

— Ты же сам сказал, что он не поверит. Или ты хочешь еще раз постоять со мной у дверей церкви? Или предложить нам с ним дружить? Или еще пострадать? — гневно задавала вопросы Лилиана. — Нет уж, спасибо! У моего ребенка просто-напросто нет отца. И больше никогда не будем возвращаться к этому вопросу. Иначе я сбегу из дома.

Роза хотела что-то сказать, но не сказала, а сенатор обнял свою не слишком счастливую, но такую любимую девочку.

Доктор Аморин, к которому пошла Лилиана, определил трехмесячный срок беременности.

Глава 22

После долгого размышления Отавинью наконец понял, что ему действительно имеет смысл поехать за Рафаэлой. Поначалу ему казалось, что не стоит всерьез принимать слова Жеремиаса, что старик просто-напросто пошутил, а вернее, сорвал свое раздражение. Но потом он пришел к выводу, что Жеремиас говорил совершенно искренне. Отавинью же посоветовался с Жудити, и та согласилась с ним.

— Хочешь получить наследство, поезжай, — сказала она.

Но видит Бог, для Отавинью дело было не в наследстве, он на самом деле не совсем понимал, чего от него ждут и как он должен поступать. Рафаэла ему очень нравилась, но если девушка была влюблена в другого и к тому же уже жила с этим другим, то не в его правилах было лезть в чужую жизнь. Но, как видно, старый Жеремиас смотрел на все это совершенно по другому, и не только Жеремиас, а вообще все в этом странном семействе.

Как бы там ни было, в один прекрасный день он сообщил старику:

— Попытаюсь привезти Рафаэлу назад, — и заслужил от старого Жеремиаса полный признательности взгляд.

Жеремиас похлопал его по плечу и сказал словами Жудити:

— Хочешь получить наследство — поезжай и привези ее.

После прямого приказа Отавинью вздохнул с облегчением — значит, он все понял правильно, и это ему было приятно.

А Жудити глядя на сборы Отавинью, подумала:

«Намучаешься ты еще, бедняга. Сколько тебе еще придется доказывать, что ты не хуже своего отца, покойного Олегариу, а сеньор Жеремиас уже и не скрывает, что начал сдавать. Был кремень, а теперь постарел».

Но когда он приехал в Рибейран-Прету и добрался до виллы Медзенги, то выяснил, что Рафаэла уехала в имение Арагвайя, чтобы участвовать в поисках Бруну Медзенги.

Вместо Рафаэлы Отавинью застал красивую девушку по имени Лилиана: как выяснилось, она тоже искала кого-то из молодых Медзенга.

Отавинью растерялся, и Лилиана, заметив нерешительность этого привлекательного и видного парня, которого прислали за Рафаэлой, тут же приняла решение.

— Мы, по-моему, друзья по несчастью, — сказала она, — так почему бы нам не познакомиться и не выпить сока в соседнем баре?

Отавинью охотно представился, и дальше они болтали как друзья и тут же перешли на «ты».

— Останешься в городе, пока не вернется Рафаэла? — с любопытством спросила она.

— Прямо не знаю, что и делать? — честно отвечал Отавинью, — я-то думал, что уеду сегодня же вечером. А ждать? Она ведь может надолго задержаться. А ты как думаешь?

— Я бы на твоем месте дождалась, — решительно сказала Лилиана.

— Тебе очень хочется, чтобы Рафаэла уехала? — вдруг с неожиданной проницательностью спросил Отавинью.

Лилиана не стала врать.

— Еще бы! — сказала она. — Я была бы просто счастлива.

— А в чем дело? — поинтересовался ее спутник.

— Она мне всю жизнь испортила, — так же откровенно продолжала Лилиана. — Я ведь жду ребенка от Маркуса.

— Вы что, женаты? — спросил Отавинью, еще раз убеждаясь, что в этой семейке все не как у людей. Во всяком случае, не как у людей, которых принято называть людьми порядочными…

— Почти, — ответила Лилиана, — Маркус оставил меня у порога церкви, эта ваша Рафаэла его просто с ума свела!

— Понимаю, понимаю, — кивнул головой Отавинью. Он действительно подумал, что и браки в этой семье заключаются именно так, а не иначе. — Ну что ж, тогда я остаюсь.

Лилиана благодарно улыбнулась ему и сказала:

— А я приглашаю тебя к нам на ужин.

Узнав, что отец Лилианы — сенатор, Отавинью был потрясен: еще ни разу в жизни он не ужинал в доме сенатора. Лилиану очень забавляло простодушие этого провинциала, который тем не менее окончил высшее учебное заведение в Штатах.

Роза очень благосклонно встретила Отавинью: хорошо бы ее дочь позабыла проклятущего Маркуса и нашла себе какого-нибудь приличного юношу вроде этого.

— Жаль, жаль, что дочка не сказала мне заранее, что у нас сегодня будет гость за ужином, но пойду распоряжусь — постараемся накормить вас повкуснее, — с улыбкой говорила она, направляясь к двери.

— Да что вы! Не стоит хлопотать. Я не привык к подобным церемониям, — бормотал смущенный Отавинью, чувствуя себя ужасно неловко.

Роза вышла, а Лилиана со смехом сказала:

— Вот и первая победа, ты очень понравился маме!

— А ты по-прежнему влюблена в Маркуса? — спросил Отавинью.

— По-прежнему, — вздохнула Лилиана. — А ты в кого?

— В Рафаэлу, — нерешительно сообщил Отавинью.

— Почему это в меня никто не влюблен? — обиженно, но не без кокетства спросила Лилиана.

Вошедший сенатор прервал их разговор. Ему тоже понравился скромный приятный молодой человек. А когда он выяснил, что Отавинью окончил университет в Бразилии, а потом еще продолжал учебу в Штатах по специальности «сельское хозяйство и ветеринария», то проникся к нему большей симпатией.

— У тебя что, есть имение? — спросил он.

— Нет, — засмеялся Отавинью, — я сын управляющего, и хозяин оплатил мою учебу, а теперь взял меня на работу.

— И кто же твой хозяин? — поинтересовался сенатор.

— Сеньор Жеремиас Бердинацци, — ответил Отавинью, к немалому удивлению супругов Кашиас.

— Хорошо, что не Медзенга, — ядовито сказала Роза, которая успела вернуться и внимательно прислушивалась к мужской беседе. — Этих я терпеть не могу.

— Мой хозяин тоже, — вежливо сказал Отавинью.

«Если девочка Бердинацци, я не позволю ей и часа оставаться у проклятых Медзенга», — бормотал Жеремиас, расхаживая в нетерпении по своему кабинету.

— Как бы я хотела, чтобы наша девочка забыла проходимца Маркуса и выбрала себе такого приличного человека, как этот Отавинью, — говорила Роза мужу. — Ну что ты скажешь?

Сенатор в ответ только вздохнул. Пора было спать, и все свои заботы он охотно оставлял до следующего дня.

Вот уже вторую ночь Луане снился один и тот же сон: Бруну звал ее пересохшими от жажды губами.

— Луана, — говорил он, — спаси меня, спаси!

Она отчетливо видела место, где он лежал, и, проснувшись, казалось, помнила каждое дерево, куст, травинку.

Спустившись вниз, она решительно сказала Донане:

— Дайте мне лодку, я сама поеду на поиски.

— Ты с ума сошла, девочка! — ответила ей Донана. — Скажи спасибо, что я отпускаю тебя в сельву с мужчинами. А по-хорошему, тебе полагалось бы сидеть возле меня дома и ждать у очага своего повелителя.

— Он снится мне, он меня зовет, — твердо сказала Луана.

Целый день она отыскивала то место, которое так явственно видела в своем воображении, кричала, звала своего возлюбленного, просила сельву отдать ей отца своего ребенка. Но все было тщетно. Сельва глухо молчала. Молчала и река, равнодушно катя свои воды. Та самая река, которую Зе называл своей сестрой.

В отчаянии вернулась Луана вечером домой, но твердо сказала:

— Завтра продолжу поиски.

— Мы продолжим все вместе, — сказал Маркус.

И она покорно кивнула. А Зе с безнадежностью посмотрел на двух одержимых.

Лия перехватила его взгляд. Она поняла, что даже Зе уже не слишком верит в возможность успеха.

«Похоже, пора вызывать самолет и всем нам возвращаться, — подумала она. — Иначе Маркус просто сойдет с ума!»

Вдобавок она уже чувствовала токи беспокойства, которые исходили от Светляка. Он наверняка не находит там себе места. И дела все стояли. Нет, она упорно верила, что отец жив, но дела были делами и их нельзя было оставлять надолго…

Ничего не говоря ни Маркусу, ни Рафаэле с Луаной, Лия решила назначить их отъезд на завтра.

Но утром они все, как всегда, отправились по реке в сельву…

Когда обессиливший Бруну увидел склонившиеся над ним лица Маркуса, Луаны и Зе, он понял, что умирает. Наверное, и река, к которой он столько дней стремился и наконец добрался, — только мираж.

Но в следующую секунду его захлестнула неистовая радость: он жив! Жив! И здесь все его близкие, которые его нашли! У всех у них в глазах стояли слезы.

— Господи, спасибо Тебе, — проникновенно сказал Бруну, когда Луана со счастливым стоном приникла к нему.

А Маркус как сумасшедший кричал:

— Я знал, что отец бессмертен!

— Какая красивая у нас река, — сказал Бруну уже полулежа в лодке.

— А что ты будешь делать, когда мы вернемся? — спросил Маркус.

— Я? Выкину эту одежду, приму ванну и съем целого быка, — улыбнулся Бруну.

Если бывает на земле небесное блаженство, то именно им наслаждались в этот вечер Бруну Медзенга и его близкие. Они плакали и смеялись одновременно, обнимались и не могли друг на друга наглядеться, а потом, усевшись тесным кружком около Бруну, слушали его рассказ:

— Когда я брел по самой непроходимой чащобе, не надеясь, что меня могут отыскать, умирая от голода и жажды, я неотступно думал о нашей реке, о воде, которая сделала благословенными наши земли. Я научился собирать росу с листьев. Когда шел дождь, я был счастлив. Никогда больше я не буду жаловаться на дождь, даже если он зальет все мои пастбища и затопит всех моих быков.

— Ты и тогда думал только о своих быках? — с улыбкой спросила Луана.

— Нет, тогда я думал о хорошем бифштексе, — тоже с улыбкой ответил ей Мясной Король.

Вечер они провели вместе, а наутро молодежь собиралась уезжать.

— А тебе, папа, пожалуй, нужно несколько отдохнуть, — сказал Маркус, и Бруну согласился с сыном.

Бруну заснул в объятиях Луаны, и она, глядя на него спящего, тихо шептала:

— Я жду от тебя ребенка, любимый, и завтра скажу тебе об этом…

«Мясной Король жив!» — это радиосообщение стало сенсацией дня. Сообщение это услышали самые разные люди и, услышав его, думали о разном. Разными были и их чувства. И совсем не всегда они были радостными…

Репортеры осадили виллу Медзенга, и тем, кому удалось прорваться через кордон слуг, допытывались у Маркуса:

— Где сейчас находится Бруну Медзенга?

— В одном из имений, — уклончиво отвечал Маркус.

— Неужели Мясной Король, проведя столько дней в сельве, остался отдыхать в одном из имений? — не поверил репортер.

— А думаете, он отдохнул бы здесь, отвечая на ваши вопросы? — парировал Маркус.

— Неужели вы были настолько уверены, что он жив, что до последнего дня продолжали поиски? — не отставал репортер.

— Как любой сын, я верил, что отец бессмертен. Даже если бы я увидел его в горбу со скрещенными руками, я подумал бы, что он просто спит!

— Какая у вас была первая реакция, когда вы увидели своего отца? Вы сказали, что он лежал без сознания на берегу реки?

— Да. И когда я увидел его, то заплакал. И все плакал, плакал и никак не мог остановиться. А потом побежал к нему…

Глава 23

Лилиана позвонила на виллу Медзенга как раз тогда, когда Маркус беседовал с репортером. К телефону подошла Лия, и Лилиана поздравила ее с возвращением Бруну. А потом, к удивлению Лии, попросила к телефону Рафаэлу.

— Хочешь скандал устроить? — поинтересовалась Лия.

— И в мыслях не имела, — ответила Лилиана. — Просто тут рядом со мной человек, который очень бы хотел с ней поговорить. Он приехал по поручению сеньора Жеремиаса Бердинацци. Некий Отавинью.

— Ты хочешь поговорить с Отавинью, который приехал по поручению твоего дяди Жеремиаса? — спросила Лия Рафаэлу.

Удивленная Рафаэла взяла трубку, и они договорились о встречи в небольшом уютном кафе, которое за это время успел приглядеть и полюбить Отавинью.

Маркус появился в гостиной необыкновенно счастливый. Все эти дни он будто на крыльях летал.

— Сегодня отпразднуем случившееся чудо, — обратился он к Рафаэле. — Я тебя приглашаю.

— Ты знаешь, у меня встреча. Дядя Жеремиас прислал за мной…

— Того самого красавчика? — тут же вскипел Маркус.

— Если ты считаешь его, что Отавинью красавчик, то да, именно его.

— А ты будто не считаешь?

— Представь себе, что нет. И я тороплюсь, он уже ждет.

— Ну ладно, я тебя отвезу, а потом мы отпразднуем.

— Может меня отвезет Димас? Ты мне что, не доверяешь?

— Тебе — да, а ему — нет! И потом лучше, если я буду поблизости.

Лилиана пришла вместе с Отавинью, она не сомневалась, что это лучший способ повидаться с Маркусом, и не ошиблась. Но ошиблась она в том, что сможет с ним поговорить. Хотя они устроились за соседним столиком, Маркус только что и делал, что следил за Отавинью и Рафаэлой. Лилиану он слушал вполуха. Он услышал только, как она сказала:

— Раз ты не хочешь говорить о нашем ребенке, то хотя бы знай, что я потребую для него всех прав как для настоящего Медзенги.

— И правильно сделаешь, — бросил уже на ходу Маркус, который счел, что беседа Рафаэлы с этим противным типчиком и так слишком затянулась. Подойдя к столику, он сказал:

— Рафаэла, пошли! Твое время истекло!

Он взял за руку Рафаэлу и увел ее.

— Ну и тип! — возмутился Отавинью.

— В этом весь Маркус Медзенга, — меланхолично сказала подошедшая Лилиана.

— Это уж точно. А ты очень хорошая девушка, Лилиана, и я очень-очень рад, что с тобой познакомился, — сказал Отавинью, глядя на Лилиану.

— Я тоже, Отавинью, и было бы еще лучше, если бы ты не был влюблен в Рафаэлу, а я в Маркуса, да?

— Да, — со вздохом признался Отавинью.

Поведение Маркуса совсем не понравилось Рафаэле, но в кафе она, разумеется, ничего говорить не стала. Еще не хватало прилюдно ссориться!

Но потом она не преминула высказать ему свое недовольство, упрекнув за то, что он, оказывается, плохо относится к ней.

— Ведь приезд Отавинью в моих же интересах, — сказала Рафаэла Маркусу.

— Интересно, какие же это интересы? — сердито спросил тот.

— Дядя зовет меня обратно к себе, он хочет со мной поговорить.

— Шутишь, что ли? И думать забудь! — решительно заявил Маркус.

Изумлению Рафаэлы не было придела.

— Да что это ты себе позволяешь? Ты что, мой хозяин, что ли?

— Я не разрешаю тебе туда возвращаться, и в особенности в обществе Отавинью.

— Знаешь, это буду решать я, — жестоко ответила Рафаэла. — Я не привыкла, чтобы мной командовали.

— А мне это не нравится! — продолжал злиться Маркус.

Но очень скоро ему стало стыдно за свою вспышку, и он попросил у нее прощения. Рафаэла и вправду ни в чем перед ним не провинилась и не дала ему никакого повода для ревности. Но разве он виноват, если все равно ревновал, и ревновал безумно?!

— Хочешь, я завтра сам отвезу тебя к Жеремиасу?

— Но ты же понимаешь, что если ты приедешь вместе со мной, то у нас с дядюшкой никакого разговора не получится.

— Ну тогда я отвезу тебя в аэропорт. И ты что, полетишь одна с этим типом?

— Нет, там будет еще один летчик. А ты знаешь, Маркус, я ведь тебя люблю.

— И я… Так, что просто голову теряю, — со вздохом признался Маркус.

С улыбкой благодарности думал о Маркусе Бруну. Зе сказал ему, что только благодаря сыну они не отказались от поисков… У него выросли хорошие дети. Надо сказать, что время, проведенное наедине со смертью, не прошло для Бруну даром. Вся его жизнь прошла у него перед глазами, и на многое он посмотрел совсем по-иному. Ему стало жаль, что прошла она в делах и заботах, дети выросли без него… Да, много, много было в его жизни ошибок. И теперь он хотел исправить хотя бы некоторые из них. И начать он хотел со своей бывшей жены. Они никогда не были вместе, и то, что случилось, случилось совершенно закономерно, но теперь он чувствовал благодарность и к Лейе, как-никак она родила ему двоих детей… теперь он хотел отплатить ей за это быками, они принадлежали ей по праву.

И еще он не хотел расставаться с Луаной. Луана была его женщиной, его любовью, и если Бог выпустил его живым из сельвы, то для того, чтобы он дал счастья этой девушке. А что она Бердинацци, то это его нисколько не волновало. Бердинацци обидели Медзенга, а не наоборот. Но он не чувствовал себя обиженным. Бог воздал ему за все: за труды — богатством, за неудачную семейную жизнь — хорошими детьми, а теперь вот и наградил его и жизнью и любовью.

— Больше ты не уйдешь от меня? — спросил он Луану. — Ты теперь поняла, что это была самая большая глупость с твоей жизни?

— Да, поняла, — застенчиво улыбнулась Луана. — Но ты знаешь, мне надо еще что-то сказать тебе, и боюсь, что ты на меня рассердишься.

— Что за глупость! — рассмеялся Бруну. — Как я могу на тебя сердиться?

— А я знаю, что можешь, ну если не сердиться, то… Во всяком случае, это сильно осложнит нам жизнь… Ты не догадываешься, о чем я?

И Бруну внезапно понял — понял все: и почему ушла от него Луана, и почему хочет и не может ему сказать свою новость. И сердце у него забилось и радостно, и тревожно. Смятение охватило его.

— Ребенок? — спросил он. — Да? Угадал? И что же нам теперь делать?

— Вот видишь, — печально сказала Луана, — я сделала правильно, что ушла. Не волнуйся. Я уйду. Я ведь знала, что делала.

— Нет, неправда, я хочу ребенка, я не хочу чтобы ты уходила, — сказал Бруну, обнимая ее.

И Луана, уткнувшись ему в грудь, заплакала.

А он думал, что хорошо, что узнал о ребенке после того, как побывал в лапах у смерти, — до этого неизвестно еще, что пришло бы ему в голову… и он опять поблагодарил Бога за Его милость к нему… Хотя прекрасно понимал, как осложнит появление ребенка их положение с Луаной и, может быть, отношения со старшими детьми… Но что об этом думать? Жизнь вообще не простая штука. Она и создана для того, чтобы преодолевать всевозможные трудности.

И он стал целовать заплаканные глаза Луаны, единственной своей возлюбленной. Теперь он уже не звал ее собой. Ей куда лучше было остаться возле преданной и умудренной житейским опытом Донаны. Теперь он понимал, почему Луана так хотела этого. А ему нужно возвращаться в город, браться за дела, которых за это время накопилось невпроворот, пора было выполнять принятые на себя деловые обязательства, — словом, опять начинать привычную деловую жизнь…

— Я вернусь, вернусь очень скоро, — пообещал он.

И Луана улыбнулась ему.

Приехав домой, Бруну удивился отсутствию Лейи, и Маркус объяснил:

— Мы поссорились с матерью, она хотела начать продавать быков, и все для того, чтобы содержать своего проходимца!

Бруну кивнул. Он хотел отдать Лейе быков, но теперь ему нужно было подумать. Хорошенько подумать обо всем. Не торопился он сообщать своим взрослым детям и о ребенке от Луаны.

Лейя узнала от Лии, что Бруну жив, и не замедлила сообщить новость Ралфу.

— Худшего известия ты сообщить мне не могла, — раздраженно заявил Ралф. — Верно, он заключил сделку с дьяволом, если выпуталась из такой переделки.

Как ни странно, Лейя теперь более объективно судила Бруну, она видела, как его помощь нужна детям, что свою империю он строил для семьи и он был не виноват, что на многое в жизни они смотрели по-разному. Но и она не была в этом виновата.

Что-то в этом духе она и попыталась объяснить Ралфу, чем разозлила его окончательно.

— Он для тебя теперь герой? — крикнул он. — Почему бы тебе не отправиться к нему? Поваляешься в ногах, и он опять тебя примет.

— И повалялась бы, если бы любила, — ответила Лейя, — но я люблю не его, а тебя.

— А я тебя нет, — выпалил Ралф. — Я устал от тебя. И с тобой я валандался только из-за денег твоего муженька! А теперь прощай!

Раздраженный Ралф хлопнул дверью.

И хоть было это не в первый раз, Лейя все равно пришла в отчаяние. Она приходила в отчаяние от того, что Ралф изгадил, испакостил ее и без того не слишком удачную жизнь, что он унижает ее на каждом шагу, а она опять и опять готова прощать его и ему верить, стоит ему сказать: «Я вернулся к тебе. Я погорячился».

И только смерть, смерть его, Ралфа, освободит ее от этой горькой, унизительной связи.

А Ралф, обнимая Сузану, клялся ей в неизменной любви, и, что самое интересное, сейчас он чувствовал, что, пожалуй, опять влюблен в эту опасную женщину.

«Интересно, кто она, — думал Отавинью, глядя на Рафаэлу, пока они летели в имение Жеремиаса, — опасная авантюристка или искренняя неопытная девушка, случайно попавшая в скверную историю?» при этом он чувствовал, что, каков бы ни был ответ, он не способен изменить его чувства — он был влюблен в Рафаэлу, и с каждой секундой все сильнее.

Тот же вопрос задавал себе Жеремиас и тоже чувствовал, что вообще-то ему наплевать, кто эта девочка, к которой он так привязался.

Но все-таки из тактических соображений он особой радости не выказал и учинил Рафаэле подлинный допрос. Перво-наперво он расспросил ее, как получилось, что она связалась с Фаусту и стала участницей обмана.

Рафаэла объяснила, что ехала без особой надежды, что ее примут, так как все равно не могла доказать, что она внучка Жеремиаса. А Фаусту знал, что сеньор Бердинацци ищет племянницу. Поэтому она и согласилась выдать себя за племянницу, чтобы уж действовать наверняка. Но для нее главным было не наследство — ей нужно было хоть на кого-то опереться.

— А теперь ты нашла себе опору в лице Маркуса Медзенги? — недовольно спросил старик.

Рафаэла дипломатично промолчала.

— А если мы поедим в Италию, — продолжал свой допрос старик, — я не могу надеяться, что ты внучка моего брата?

Рафаэла опять промолчала, пожав плечами: сколько можно повторять, что лично у нее никаких доказательств нет?

Разговор кончился почти ничем, но никто особенно ничего и не ждал от него — все дело было в том, что решит старый Бердинацци.

Перед сном Рафаэлу ждал еще один сюрприз. Отавинью признался ей в любви. Но, как часто бывает у людей застенчивых, свои самые искренние, самые чистые чувства он высказал в крайне грубой форме:

— Ты ведь знаешь, что я давным-давно по тебе сохну, может, откроешь мне окошко, а?

И заслужил в ответ такой взгляд, который прожог его насквозь.

А про себя Рафаэла рассмеялась над наивностью молодого человека, которому она не собиралась давать спуску. Как, впрочем, никому на свете! Даже своему любимому мужчине — Маркусу.

— А мне кажется, она не вернется, — сказал Маркус Лие, — на карту поставлено слишком большое состояние.

Глава 24

Старый Жеремиас, стуча своей палкой, расхаживал по дому. Он только что приказал племяннице, чтобы она забыла проклятого Медзенгу, а Отавинью он сказал:

— Она не настоящая Бердинацци, если не забудет Медзенгу.

— И что же в этом случае? — спросил Отавинью. — Кому достанется наследство?

— Половину отдам в фонд, а… — тут Жеремиас помедлил, — а вторую — тебе, если только сумеешь завоевать Рафаэлу, — закончил со смешком старик.

Отавинью только головой покрутил: после вчерашнего он вообще не знал, как к ней подступиться, и злился на себя и на нее. На нее даже больше. Очень она ему нужна! Спит с наглецом Медзенгой, а ее еще и завоевать нужно, и жениться на ней! Нет уж, увольте! Хотя про себя он знал, что многое бы отдал за ласковый взгляд Рафаэлы.

Рафаэла позвонила Маркусу, но он положил трубку, услышав ее голос. И теперь рвала и метала Рафаэла. Мало того, что он подозревает ее черт-те в чем, он еще и хамит! Нет, она была слишком снисходительна к нему! Не осадила его сразу, не поставила на место, и вот пожалуйста! Он продолжает свои штучки! Ну и пусть. Она тоже знать его не хочет! Характера ей не занимать. Она еще дождется, пока он ей сам позвонит!

Обедать она не стала и заперлась в своей комнате.

Жудити, вздыхая, доложила обеспокоенному старику:

— Поссорилась со своим Маркусом.

Старик довольно усмехнулся и подмигнул Отавинью — лови момент!

Но Отавинью мрачно уткнулся в свою тарелку — ему очень хотелось, чтобы Рафаэла поняла, что и он чего-то стоит, что не такой уж он тюфяк, как ей кажется. Ему хотелось дать ей почувствовать свою власть, свою значимость…

Маркус несколько раз звонил в Минас-Жерайс, чтобы попросить у Рафаэлы прощения. Как всегда, остыв, он стыдился своего неистового нрава. Но ему сначала ответили, что Рафаэлы нет, а потом, что она не хочет с ним разговаривать.

Ах вот как! Маркус вновь вспыхнул как порох. Если бы он знал, как Рафаэла ждет его звонка! Если бы он знал, что Жудити лжет ему и сама со вздохом думает: долго ли продолжится этот ее обман, если она имеет дело с двумя сумасшедшими!

Однако Рафаэле она не говорила о звонках Маркуса, и та совсем извелась в ожидании. Наконец, не вытерпев, позвонила опять, но узнала, что Маркус уехала с отцом по имениям и неизвестно когда вернется.

«Понятно, — решила про себя Рафаэла. — С глаз долой — из сердца вон! Теперь он займется, как собирался, делами с отцом. Он спал и видел, чтобы стать точь-в-точь, как Бруну. И Лилиана, которая ждет от него ребенка, у него под боком. Вряд ли отец доволен тем, что он бросил эту девицу. Ну что ж, придется мне самой разбираться во всем, и, будь спокоен, я разберусь, Маркус!»

Бруну наконец сообщил своим детям о будущем ребенке и был рад тому, что они по доброму приняли его новость. Но вот для кого эта новость была страшным ударом, так это для Лейи. Зная Бруну, она не сомневалась, что он, как только дождется официального развода с ней, тут же женится на жалкой бродяжке Луане, в которой оказалось столько хитрости, что она умудрилась забеременеть.

Теперь Лейе не видать ни быков, не алиментов, а значит, и Ралфа, которого при других обстоятельствах она могла бы еще вернуть…

И неистовая злоба проснулась в сердце Лейи: она то истерически рыдала, то металась по комнате, не зная, что ей предпринять. Наконец она позвонила Ралфу. Как бы там ни было, но он был единственным близким человеком, с которым она могла и должна была посоветоваться.

Звонок Лейи был скорее приятен Ралфу — как-никак, этот звонок свидетельствовал, что им по-прежнему дорожат. И потом, быть может, за это время у Лейи что-нибудь наладилось с Бруну, можно и ему, Ралфу, на что-то рассчитывать. Так что он был с ней почти нежен.

Но услышав, что Бруну скоро будет отцом, Ралф был потрясен не меньше, чем Лейя. Он прекрасно понял, что ее заботит.

— Безграмотная поденщина завладела твоими быками? — спросил он.

— Выходит, что так, она оказалась умнее меня, — со слезами в голосе ответила Лейя.

— Есть выход, — тут же сообразил Ралф. — Нужно убрать твоего муженька еще до развода. Цель оправдывает средства. Ты же знаешь, я всегда его ненавидел.

— Нет, Ралф, для меня это не выход. Я хочу заполучить быков. Но не такой ценой, — сразу придя в себя, испуганно сказала Лейя. — Нет-нет, Ралф, такого нельзя говорить даже в шутку.

— Ну тогда нужно убрать безземельную! — решительно предложил он, а Лейя, закусив губу, молчала, не зная, что отвечать… но тут же опомнилась. — Нет-нет, Ралф, это невозможно, на такое я не способна.

— Тогда прощайся со своими быками и вообще со всякой помощью от Мясного Короля. Тебе придется искать средства к существованию ты станешь нищей, Лейя Медзенга, — с насмешкой проговорил Ралф.

— Но я могла бы работать, — нерешительно возразила Лейя, — мы же собирались открыть агентство по продаже недвижимости. Мы даже уже начали что-то делать.

Ралф расхохотался.

— Не будь дурой, Лейя. Ты просто не представляешь себе, что такое работа. Всю жизнь ты жила на мужнины денежки и понятия не имеешь, что такое вкалывать.

— Можно подумать, что ты имеешь, — возмутилась Лейя, глядя на фотографию красавчика в шелковой рубашке, который жил за счет женщин.

— Представь себе, что имею. Навкалывался будь здоров и понял, что никогда не буду работать на чужого дядю. Но речь не обо мне, а о быках твоего мужа. Ты имеешь право на половину, а на эту половину жить припеваючи.

— Эти быки так тебе нужны? — с горечью спросила Лейя.

— Нет, мне нужна женщина, которую я люблю и с которой хочу прожить до конца своих дней.

— Но у этой женщины непременно должны быть быки, да? — продолжала все с той же горечью Лейя.

— А иначе на что ты будешь меня содержать? И кто тебе поможет об этих быках заботиться? Одной тебе не справиться.

— А ты поможешь, Ралф?

— Разумеется. Буду заботиться о каждом бычке как о малом ребенке. А если вдруг задурю, кто помешает сеньоре миллионерше выкинуть меня пинком под зад и найти себе другого? Разве не так?

— Так. Только я тебя ни на кого не променяю, — уже опять растрогавшись, отвечала Лейя.

— Так дай мне возможность развернуться, попробовать свои силы!

— Нет, Ралф. Меня ужас охватывает при одной только мысли.

— Да тебе и думать ни о чем не нужно. У меня есть на примете один человек, надежный, верный. Никто и не заметит пропажи. Несчастный случай, и все!

— Ты забываешь, что у нее есть муж, Ралф!

— Он ее оплачет, и дело с концом! Ты лучше подумай о себе, Лейя. Ты забыла, как с тобой обошлись? Выгнали из собственного дома! Подвергли таким унижениям!

— Да, это правда, Ралф, — согласилась Лейя, в которой вновь вспыхнули все обиды.

— Так что вперед! Весь риск я беру на себя. Ты ничего не знаешь. Пока, дорогая!

Лейя вертела в руках трубку, повторяя вслух: нет, нет, я ни с чем не соглашалась. Нет, нет, я не хочу…

Счастливой Луане, беззаботной Луане невольно припомнилась ее безрадостная, нищая жизнь.

После того как дядюшка Жеремиас обобрал их и выкинул с кофейной плантации, вся семья — и отец, и мать, и старшие братья — все работали на чужих, перебиваясь с хлеба на воду. Отец от такой жизни запил. По субботам уезжал в город с другими работягами и возвращался, лежа в повозке. А то приходилось искать его или подбирать прямо на улице… Кто станет терпеть такого работника? Подолгу он нигде не задерживался. Семья голодала. Переезжала с места на место, жили как цыгане. Дети даже учиться не могли — только поступят в школу, уже уезжать надо, новое место искать. И сама Луана родилась в дороге, прямо под повозкой. Отец приказал братишкам сидеть тихо в повозке, а мать под повозку забралась. Роды принимал сам отец, а мать ни разу даже не застонала, чтобы не напугать ребятишек. Шел проливной дождь, и мальчишки сидели под куском брезента. А для новорожденной и сухой тряпочки не нашлось. Повезло еще, что, несмотря на дождь, все равно было тепло. Родилась она маленькой, но сосала до того жадно, что мать звала ее «пожирательницей». И выправилась, выровнялась. Видно, было в ней заложена большая жажда к жизни. Потом они всей семьей стали рубить тростник. С двенадцати лет и она взяла в руки мачете. Отец к этому времени получше стал, немного одумался, решил бросить пить, зажить нормальной жизнью. И тут несчастье с грузовиком случилось, все погибли, одна она в живых осталась и продолжала горе мыкать с такими же горемыками. Разве такое простишь? Особенно после того, как посмотрела она на житье-бытье своего вора-дядюшки. Нет, она ему не завидовала — ни богатству его, ни деньгам. Она давно знала, что не в деньгах счастье. Но ведь речь-то не о счастье шла, а о жизни. Он их всех жизни лишил — хлеба, образования, возможности выбрать свою собственную судьбу! Вот этого она и не прощала.

Но к ней Бог был милостив, видно, хотел оделить ее счастьем за всех. И Луана улыбалась, думая о том, как переменилась ее жизнь и сколько чудес ее ждет впереди. Она так привыкла к своему новому имени — Луана, что ей не хотелось даже возвращаться к старому. Она и чувствовала себя Луаной безземельной, а вовсе не Мариетой Бердинацци.

Рожать ей хотелось здесь, в имении. Хотя Донана все твердила, что Бруну заберет ее в город под присмотр врача, что он не будет рисковать ее жизнью и жизнью ребенка. Но это будет еще не скоро. И будет так, как захочет Бруну. Она с ним спорить не станет.

Привыкшая к работе, Луана скучала от праздной жизни. И вдруг ее осенило: а почему бы ей не покататься на лошади? И развлечение, и прогулка и окрестности она узнает лучше.

Луана подошла к Донане и попросила оседлать ей лошадь.

— Да ты что! — всплеснула руками Донана. — Ты же ребенка ждешь!

— А что тут страшного, Донана? — удивилась Луана. — В детстве я иногда ездила на лошади в школу.

— Тогда у тебя в животе никого не было, — рассердилась Донана. — Какая же ты еще девчонка! Что скажет сеньор Бруну, если ты потеряешь ребеночка?

— Нет, своему ребеночку я никакой беды не хочу, — испугалась Луана. — Может, вы и правы, сеньора Донана!

— Конечно, я права, а хочешь прогуляться, так иди пешочком.

— И правда, пойду пройдусь, — согласилась Луана.

— А ты знаешь, что и у меня тоже скоро будет ребеночек? — спросила с улыбкой Донана.

Луана недоверчиво посмотрела на немолодую женщину. А Донана, став очень серьезной, продолжала:

— Я дала обет, пока искали сеньора Бруну, что если он останется жив, то я возьму на воспитание сироту и выращу его, и будет это только мой ребенок. По обету.

— А что скажет ваш муж?

— А что он может сказать? Это же мой обет, данный Деве Марии. Ну иди, иди, погуляй, а то засиделась….

И Луана не спеша пошла вдоль реки, доброй и щедрой, которая вернула ей Бруну, размышляя об обете, данном Донаной…

Дал себе обещание и Бруну. Он обещал себе поговорить с Апарасиу и устроить все-таки судьбу своей Лии. Когда он видел ее, такую хрупкую, совсем девчонку, которая действовала отважно и энергично, ему хотелось дать ей в жизни надежную опору. И он решил еще разок поговорить с упрямым и несговорчивым юношей.

А дела у дуэта Кулик-Светлячок шли, между прочим, очень успешно. Их первый диск пользовался большим успехом, и им предложили записать второй. На нем они записали песню «Король скота», посвященную Бруну Медзенге. Надо сказать, что Бруну их внимание тронуло.

Он пригласил ребят к себе поужинать и после ужина задержал Светлячка.

— Насколько ты любишь мою дочь, Апарисиу? — спросил он.

— Она знает, — ответил гордый парень.

— Но это я у тебя спрашиваю, — вздохнув, сказал Бруну.

— Настолько, что сижу перед вами и жду, что будет.

Бруну оценил меру любви Светлячка, а он прибавил:

— Я вас очень уважаю, сеньор Бруну, но хочу, чтобы и меня уважали.

— Все правильно, сеньор Апарисиу, но раз вы так любите мою дочь, то не хотите ли вы на ней жениться?

— Если бы не хотел, то не лез бы вон из кожи, чтобы заработать на десять тысяч быков. Первые две у меня уже есть, — сообщил с достоинством парень.

— Так ты это всерьез воспринял? — удивился Бруну.

— Всерьез, — ответил Апарисиу. — Я знаю, что вы человек серьезный.

Бруну это понравилось.

— Так вот, я делаю тебе серьезное предложение, — сказал он. — Если я забуду про десять тысяч быков, женишься на моей дочери? И станешь моим помощником, научишься обращаться с быками, чтобы потом по-хорошему управиться с той частью, что достанется Лие? Ну как?

— А гитару, значит, по боку? — спросил Апарисиу.

— Думаю, да.

— Нет, мне ваше предложение не подходит. Я родился с гитарой, с ней и умру.

И опять они не поладили двое мужчин, опять нашла коса на камень, опять ничего не вышло у Бруну.

Глава 28

Рафаэла по-прежнему прибывала в нерешительности. Она познакомилась с Бруну и совсем не была уверена, что он так же обрадуется их с Маркусом бракосочетанию. Как-никак, беременная Лилиана была дочерью его друга, который был вдобавок сенатором. Наверное, поэтому Маркус и не торопился женится на ней, Рафаэле, так как опасался, что лишится финансовой поддержке отца…

Значит, у Маркуса были вполне объективные обстоятельства, которые мешали его женитьбе. А у самой Рафаэлы были еще и субъективные. Если у нее не будет собственных денег и придется полностью зависеть от мужа, их совместная жизнь превратиться в ад. Маркус будет с утра до ночи командовать ею. А она никогда и никому не позволила бы собой командовать. Так что очень скоро она от него уйдет и опять останется ни с чем на улице. Такое с ней уже было, но тогда она знала, что где-то в Бразилии у нее есть родня, и надеялась найти там кров и тепло… Расставшись с Маркусом, рассчитывать ей будет не на кого. Она окажется совсем одна и к тому же совершенно в чужой стране…

Было и еще одно соображение, которое Рафаэла не могла не принять в расчет: свою привязанность к дядюшке Бердинацци. Надо сказать, что по отношению к ней он был более чем великодушен. Хотел, чтобы она стала настоящей хозяйкой всего его добра, и поэтому, не жалея сил, учил ее управлять и фермами, и молокозаводами. Все показывал ей, вводил в курс всех дел, всегда брал с собой в деловые поездки и относился как к настоящей помощнице. Рафаэла не могла не оценить подобного отношения. Не жалел дядюшка для нее денег. Даже счет открыл на ее имя. А теперь он сам оказался в трудном положении. Совершенно не известно, чем кончится экспертиза. Сказал же Валдир, что если не найдут других отпечатков пальцев, то дядюшка здорово влип.

Она не верила, что Жеремиас убил Фаусту, но пока будет идти следствие, старик может сильно переволноваться, и кто знает, как это скажется на его здоровье?.. В общем, бросить его сейчас, в трудную для него минуту, было бы своего рода подлостью…

Рафаэла не преувеличивала собственного благородства, склоняясь к тому, чтобы принять предложение дядюшки, разумеется, из своих собственных интересов: она хотела получить наследство, но привязанность к дядюшке облегчала ее согласие. Не будь тут замешаны хоть какие-то чувства, она вряд ли бы согласилась.

Рафаэла была человеком порывистым, эмоциональным, и голый практицизм был ей чужд.

Теперь следовало выяснить еще одну вещь — способна ли она представить Отавинью своим мужем. И не только представить, но и выйти за него замуж и жить с ним…

Она решила поговорить с молодым человеком, который поначалу показался ей приятным, хотя недалеким и бесхитростным, но который повел себя теперь так агрессивно и недобро по отношению к ней…

Рафаэла постучалась в комнату Отавинью и попросила разрешение войти.

Отавинью был крайне удивлен ее визитом. Но про себя возликовал. Наконец-то эта гордая девица отдала ему должное, почувствовала свою зависимость от него. Нет, он не ошибся, когда вновь возбудил интерес инспектора Валдира к делу Фаусту.

— Я хочу, чтобы мы наконец поговорили начистоту, без вражды и взаимного раздражения, — начала она.

— Я готов тебя выслушать, — заявил Отавинью. Он уже не чувствовал никакой вражды к этой соблазнительной девушке, которая была так близко от него. И при одной только мысли, что Рафаэла в любую секунду могла стать его девушкой, у Отавинью начала кружиться голова.

— Как видишь, я осталась. Потому что не боюсь никаких экспертиз, не боюсь дядиной поездки в Италию. Так что дело совсем не в страхе. И ты напрасно надеялся, что страхом можно к чему-то меня принудить.

— Да нет, ничего такого я и не думал, — смущенно пробормотал Отавинью, который мгновенно потерял всю свою уверенность.

— Но мне кажется, ты мог бы попробовать расположить меня к себе, а не действовать так глупо и неосмотрительно. Как-никак, благодаря стараниям дядюшки мы уже в некотором роде зависим друг от друга…

Отавинью не мог не признать правоту Рафаэлы.

— Да, сеньор Бердинацци хотел бы видеть нас вместе, — согласился он. — Так почему бы нам не порадовать его? — и он притянул к себе Рафаэлу.

На этот раз Рафаэла не стала сопротивляться, наоборот, мягко и податливо она прильнула к Отавинью и не мешала ему целовать себя. А он, уже потеряв голову, шептал:

— Знаешь… знаешь… у меня еще никогда не было девушки…

Про себя Рафаэла не могла не улыбнутся — ну что ж, значит, это она лишит его невинности после свадьбы! Забавно!

И тут же воспротивилась попытке Отавинью увлечь ее в постель.

— Нет, нет, — сказала она, — и не думай об этом! И не пробуй влезть ко мне в окно! Ты войдешь ко мне через дверь, и только после свадьбы!

С этими словами она ушла, а Отавинью остался сидеть в полной растерянности. Как? Неужели она согласна стать его женой?

На следующей утро он спросил Рафаэлу о Маркусе.

— А кто это? — с невинно кокетливым видом осведомилась Рафаэла, и Отавинью почувствовал восхищение: вот это женщина! Потрясающая! Непредсказуемая!

Старый Жеремиас, видя, как сияет Отавинью, сообразил, что дело у молодежи пошло на лад. Он и не сомневался, что рано или поздно они возьмутся за ум — оба молодые, красивые, прекрасная парочка!

— Хотят разбогатеть, пусть слушаются, — сказал он Жудити, с довольным видом кивнув на Рафаэлу, которая явно кокетничала с Отавинью, и тот смотрел на нее откровенно влюбленным взором.

— А вы слышали, что Мясной Король сделал ребенка той девушке, с которой приезжал в имение, и собирается на ней женится? — спросила хозяина Жудити.

— Ну я так и думал, что все это грязные происки Медзенга, лакомых до моих денежек, — сказал, просияв, старик. — Эти Медзенги только на то и способны, что делать детей!

— Зато у Бердинацци дети не заладились, — вдруг не сдержалась и ляпнула Жудити, задев самое больное место старика, который похоронил двух жен, ни одна из которых не родила ему детей.

— Ты что, выпила лишнего? — оборвал экономку хозяин, и Жудити попросила прощения.

Вскоре в имение приехал инспектор Валдир.

— Никаких отпечатков, кроме ваших и Жудити, на пистолете не обнаружено, — сообщил он старику.

— И что ты хочешь этим сказать? — поинтересовался старик.

— Пока ничего. Видите ли, я вам доверяю, и прекрасно понимаю, что в вашем возрасте рука у вас совсем не тверда и вы не могли бы убить доктора Фаусту, так что все по-прежнему остается загадочным и непонятным.

— Но ты привез мне мой пистолет? — спросил нетерпеливо Жеремиас.

— Нет, не привез. Следствие еще не закончено, — сказал инспектор. — Я приехал только с результатами экспертизы.

— Ах, вот как, — кивнул старик. — Ну что ж, будем ждать, чем кончится следствие.

На том они и простились.

А буквально на следующее утро Отавинью сказал Жеремиасу:

— Я согласен с вашими условиями, сеньор, и хотел бы попросить руки вашей племянницы.

— Богатства захотелось? — засмеялся старик.

— И имени тоже, — засмеялся в ответ Отавинью.

— А ты, девочка, позабудешь мерзавца Медзенгу? — почел своим долгом поинтересоваться Жеремиас у Рафаэлы.

— А кто это? — сделав большие глаза, спросила она.

Старик расхохотался и скомандовал Жудити:

— А ну неси бутылку моего самого любимого вина! Нам есть что отпраздновать!

И когда уже все выпили по бокалу душистого легкого вина, старик заявил:

— Чтоб рожала мне по внуку в год, поняла?

— По внуку в год я не выдержу, — улыбнулась Рафаэла.

— Выдержишь! Моя бабушка девять месяцев в году была беременна, а три отдыхала с младенцем на руках. И на вашем месте, ребятки, я бы принялся за дело уже сегодня.

Но на этот счет у Рафаэлы было свое мнение…

Маркус не сомневался, что после светлой полосы в его жизни вновь наступила темная. Ему не нравилось то, что происходило вокруг него, и про себя он мечтал оказаться где-нибудь подальше вместе с Рафаэлой, которая наверняка думает о нем…

А вокруг происходило вот что: Бруну отправил Маурити разыскивать Режину.

— Я жду Режину с женой у себя, — сказал он. — Помоги им добраться и скажи, что их хочет видеть и Луана тоже, а они, сам знаешь, люди недоверчивые, что, впрочем, неудивительно…

Маурити выполнил распоряжения хозяина: отыскал новый лагерь Режину и уговорил его приехать и повидаться с Бруну.

Вместе с Режину поехали Жасира и Бия. Настроение у всех троих было хуже некуда. Чтобы они в последнее время не делали, все кончалось неудачей. Раньше им кое-что удавалось, а теперь?.. Последняя их надежда — сенатор Кашиас, — несмотря на все свои старания, ничем пока не смог им помочь.

— Нет, до нас никому нет дела! — печально твердила Жасира.

И тут вдруг приехал Маурити…

Луана расцеловала старых друзей, соскучившись по ним. Они были с ней в самые тяжелые времена, и она не забыла их участия и помощи.

Потом Бруну пригласил гостей к себе в кабинет и сказал:

— Я хочу помочь вам, но, к сожалению, не смогу помочь всем. В самом скором времени я буду покупать земли и готов предоставить необходимые средства, чтобы вы вошли со мной в долю и работали как скотопромышленники — организовали пастбища и пасли на них быков.

Бия, Режину и Жасира изумленно переглянулись — предложение было более чем щедрым, такого они не ждали. И оно скорее не обрадовало, а насторожило их. Особенно после того, как Бруну сказал, что, по его мнению, не все безземельные заслуживают земли и работы…

— Что вы под этим подразумеваете? — сухо спросил Режину.

— Ничего обидного лично для вас, — ответил Бруну. — Я думаю, вы со мной и сами согласитесь, что не все среди ваших людей хотят всерьез работать…

Да, так оно и было, Режину не мог этого не признать.

— А что должны сделать мои люди, чтобы заслужить такой щедрый дар от вас? — продолжил спрашивать Режину.

— Это не дар, — отвечал Бруну. — Я ничего не даю даром, я предлагаю вам дело, предлагаю сотрудничество. Я дам вам возможность взять ссуду в банке и стать моими партнерами, а все остальное зависит от вас.

Безземельные оценили щедрое предложение Бруну хотя бы потому, что от него зависят судьбы многих людей и он не может их бросить. Он поблагодарил сеньора Медзенгу и попросил немного времени, чтобы подумать.

Разумеется, Бруну дал ему такую возможность.

К удивлению Режину, Жасира, которая всегда была с ним заодно, на этот раз потребовала от него, чтобы он немедленно согласился и принял предложение Бруну.

— Ты вспомни, скольких мы устроили на земле, а они и думать о нас забыли. Мы по прежнему живем бездомные и голодные, наш сын болен, и мы не имеем возможности ему помочь. Я не молодею, Режину, мои силы на исходе! Это наш шанс, и, если ты откажешься от него, я от тебя уйду.

Что ж, это был веский аргумент, и Режину вновь вернулся в кабинет, чтобы продолжить разговор с Бруну.

— Много ли из своих друзей я смогу взять? — спросил он.

— Нет, не очень, — отвечал Бруну.

— Где находятся эти земли? — задал Режину еще один вопрос.

— Я сам еще точно не знаю, — честно ответил Бруну. — Я только покупаю их. Но когда ты вернешься со своим сыном, дело будет сделано, и обещаю, что ты выберешь самые лучшие.

— Спасибо, — поблагодарил Режину, но великодушие Бруну по-прежнему скорее смущало его, чем радовало.

И он опять попросил отсрочки, сказав, что договор они подпишут на днях.

Этот договор и раздосадовал Маркуса. Он считал, что отец делает страшную глупость, связываясь с безземельными.

— Я уверен, что этот Режину вовсе не желает работать, — заявил Маркус, — потому так и колебался.

Бруну не слушал сына. Он был доволен Маркусом, сын обнаружил хорошую деловую хватку и спустя определенное время из него мог выйти толковый скотопромышленник. Недовольство сына было следствием его внезапно проснувшейся деловитости — так считал Бруну; Маркус вошел во вкус и ничего не желал выпускать из своих рук. Бруну это даже нравилось. Но поступать он собирался так, как решил. Вновь купленные земли будут принадлежать только им с Луаной, их будущему ребенку и частично ее друзьям.

— Не хватало еще, чтобы отец раздал и наши фермы безземельным, — недовольно толковали между собой Маркус и Лия.

— А я боюсь другого: вот увидишь, все наши управляющие будут страшно недовольны решением отца, — сказал сестре Маркус.

И на этот раз деловое чутье не подвело его.

Глава 29

Управляющих и в самом деле не порадовало решение хозяина. Они были знатоками своего дела, разбирались в разведении бычков до тонкости, проработали на Бруну всю свою жизнь, но так и остались простыми работниками. Им и в голову не приходило, что они могут стать компаньонами своего патрона, Мясного Короля.

А теперь вышло так, что Король пригласил к себе людей неизвестных, неумелых, и не просто пригласил, а собирался сделать их своими компаньонами. Старые работники Бруну невольно почувствовали себя обиженными.

Маурити прямо высказал хозяину свое желание:

— Сеньор Бруну, я бы тоже хотел участвовать в обустройстве новых ферм. В быках я смыслю больше Режину.

Бруну в ответ только вздохнул, не сомневаясь в справедливости слов Маурити. Но ведь всем он помочь не мог. И потом, его работники не могли жаловаться на нищету. У них было все, чего только они могли пожелать. А те люди, которых он звал к себе, голодали.

Тем не менее Бруну чувствовал, что его новое решение вызвало у всех окружающих его недоброжелательство и настороженность. Однако это его нисколько не смущало — он привык принимать решение сам и всегда отвечал за них.

Но на этот раз выяснилось, что решение принимает ни он один.

Через несколько дней Режину позвонил и сказал, что благодарит за предложение, но, обсудив его, люди решили отказаться от заключения договора.

Бруну мгновенно вспыхнул и разозлился. Только что он был всемогущим благодетелем, он был добр, великодушен и чувствовал необыкновенный прилив расположения к тем, кого собирался облагодетельствовать. Но у обездоленных, голодных людей оказались свои представления о добре и справедливости, им не понадобился благодетель…

— Тому, кто отказывается от помощи, помочь невозможно, — сердито сказал Бруну Луане. — С меня, дорогая, довольно! И если ты вздумаешь по-прежнему дружить с ними, мы с тобой поссоримся!

Луана огорчилась, но подумала, что позже сумеет переубедить Бруну. Он слишком добрый, хотя и вспыльчивый человек и скоро переменит свое мнение о ее друзьях и поймет, что и бедные люди имеют право на уважение, а не только на кусок хлеба.

Оба они даже не подозревали, как не просто было Режину отказаться от столь заманчивого предложения.

Вернувшись из Рибейран-Прету, Режину собрал обитателей лагеря, рассказал о предложении Бруну и спросил:

— Кто пойдет со мной на земли, предоставленные нам Мясным Королем?

Ответом ему было молчание. Люди принялись мучительно думать. Они прекрасно поняли, что это выход только для небольшой горстки, а все остальные опять останутся без земли и вдобавок лишится своего предводителя Режину.

Потолковав между собой, покричав и поспорив, они наконец дали ответ Режину:

— Мы считаем, что нам всем лучше отказаться от этого предложения и продолжать борьбу за землю. Правительство должно принять закон и наделить нас землей, иначе мы навсегда останемся нищими!

Режину потратил немало времени на то, чтобы просветить темных и забитых людей, он старался научить их читать и писать, и мало-помалу они обучились грамоте и стали читать книги. Ответ, который он получил, был результатом его стараний, и Режину это оценил. Так как же он мог отвернуться от тех, в кого вложил столько сердца? Как мог променять их общую жизнь, общие надежды на каждодневное благополучие?

— Что ж, я согласен, — произнес он. — Вы правы так мы и поступим.

Режину был согласен с большинством голосов, а Жасира нет.

— До каких пор мы будем есть чужой хлеб, который получаем как милостыню? — возмущено спросила она. — Скольких людей мы устроили, а они промотали полученное? Другие и думать забыли о нас. Мы что, до конца своих дней будем скитаться по дорогам?

Она сердито и устало смотрела на мужа, а тот подавлено молчал. По-своему была права и Жасира. Люди приходили и уходили, а они вечно оставались среди тех, кто не нашел еще своего счастья. Неужели их судьба — это устраивать судьбы других людей?

— В общем, мы с сыном уходим, — спокойно и устало сказала Жасира. — Когда ты перестанешь мечтать, мы вернемся.

Такого Режину не ждал. Он не мог представить себе жизни без Жасиры, без сына… Жена всегда была ему верной помощницей.

— Ты не можешь оставить меня, — растеряно произнес он.

— Могу, — ответила Жасира. — Ты не знаешь, до какой степени я устала…

Бия увела Жасиру и принялась уговаривать ее не оставлять мужа.

— Нет, не уговаривай меня, — отвечала худенькая, измученная Жасира, которая была всегда такой отважной и мужественной. — У меня нет больше сил. Мы вступили в борьбу, потому что Режину хотел иметь свою собственную землю. А теперь, когда ему дают землю, он отказывается от нее и хочет продолжать борьбу. А я хочу воспитывать ребенка, хочу, чтобы он учился. Мне нужно думать о будущем!

Жасира хотела сказать еще что-то, но тут подошел Режину и обнял ее.

— Погоди! Не спеши! — попросил он. — Мы захватим еще одно имение и не дадим себя выгнать оттуда! Вот увидишь, у нас будет земля для всех!

Но Жасира печально, очень печально посмотрела на мужа, она чувствовала усталость.

Маркус был в бешенстве, он рвал и метал. Только что позвонила Лилиана и сказала ему, что Рафаэла стала невестой Отавинью и через неделю выйдет за него замуж.

Он готов был не поверить Лилиане, заподозрить ее в интриге, но Лия подтвердила:

— Так оно и есть. А что удивительного? Ведь на карту поставлено такое большое состояние!

— Ты с самого начала была настроена против Рафаэлы! — заорал Маркус. — Она никогда тебе не нравилась! Только поэтому ты так говоришь!

— Я говорю правду, — отрезала Лия. — Если не веришь, проверь!

Пусть не сразу, но Маркус все-таки поднял телефонную трубку и позвонил. Подошла Рафаэла.

— Это я, Маркус, — сказал он и тут же услышал короткие гудки.

Но он не собирался отступать и снова позвонил в Минас-Жерайс.

— Рафаэла, — начал он мягко и на этот раз удостоился ответа:

— Здесь есть только Мариета Бердинацци! Прошу вас больше не звонить!

Что ж, искомое доказательство он получил — Лия оказалась права: состояние было слишком большим! Маркус тут же подумал, что хорошо бы поехать и убить Отавинью. Взять пистолет и убить. Как собаку!

Но вместо Отавинью ему подвернулся под руку Светлячок. Его сияющие лицо было нестерпимо для Маркуса, и он с оскорбительной усмешкой процедил:

— Наконец-то отец купил счастье своей дочери! Я ведь не ошибся: он дал тебе быков и ты женишься на Лие?

Апарасиу мгновенно вспыхнул и хотел двинуть Маркуса в зубы, но сдержался. Много оскорблений он слышал в этом доме, но всему есть предел. Если он терпеливо выслушал отца Лии, то это было понятно. Но терпеть еще и Маркуса?! Стать мальчиком для битья в богатом доме Лии, где каждый под свое плохое настроение мог его шпынять и гонять? Нет уж, увольте!

Апарасиу с яростью хлопнул дверью. Семейство Медзенга преувеличивало значение своих денег. Нет, не все на свете можно было купить за деньги!

Лия искала Светлячка, звонила ему и не могла нигде найти. Она поняла, что брат что-то наговорил Апарасиу.

Маркус особенно и не отпирался: ну, ляпнул что-то про тебя да про быков! Глупость, наверное, сморозил!

Лия вспыхнула и обругала его:

— Какой же ты гад! Тебе плохо, и ты решил мне все испортить, — крикнула она звенящим от слез голосом, сжимая кулаки.

— Что-что, а жениться на ней не буду! — говорил, сжимая кулаки, Светлячок.

А Кулик слушал его, и радостный огонек загорался у него в глазах. Похоже, что их дуэт воскресал! Похоже, они снова будут петь вдвоем! Сказать по честь, он был рад решению друга!

— Правильно поступаешь, старик, — поддержал он друга.

Но тут в разговор вмешалась обиженная за Лию Лурдинья.

— Тогда ищите себе пристанище, потому что вы живете в ее квартире! — заявила она, и парни озабочено переглянулись.

Бруну хотел как можно скорее оформить брак с Луаной, но для этого ей было необходимо свидетельство о рождении.

— Послушай, а ты случайно не помнишь, где тебе было выдано это свидетельство? — спросил он ее. — Ты помнишь, где родилась?

— Под повозкой, — рассмеялась Луана, — а в свидетельстве… в свидетельстве было написано… — Луана старательно пыталась припомнить, что же было написано в ее свидетельстве, и вдруг отчетливо увидела буквы и радостно воскликнула: — Веракрус!

— Отлично! Туда мы с тобой и поедем, — отозвался обрадованный Бруну.

Он не стал откладывать поездки, и они с Луаной помчались в Веракрус прямо в контору нотариуса.

— Нам, пожалуйста, копию свидетельства о рождении Мариеты Бердинацци, — попросил Бруну.

Нотариус с любопытством посмотрел на него.

— Кто такая эта Мариета Бердинацци и почему так небрежно обращается со своими бумагами? Не так давно у меня уже брали копию свидетельства, — сказал он.

Луана с Бруну переглянулись. Они прекрасно поняли, кто именно брал это свидетельство.

Однако нотариус свидетельство им выдал, так что препятствий к женитьбе больше не было.

Вечером Бруну пытался образумить сына, который, казалось, совсем потерял голову от своей любви к племяннице вора Жеремиаса.

— Эта Рафаэла — самозванка. Думаю, что она и не Рафаэла вовсе. За свои бесчестные махинации старый вор заслужил и подлога, и обмана какой-то авантюристки, но ты-то тут причем? Пусть она и дальше морочит голову старому разбойнику. Забудь ее. Опасно иметь дело с ненадежными людьми. К тому же рано или поздно, она останется у разбитого корыта — все равно наследство отойдет Луане!

«Если бы я мог позабыть ее, как бы я был счастлив! — думал про себя Маркус, и в ушах его отчетливо звучал голос Рафаэлы: здесь есть только Мариета Бердинацци! — Я выясню, какую игру ведет Рафаэла! И выясню прямо у нее! Спрошу в лоб!» — пообещал он себе.

Действовала Рафаэла решительно, но чувствовала себя очень несчастной. Она постоянно думала о Маркусе. Она страдала без него и считала себя предательницей. Несмотря на согласие выйти замуж за Отавинью, она всячески избегала его. И когда он пытался поцеловать ее, тут же ссылалась на нездоровье и уходила. Отказалась Рафаэла и от венчания в церкви. Зачем ей было брать лишний грех на душу?

Отавинью не слишком нравилось отношение к нему невесты, но что он мог поделать? Только терпеть. Хотя бы до свадьбы, а уж там… Пока же он всячески убеждал себя и окружающих, что у них все в порядке, все идет лучше некуда!

— Рафаэла — такой прекрасный человек, — твердил он Жудити, а та молчала, лишь изредка недоверчиво покачивая головой.

Жудити понятия не имела, какой Рафаэла человек, хотя уже не один месяц прожила с ней бок о бок.

Зато старый Жеремиас был в восторге от перемены.

— Ну и свадьбу я вам закачу! Ну и праздник отгрохаю! — обещал он, прищуривая свои черные хитренькие глазки. Ему было на все наплевать, лишь бы все выходило так, как его устраивало!

Пока все шло как по маслу и у Ралфа с Лейей: на днях она должна была получить развод. Ралф больше уже не снимал своей собственной квартиры, а перебрался к ней в отель, с тем чтобы вскоре переехать в одну из квартир, которые подарил ей Бруну.

Квартиру Ралфа сняла Сузана. Так что он всегда при желании мог ее навестить там, в привычной для себя обстановке.

Лейя была уверена, что с Сузаной у Ралфа все кончено. Но Орестес совсем не был в том уверен. И однажды спросил жену, смертельно напугав ее:

— Я знаю, ты сняла квартиру Ралфа, но он ведь не приходит к тебе, правда?

Сузана похолодела от ужаса, однако постаралась сохранить хладнокровие:

— Тебе что-то померещилось, дорогой? — сказала она небрежно. — Я не понимаю, что, собственно, ты хочешь мне сказать?

— Что мне очень бы не хотелось делать то, к чему ты меня можешь вынудить, — сказал Орестес со своей едва заметной устрашающей усмешкой.

Сузана обеспокоилась настолько, что немедленно поехала на бывшую квартиру Ралфа и вызвала его.

— Приезжай немедленно. Иначе через час приеду к тебе сама, — сказала она и, положив трубку, поняла, что рядом с Ралфом находилась Лейя и поэтому он так ничего не пообещал ей. Но сейчас ей было наплевать не Лейю.

Когда раздался звонок в дверь, Сузана торопливо подбежала к ней, но за дверью стоял Орестес.

— Так ты встречаешься с ним здесь? — был первый его вопрос.

— А ты хочешь, чтобы я шлялась по мотелям? — рассвирепела Сузана.

— Нет. Именно потому, что я волнуюсь за твою репутацию, я и спрашиваю, — медленно произнес Орестес.

Раздраженная Сузана нравилась ему еще больше, да и сама обстановка как-то подстегивала, возбуждала. Он потащил жену в спальню, и Сузана, разумеется, не могла ему отказать.

Видно, мужская сила Ралфа не покинула еще этой спальни — впервые за много лет Орестес почувствовал себя полноценным мужчиной, который может доставить удовольствие женщине. Орестес был счастлив, в нем проснулась уверенность в себе.

— Это было восхитительно, — сказал он, но не мог удержаться и спросил: — А о ком ты думала: о Ралфе или обо мне?

И удивленная способностями мужа, Сузана искренне ответила:

— Поначалу о Ралфе, но кончила, думая о тебе.

Глава 30

Маркус решил довести задуманное до конца. Дорога ему была хорошо известна, он гнал машину, и мысли его были об одном: что? Что ответит ему Рафаэла на все его вопросы? Он собирался помешать ее свадьбе. Он не хотел, не мог смирится с тем, что она выйдет замуж за этого кретина Отавинью!

Машину Маркус оставил, как всегда, неподалеку от дома, в который проник с большой осторожностью, и так же осторожно стал пробираться по коридору, раздумывая, куда бы ему направиться и где он вернее всего отыщет Рафаэлу. В конце концов он решил дождаться в небольшой прохладной комнате.

«Похоже, что я в самом деле идиот, а Рафаэла еще та авантюристка. Но как только она сюда войдет, то объяснит мне все начистоту, за это я ручаюсь», — рассуждал Маркус.

Послышались шаги, и в комнату вошел Жеремиас. Но не один. С работниками. Он заметил машину Маркуса, искал его самого и нашел.

— Ты опять влез ко мне в дом как вор. А воров я убиваю на месте, — угрожающе сказал старый Жеремиас.

— Думаю, вы прекрасно знаете, что я кто угодно, но не вор, — вызывающе ответил Маркус.

— Гости у меня входят в дверь, — мрачно сказал Жеремиас.

— Тогда стреляйте! — равнодушно сказал Маркус.

«Проклятые Медзенги! — разъярился старик. — Ничем их не возьмешь, прут себе на рожон, и дело с концом! Но этот у меня попляшет!»

— Я буду действовать по закону, — сообщил он. — Держите его крепче, ребята!

Он вывел Маркуса в холл, где сидели Рафаэла и Отавинью, составляя список гостей, которых нужно пригласить на свадьбу.

Увидев Маркуса и рядом с ним торжествующего Жеремиаса, Рафаэла побледнела и напряглась.

— Племянница, ты знаешь этого человека? — спросил ее Жеремиас.

— Если вы не знаете, дядюшка, то я и подавно, — твердо ответила она, не глядя на Маркуса.

— Ну что ж, — вздохнул Жеремиас, — придется отвезти неизвестного в полицейский участок.

Отавинью тоже напрягся, увидев Маркуса, но еще отчетливее он почувствовал напряжение Рафаэлы, что ему было крайне досадно.

— Неужели ты еще не выбрала, с кем ты? — спросил он ее.

— Выбрала, — ответила она. — Ты же видишь.

Но сама она была белой, как мел и думала про себя: «Я всегда знала, что Маркус любит меня по-настоящему, иначе он никогда бы не пришел сюда. Быть Мариетой Бердинацци дорого стоит. Но я готова заплатить эту цену!»

Маркус получил ответы на все свои вопросы, и ответ так подавил его, что по началу он даже думать забыл о Жеремиасе. Равнодушно сел в машину, равнодушно вышел у полицейского участка.

Жеремиас сдал Маркуса инспектору Валдиру как нарушителя спокойствия и предполагаемого грабителя.

— Я хотел бы, чтобы вы освободили молодчика после свадьбы моей племянницы, — шепнул он инспектору.

И Маркуса отвели в камеру.

Да, такого конца своего путешествия он не ждал! Ладно! Пока ему надо выбираться отсюда, а дальше он со всем разберется! И Маркус потребовал, чтобы ему дали возможность поговорить с отцом и их семейным адвокатом.

— Да я отпущу тебя так, под честное слово, — со вздохом сказал инспектор Валдир, — а честное слово ты должен мне дать в том, что больше не явишься в имение Жеремиаса.

Маркус хорошенько подумал и сказал:

— Обещаю!

Жеремиас страшно разозлился, узнав, что Валдир отпустил Маркуса. Он не сомневался, что Маркус собирается выкрасть Рафаэлу. Нет, спокойным за нее можно быть только после свадьбы! А пока черт его знает, что может выкинуть проклятый Медзенга!

Хорошо хоть со свадьбой они поторопились. Так что все ближайшие дни проходили во всяческих хлопотах и приготовлениях. И мирную суету готовящегося к большому торжеству дома никто, к счастью, не потревожил.

Наконец долгожданный день настал. В холле просторного дома Жеремиаса Бердинацци собрались нарядные гости, приехал и мировой судья, который должен был зарегистрировать брак Рафаэлы и Отавинью.

Невеста была очень хороша в своем дорогом свадебном платье, хотя выглядела скорее сосредоточенной, чем счастливой.

Серьезен был и жених.

«Красивая парочка», — не мог не порадоваться старый Жеремиас и перед началом официальной церемонии произнес речь.

— Господь да благословит этот союз, — проговорил он, — благословляю его я. Жених будто мой сын. Невеста, моя племянница, единственная наследница, которую дала мне жизнь. Все вы, гости, свидетели того, что это бракосочетание осуществляется по моей воле и с моего благословения. Имя Бердинацци обретает сегодня новую жизнь. Все приглашенные распишутся потом в книге в качестве свидетелей. Мировой судья, можете начинать!

После объявления Рафаэлы и Отавинью мужем и женой, после соответствующей записи в книге Жеремиас подписал и заверил новое завещание, по которому все его состояние переходила к молодой чете Бердинацци.

«Проклятые Медзенги не смогут запустить руки в мои денежки», — с удовольствием повторял он.

После роскошной трапезы, оставив гостей танцевать и веселиться, молодые уехали в свадебное путешествие. Недолгое. Всего на неделю.

— Ну теперь-то вы отдохнете, — сказала Жудити старику на следующие утро. — Приедут молодые и переделают все ваши дела.

— Как бы не так, — отозвался Жеремиас. — А кто будет за ними присматривать? Иначе Бог знает сколько глупостей наделают! Хорошо бы племянница вернулась уже беременной. Им все достанется только после моей смерти. А умру я только тогда, когда захочу! — хвастливо закончил Жеремиас, и Жудити только вздохнула.

Бруну вручил Луане удостоверение личности, все прочие документы и сказал:

— Ну вот, теперь ты настоящая Мариета Бердинацци, но для меня по-прежнему останешься Луаной. И рано или поздно ты непременно получишь свое наследство, хотя бы в память своих ограбленных родителей и бабушки.

Луану слова Бруну не порадовали, она хотела только его любви. Проклятое наследство ей не было нужно. Поэтому она промолчала. Мысли Бруну были тоже заняты совсем другим. Его возмутило, что Жеремиас посмел отправить его сына за решетку. Беспокоила его и привязанность Маркуса к Рафаэле. Волей-неволей со всем этим ему придется еще разбираться!..

Как всегда после своих бешеных вспышек, Маркус смягчался и начинал раскаиваться. Теперь он очень сожалел, что наговорил глупых и обидных слов Светлячку. Сам страдая из-за Рафаэлы, он уже не хотел вымещать свои страдания на других, и ему было жаль Лию, которой он причинил такое несчастье.

Маркус разыскал Светлячка и попросил у него прощения. Тот простил Маркуса, но решения своего не переменил — что он, парусная лодка? Ветер в одну сторону — он туда, ветер в другую — он обратно? Нет, Светлячок решил, что проживет и без Лииных быков. Они с Куликом сами заработают кучу денег. А Лия, если ее это устраивает, может по-прежнему спать с ним! Вот купит он быков, тогда они и поженятся!

Решение Светлячка не порадовало Лию. Она даже обиделась на него и стала подумывать, не расстаться ли им, раз все складывается так неудачно и ссора следует за ссорой? Но очень скоро поняла, что Светлячок дорог ей несмотря ни на что! Точно так же, как и она ему. И пока им не нужно ничего решать, не нужно ни на что решаться. Жизнь сама подскажет решение, и оно будет самое правильное!

Как Донана мечтала о ребенке, которого будет растить! Заочно, еще не видя его, она уже любила малыша и готова была заботиться о нем с утра до ночи.

Но вот этот ребенок у нее в доме, а радости нет — одно разочарование. Маленький индеец упорно не желал признавать ее, несмотря на все ее заботы и старания. Огорченная Донана нет-нет да и жаловалась Зе на Уере.

— Ты слишком его облизываешь, — попробовал утешить Донану Зе, — индейцы к этому не приучены.

— Откуда только хозяин его выкопал? — говорила Донана. — Мне с ним так трудно…

Когда она пыталась дознаться у мальчика, кто его мать, кто отец, Уере отвечал, что мать исчезла, а отца он не знает.

Зе невольно замирал, слушая эти разговоры, он боялся, что правда того и гляди выплывет наружу. Но мальчуган и в самом деле был очень смышленым и своими ответами совсем сбивал Донану с толку.

Дни проходили за днями, а мальчик по-прежнему не желал признавать ее, и как-то Донана сказала мужу:

— Послушай, Зе, а нельзя ли отправить мальчика обратно? Меня он и знать не хочет. Вчера сказал, что сеньор Бруну украл его у бабушки и что он хочет вернуться обратно. Раз хочет, пусть возвращается.

— Может, подождем еще, Донана, — стал уговаривать ее Зе. — Прошло еще слишком мало времени, он к нам привыкнет…

— А зачем ждать, Зе? — удивилась Донана. — Он же говорит, что ему хочется обратно. Плохо и ему, и мне, так ради чего нам обоим мучится?

Зе молил Бога помочь ему. И клял себя за то, что так легкомысленно понадеялся на податливость маленького индейца. Разве он забыл, что индейцы крепче скалы? Наконец попробовал поговорить с Уере.

— Относись к Донане словно к своей матери, — попросил он. — Она заботится о тебе, готовит тебе еду, любит тебя.

— Нет, — отказался Уере, — нет, она мне не мать.

Зе пришел в отчаяние, ни разу еще не оказывался в таком сложном положении. Осунулся, плохо спал. Донана видела его беспокойство и жалела его. Она знала, что муж всегда хотел детей, и понимала, как дорога ему привязанность этого мальчика. Именно этим она и объяснила нежелание Зе расстаться с маленьким индейцем. Однажды Зе спросил ее, и в голосе его звучала безнадежность:

— Неужели ты в самом деле хочешь отправить его?

И Донана ответила ему печально:

— Нет, Зе, я только хочу, чтобы он любил меня.

Зе вздохнул с облегчением и сказал:

— Ты мудрая женщина, Донана, ты понимаешь, что маленький индеец не может сразу броситься тебе на грудь.

А про себя Зе решил, что сделает все, лишь бы Уере привязался к Донане.

Глава 31

Жеремиас, расхаживая по кухне, рассуждал вслух, посматривая на Жудити:

— Почему Медзенги мне враги? Потому что им плевать на Бердинацци. Но теперь у меня есть на кого положиться. Молодые продолжат мой род, мои труды не пропадут впустую! Слушай, Жудити, — старик остановился и с беспокойством посмотрел на экономку, — а что, если Отавинью не сможет, а?

— Ну зачем так думать, — принялась успокаивать его Жудити. — Он молод, он полон сил. Лишь в постели с Рафаэлой поладил, это главное!

— А я-то ведь не смог, — продолжал старик грустно, — два брака, и оба без детей.

— Тогда времена были другие, люди были темные, — утешала его Жудити, — откуда вам было знать, что для мужчин свинка — опасная болезнь? А вы себя не берегли, мешки с кофе таскали. Ну и надорвались.

— Это правда, так оно и было, — вздохнул старик. — А теперь и молодежь ученая, и врачей полно. Были бы деньги, с того света достанут! Так что хорошо бы они уже привезли мне из своего путешествия внука.

— Больно вы скорый! — засмеялась Жудити. — Да если Рафаэла сразу окажется беременной, то скорее всего это будет не от мужа.

— Как это не от мужа? — вскинулся старик.

— Да так, — ответила Жудити. — Спала же она несколько раз с Маркусом Медзенгой!

— Так что ты хочешь сказать? Моя племянница может забеременеть от Медзенги? Убью! И ее, и его! — сразу же раскипятился старик.

— А вы лучше никого не торопите, дождитесь спокойненько, и забеременеет Рафаэла в свой срок, — попыталась утихомирить старика Жудити.

Но успокоил старика звонок Рафаэлы из Рио-де-Жанейро. Голос у нее был веселый, и она сказала, что у них с Отавинью все в порядке.

— Зачем ты врешь старику? — раздражено спросил ее Отавинью. — Что это у нас, интересно, в порядке? То, что мы спим в разных постелях? Что ты и знать меня не желаешь?

— Наш брак всего лишь сделка, — отвечала Рафаэла. — Какие у тебя могут быть ко мне претензии?

— Но старик требует от нас наследника. Только тогда наша сделка принесет нам капитал, — с едва сдерживаемой яростью проговорил Отавинью. — А откуда ему взяться, наследнику-то? Из пробирки?

— Отличная идея! Я — за! — одобрила Рафаэла.

— Сегодня во сне ты звала Маркуса, — сообщил Отавинью.

— Раз во сне, то я тут ни при чем, — взорвалась она. — И вообще, что ты делал в моей комнате без приглашения? Дождись, пожалуйста, когда я тебя позову! — сердито отвечала Рафаэла.

— Неужели позовешь? Что-то не верится. Скажи, а что тебе для этого нужно?

— Мне нужно тебя захотеть, — со вздохом ответила Рафаэла.

Молодые вернулись из свадебного путешествия, но по их лицам нельзя было сказать, что мед совместной жизни показался им так уж сладок. Отавинью весьма хмуро поглядывал на свою жену, да и Рафаэла смотрела на него не слишком ласково.

Однако старый Жеремиас предпочитал не замечать этого. И как только молодые закрыли дверь своей комнаты, он начинал приставать к Жудити:

— Ну как ты думаешь, чем они там занимаются?

— Понятия не имею, — ответила наконец Жудити, которой до смерти надоели приставания старика. — Я в жизни ничем подобным не занималась, и ни охоты, ни нужды в этом не испытываю.

— Ты что, хочешь сказать, что ты у нас девушка?

— Да, именно это я и хочу сказать, — степенно и с достоинством отозвалась Жудити.

А искренне огорченный за нее старик подумал, покачивая головой: «Теперь-то кто же тебя захочет?..»

Лилиана надеялась, что Маркус будет искать утешения, как это бывало раньше, но надежды ее не оправдались. Он ей даже не позвонил. Однако она продолжала ждать его.

— Ничего! Вот когда я рожу, ты уж непременно появишься, Маркус Медзенга! — шептала она, поглаживая свой живот.

Лилиана теперь часто ездила к своему отцу в Бразилиа и даже подружилась с Шакитой, которая скорее исполняла обязанности секретаря у сенатора, чем горничной. Лилиане пришлась по душе славная прямодушная девушка.

— Не бережете вы своего отца, — упрекала Шакита Лилиану. — Всегда он от вас такой грустный приезжает.

— Вот ты бы его и утешила, — съязвила Лилиана.

— Да я бы с удовольствием, — простодушно вздохнула Шакита, — только уж больно он честный человек — не станет никого обманывать!

Она сказала это так искренне, что Лилиана сразу ей поверила и теперь на все подозрения матери отвечала, что у той нет никаких оснований сомневаться в супружеской верности отца.

Но Роза по-прежнему злилась и обижалась, и стоило сенатору появиться дома, как она донимала его своими капризами и претензиями. А сенатор только вздыхал и мечтал, когда окончится его сенаторский срок, — тогда он разделается хоть с одной из каторжных повинностей, которыми наделила его жизнь.

К Шаките Кашиас искренне привязался — она была сирота, ничего от него не требовала, заботилась о нем и в добавок всегда интересовалась его работой. Поэтому он был рад, что хотя бы у Лилианы к ней нет никаких претензий.

А Лилиана задумала пригласить Шакиту в Рибейран-Прету, чтобы показать, как они живут, да и вообще прогуляться по городу. И в один прекрасный день она осуществила свой замысел — привезла с собой Шакиту.

Как только Роза увидела девушку у себя в доме, сразу же устроила дочери и мужу грандиозный скандал. Она так кричала, что сенатор стал умолять ее:

— Пожалуйста, успокойся. Соседи услышат! Не порть ей репутацию!

— Да плевать мне на репутацию какой-то потаскухи! — кричала Роза. — Ты бы лучше о жене подумал! А если не хочешь, можешь завести себе новую, как сделал Бруну Медзенга. Только помни, что я родила тебе дочь!

Шакита тут же собралась уходить.

— Ничего, не переживайте, — сказала она Лилиане. — Я найду, где переночевать. Зачем вам иметь из-за меня столько неприятностей?..

— Нет уж, я пойду с тобой, — сказала Лилиана, — я сейчас устрою тебя у Лии Медзенги.

И они отправились на виллу Медзенга. Лилиана собиралась выдать Шакиту за свою подругу, но та прямо сказала Лие, что она горничная господина сенатора в Бразилия, и Лилиане пришлось рассказать о скандале, который разгорелся у них дома.

— Конечно, пусть ночует, — сказала Лия, посочувствовав девушке. — Я даже больше тебе скажу, может, для Шакиты и место у нас найдется, если твои отец с материю решат с ней расстаться. С тех пор как Лурдинья ушла, Жулия все ищет ей замену.

Лилиана поблагодарила, а Шакита вздохнула — не очень-то ей хотелось расставаться с господином сенатором.

Бруну наконец оформил развод.

— Ну вот, теперь мы с тобой свободные люди, — сказал он Лейе, пригласив ее к себе, чтобы вручить свидетельство и уладить имущественные дела.

Лейя становилась теперь официальной владелицей фазенды и двух квартир: в Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро.

— Обещаю тебе, что своими наследниками я сделаю наших детей, — сказала Лейя. — А ты теперь оформишь свои отношения с Луаной?

— С Мариетой Бердинацци, которая отныне станет Мариетой Медзенгой, — уточнил Бруну. — А ты? Выйдешь замуж за Ралфа?

— Скорее всего, да, — призналась Лейя.

— Тогда я советую тебе быть поосторожнее с Маркусом. Он так ненавидит Ралфа, что вряд ли простит тебе этот шаг.

Лейя только вздохнула — что можно поделать, если она по-прежнему надеялась на счастье с Ралфом? После истории с телефонным звонком соперницы, которая даже собиралась к ним сама приехать, отношения Ралфа с Сузаной окончательно разладились. Ралф наконец нашел в себе силы порвать с ней. И Лейя была счастлива.

Она не знала только одного, что, расставаясь с Сузаной, Ралф сказал:

— Я больше не хочу находить угрозы на своем автоответчике, поэтому прошу оставить меня в покое!

И не знала, что Сузана была в ярости…

Лейя полетела к Ралфу как на крыльях, она чувствовала себя богатой и совершено свободной, и это было такое счастливое, такое пьянящее чувство! Особенно если вспомнить все эти долгие унизительные годы! Как она мучилась, и ради чего? Почему так боялась развода? Ах, да! Бруну не собирался давать ей никаких средств к существованию… Как изменила его встреча со смертью! Она сделала его добрее, великодушнее… Но смотреть в прошлое уже не имело смысла. У Лейи было настоящее, и оно было прекрасно!

Лейя отлично понимала, что полученная от Бруну фазенда — это залог ее счастья, и поэтому сразу же принялась за дело.

— Для начала, — сказала она Ралфу, — нам надо будет переклеймить быков.

— Разумеется, — согласился он, — они должны носить наше клеймо.

— Мое, — сказала Лейя. — Мое! — и выразительно посмотрела на Ралфа, который вздохнул про себя.

Отказавшись сотрудничать с Бруну Медзенгой, Режину и его люди решили продолжать борьбу за свои права. Они предполагали вернуться в то имение, из которого их когда-то выгнали, вновь занять его и уже не поддаваться ни на какие уговоры. Правительство должно наконец позаботиться о них и устроить всех разом! Людям надоело полагаться на милостыню тех, кто захочет ее подать!

После долгих дней бездействия люди в лагере ощущали подъем и воодушевления. Они готовы были на смерть, потому что хотели жить по-человечески.

Общее настроение не смогло подействовать и на Жасиру. Конечно же, она была рядом со своим мужем, хотя червячок сомнения точил ее сердце. Сколько раз они уже занимали имения, и опять оставались без земли и без крова…

Когда множеством людей овладевает единое стремление, когда они готовы во имя него пожертвовать собой, то непременно добиваются успеха.

Люди Режину, плохо вооруженные, голодные, ослабленные физически, смели охрану имения, возле которого стояли лагерем и откуда их уже дважды выкинули, и заняли его.

Они тут же стали строить бараки, которые должны были послужить им защитой в случае вооруженного на них нападения. Воодушевление не покидало их.

— Мы будем защищаться до последней капли крови! — твердили они.

— Если закон решит нас отсюда прогнать, мы не сдвинемся с места, — пообещал своим сподвижникам Режину, заслужив всеобщее одобрение. Не пообещай он этого, люди перестали бы его уважать, и он прекрасно чувствовал их готовность стоять насмерть.

Вскоре прошел слух, что владельцы соседних имений стали вооружаться. Правительство пока молчало, но если слухи подтвердятся, то, значит, дело идет к гражданской войне.

Лагерь жужжал как растревоженный улей. Люди торопились закончить бараки. Продумывали, с какой стороны им вероятнее всего грозит нападение и как они могут оборониться. Решали, какие укрепления должны еще построить, где расставить дозорных, куда поместить женщин и детей.

Все, кто был способен держать в руках оружие, собрались с тем, чтобы разбиться на отряды и выбрать командиров. После того как это было сделано, командиры пришли к Режину.

— Люди готовы сражаться, — объяснили они. — Но беда в том, что у нас слишком мало оружия.

Да, Режину знал это. Нужно было срочно принимать меры, что-то придумывать…

— Я постараюсь достать денег, — пообещал он. Но где их брать, он пока даже не мог представить. Однако права гасить пыл своих соратников в борьбе за землю не имел. Наоборот, во что бы то ни стало он должен был поддерживать в них боевой дух.

Слухи о тревожных событиях дошли до сенатора Кашиаса. Он узнал, что люди Режину захватили пустующую фазенду, что владельцы соседних — вооружаются.

«Гражданская война? — с тревогой спросил он сам себя. — Нет, мы не должны допустить ее. Ни за что! Ни за что!»

Глава 32

А пока гражданская война шла у сенатора дома. Роза бушевала и требовала увольнения Шакиты.

— Если она пробудет еще хоть день под твоей крышей, — кричала она, — я немедленно начну бракоразводный процесс! И тебя, и ее я смешаю с грязью! Я не потерплю в своей семье подобного безобразия! Если у тебя с ней ничего нет, то почему ты не хочешь ее уволить? Все равно выходит, что какая-то паршивая девчонка тебе дороже спокойствия твой жены! А вот этого-то я не потерплю!

Сенатор Кашиас обескуражено покачивал головой. Он терпеть не мог семейных бурь и давно бы уступил жене, если бы речь не шла о живом человеке. Ему было неприятно все: обвинения Розы, ее дурацкое требование, ее уверенность, что она имеет право командовать всеми вокруг. Одним словом, коса нашла на камень, и сенатор не желал уступить своей разбушевавшейся жене.

А когда он думал о Шаките, то не мог не сказать себе, что ему бесконечно отрадна та преданность, с какой девушка на него смотрит. Обычно люди приходили к нему со своими проблемами и заботами, прося помочь им. Даже дочь. И, уж конечно, жена. И только один человек в целом свете словно бы предлагал ему: «Давай я помогу тебе. Я могу, я сильная!» и сенатору очень не хотелось лишиться этой эфемерной, но такой согревающей его поддержки…

Поэтому всякий раз, когда Шакита, чувствуя, как накалилась атмосфера в доме сенатора, начинала собирать свой чемодан, он удерживал ее. И она покорялась.

Наконец Роза, чувствуя, что муж так и не расстался с ненавистной горничной, объявила Лилиане:

— Ну хорошо же! Я немедленно отправляюсь в Бразилиа, и, если эта негодница будет там, устрою твоему папочке такой скандал! Такой… Это будет скандал года!

Даже Лилиана и та перепугалась: судя по лицу матери, она не шутила и действительно была способна учинить нечто невероятное.

Как только Роза уехала, Лилиана позвонила отцу.

— Ты только не выдавай меня, — начала она, — мама поехала к тебе и собирается устроить что-то феерическое, если найдет Шакиту у тебя. Устрой Шаките выходной день, что ли, или сделай что хочешь. Я тебя предупредила, а там как знаешь.

— Спасибо, дочка, — сенатор был тронут: что ни говори, а они с Лилианой любили и понимали друг друга.

Они не успели даже подумать, как ему следует поступить, а Шакита уже приняла решение. Ей уже давно надоело всегда быть начеку и ждать, появится или не появится в квартире сенатора его супруга. Надоело чувствовать себя виноватой в том, в чем она была не виновата. А главное, ей совсем не хотелось быть источником постоянных неприятностей для господина сенатора. И вот, оставив записку на кухонном столе, она исчезла.

Эту записку и нашел сенатор вместо Шакиты. С изумлением он прочитал: «Не могу больше скрывать своих чувств. Должно быть, ваша жена прочла у меня в глазах, что я вас люблю. Поверьте, это чистая и искренняя любовь, но она совершенно безнадежна. Я не хочу докучать вам ею и поэтому ухожу. Шакита.»

Сенатор растерялся, растрогался, рассердился. И решил, что, переговорив всерьез с Розой, непременно разыщет Шакиту, чтобы расставить по местам.

Все расставить по местам решил и Бруну Медзенга. А потому сказал Луане, что на следующий день они едут в Минас-Жерайс.

— Мне бы не хотелось туда возвращаться, — со вздохом сказала Луана. — Мы все равно ничего не добьемся. Старый Жеремиас ненавидит семейство Медзенга.

— Ненависть тут ни при чем. Ты — наследница по закону. И к тому же я обещал отцу, что сведу счеты с Жеремиасом, ведь он обокрал мою бабку, мою мать и мою бывшую жену.

Внутренне Луана не была согласна с Бруну, но чувствовала, что он завелся и перечить ему бессмысленно. Поэтому она согласилась, и на следующие утро они пустились в путь.

В Минас-Жерайс им никто не обрадовался. Старый Жеремиас тут же стал грубить.

— Не хочу никого из вас знать, — кричал он. — Я уже все оставил свои наследникам! — и он ткнул в сторону Рафаэлы и Отавинью, которые стояли в стороне и не участвовали в разговоре.

— Но Рафаэла вовсе не Мариета Бердинацци, — настойчиво проговорил Бруну. — Документы на имя Мариеты ей достал Фаусту, который был убит у вас в имении.

— Кто вам это сказал? — сердито закричал Жеремиас.

— Сама Рафаэла сказала моему сыну, когда лежала с ним в постели, — заявил, не особо церемонясь Бруну. Он сказал это очень громко, и Отавинью пошел красными пятнами. Рафаэла по-прежнему не желала с ним спать, она не подпускала его к себе не на шаг, и ему было нестерпимо было слышать о Маркусе, которого любила та, которая считалась его женой.

— Ах, вот как! — разъярился Жеремиас. — Вы продолжаете клеветать! Убирайтесь немедленно, иначе я вызову полицию!

— И замечательно! Вызывайте, и побыстрее! В присутствии полицейских мы потребуем у вас то, что вы украли у своей матери, моей матери и у собственной племянницы! Я думаю, что это как раз и составит половину вашего состояния, — не отступал Бруну.

В конце концов рассердилась на Жеремиаса и Луана — она не любила вспоминать свои обиды, но тут волей-неволей их припомнила и накинулась на дядю.

Старик насупился и сдался.

— Ладно, — заявил он, — присылайте своего адвоката. Если он докажет, что я должен деньги, я заплачу. Но теперь мотайте отсюда! Говорить нам с вами не о чем!

После отъезда незваных гостей Рафаэла спросила Жеремиаса:

— И что вы намерены делать, дядюшка? Вы с ними всерьез согласились?

— Еще чего! Спите спокойно. Если у Бруну хорошие адвокаты, то и у меня найдутся не хуже!

А Жудити, отведя Рафаэлу в сторону, сказала:

— Родила бы ты, девочка, поскорее наследника, и разговоров уже никаких бы не было.

— Ох, вот это для меня самое непростое! — тяжело вздохнула Рафаэла. — Не получается у меня ничего с Отавинью!

— А с Маркусом получалось? — с укоризной сказала Жудити. — Ты хоть предохранялась с Маркусом-то?

— Нет, я и думать об этом забыла, — честно призналась Рафаэла.

— Значит, если ты беременна… — начала Жудити.

— То уж никак не от Отавинью, — закончила со вздохом Рафаэла.

— Ну и заварили вы все кашу! — горестно всплеснула руками Жудити.

Надо сказать, с некоторых пор, а точнее, после разговора, в котором выяснилось, что Жудити до сих пор девушка, старый Жеремиас стал оказывать ей весьма специфические знаки внимания. Вот и на этот раз он подошел к ней и стал нежно поглаживать ее по спине и по ягодицам.

— Оставьте меня в покое, старый вы греховник, — в сердцах прикрикнула на него в сердцах Жудити. — Разберитесь сперва, сколько у вас племянниц, да сколько у каждой из них мужей и что из этого может получиться!..

Жеремиас пристыжено отошел, не слишком вслушиваясь в совет своей огорченной и рассерженной экономки.

Обратной дорогой Бруну и Луана обсуждали свой визит в Минас-Жерайс.

— Интересно, как составлено его завещание, — задумчиво сказала Луана. — Если на Мариету Бердинацци, то я сумею доказать, что Мариета — это я, тут ты не сомневайся, — обратилась она к Бруну.

Потом они обсуждали свой визит еще и в гостиной, вместе с Лией и Маркусом.

— Но ведь старый грабитель может еще сто раз изменить еще завещание, — сказал Маркус. — Например, если наш адвокат хорошенько поднажмет.

— Да, может, — согласился Бруну, — но именно поэтому мне и кажется, что после нашего с Луаной визита, старый негодяй рискует жизнью…

Все переглянулись, но не придали слишком большего значения его словам, потому что были заняты собственными переживаниями. Маркус сожалел, что не поехал с отцом в Минас-Жерайс, ему хотелось лично посмотреть на Рафаэлу после свадьбы: ее лицо многое бы ему сказало. Нет, он не сомневался, что она по нему сохнет. Слишком крепко они любили друг друга. И раз он не может никак позабыть ее, то и она его не забывает. Но все-таки лучше было бы в этом убедится.

Страдала и Лия, и винила Маркуса в том, что она по-прежнему в ссоре со Светлячком. Лурдинья сказала ей, что Светлячок с Куликом собираются куда-то отправиться, и это очень ее обеспокоило.

— Светлячок, знаешь, не из тех, кто повинуется чьим-то приказам, — сказала ей Лурдинья. — Раньше твои парни все перед тобой на коленях ползали из-за быков. А этому на них наплевать. Он независимый.

— Может, у него уже другая? — принялась допытываться Лия.

— Нет, другой у него нет, он верный. Верный и независимый.

Вот этого верного и независимого Светлячка и не могла забыть Лия. Как Маркус не мог забыть свою коварную и неверную Рафаэлу, которая вышла замуж за другого, которая спала с этим другим и слушалась вора Жеремиаса, ненавидящего всех Медзенга, и тем не менее эта коварная Рафаэла была для Маркуса дороже всех на свете.

Чтобы отвлечься от одолевающих его черных мыслей, Маркус отправился в имение Арагвайя — отец поручил ему там кое-какие дела.

Он был рад повидать Зе и Донану, старых и преданных друзей своей семьи.

— Ну как твой сын? — спросил он у Зе, глядя на маленького индейца.

— Чей сын? Какой сын? — тут же заинтересовалась Донана.

Маркус прикусил язык, поняв, что проговорился. Отец рассказал ему историю Зе, но под большим секретом, и Маркус постарался поправить дело.

— А разве он вам не сын? — исправил оплошность. — Я имел в виду вашего приемного.

Слова Маркуса будто вспышкой яркого света осветили перед Донаной правду. И она стала добиваться подтверждения того, в чем в глубине души уже не сомневалась. Подтверждения она хотела получить от самого мальчика.

— Где твой отец? — спросила она маленького Уере.

— Моего отца съела огромная змея, — отвечал мальчик.

— А где твоя мать?

— Ее увел белый охотник.

— А ты познакомился с Зе ду Арагвайя? — не унималась Донана.

— Он вытащил меня из живота огромной змеи, — ответил мальчуган. — И вас тоже съест большая змея.

Когда Зе услышал от мальчика про расспросы Донаны, он еще больше загрустил. За это время он успел понять, что на лжи далеко не уедешь. Из его задумки, такой, казалось, удачной и хитрой, ничего хорошего не выходило, — все были друг другом недовольны, все страдали.

Поэтому Зе наконец собрался с силами и во всем признался Донане. Нелегко далось ему это признание, но он не сомневался: правда всегда лучше лжи.

— И почему ты не остался с этой индианкой? — спросила Донана.

— Потому что люблю тебя и не на кого променяю, — отвечал Зе — А не сказал тебе правды сразу, потому что не хотел причинять боль.

— Значить, не променяешь? — переспросила Донана.

— Нет, — ответил Зе.

— Даже на своего сына?

— Даже на него, — ответил Зе.

— Ну тогда отвези его завтра обратно в селение, — попросила Донана. — Ты обманул меня, я брала ребенка по обету… а ты все решил за меня…

Случайно маленький Уере услышал разговор взрослых, что в этом доме для него нет больше места, и, поняв это, отправился в сельву искать дорогу в свое селение.

Зе искал его, звал, но безуспешно. И, когда вернулся к себе домой, где его всегда ждала вкусная еда и любящая и любимая женщина, дом показался ему темным и тесным.

— Ты беспокоишься о своем сыне? — спросила мужа Донана, чувствуя, что он далеко-далеко от нее, и пытаясь быть к нему поближе.

— Нет, — отвечал Зе, — не беспокоюсь.

— А я беспокоюсь, — быстро заговорила Донана. — Он может потеряться в глухой сельве, ведь он не знает дорогу домой.

— Нет, — отвечал Зе, — он не может потеряться в сельве, ведь он индеец.

— Может, пойдем ко мне в комнату и ляжем? — предложила Донана, прибегая к самому надежному и испытанному средству.

— Нет, Донана, мы никогда больше не будем спать вместе, — спокойно и отчужденно ответил Зе. — Я тебя никогда не брошу, но спать с тобой больше не буду. Я тебя не хочу.

Все перевернулось в душе Донаны. Зе был всем для нее в жизни. И невольно она чувствовала перед ним свою вину, потому что не смогла родить ему детей, а теперь лишила и сына. Но если бы мальчик привязался к ней, она бы приняла его. А так ей было слишком больно — она чувствовала себя отверженной в своем собственном доме. Она хотела бы обидеться на него, оскорбиться, но не могла. И только бы чувствовала боль одиночества.

— Может, мне уйти? — спросила она.

— Поступай, как считаешь нужным, — все так же тихо и спокойно ответил Зе.

Глава 37

Трудно давалось Луане решение о поездке к Бердинацци. Она не знала, задержится ли там, и если задержится, то надолго ли. Ей хотелось разобраться, что за человек ее дядюшка и в самом ли деле он так раскаивается, как говорит. Жизнь научила Луану быть готовой ко всему. В первый раз она сбежала от Бруну, потому что была не уверена в нем. И не хотела подчиняться тому решению, которое, по ее мнению, он должен был принять. Второй раз она уезжала от него, потому что он потребовал от нее безоговорочного подчинения в тех вещах, которые она не считала безоговорочными. А он даже не почувствовал, что требует слишком многого. Собравшись поехать к Бердинацци, Луана сказала Бруну:

— Я поеду, но скоро вернусь. Я не бросаю тебя.

А Бруну повторил:

— Если уедешь, можешь не возвращаться.

— Будь по-твоему, — со вздохом сказала Луана, — но помни хотя бы, что это ты так решил.

Она позвонила Жеремиасу и сказала, что хочет повидаться с ним.

— Я приеду за тобой в аэропорт, — радостно прокричал Жеремиас.

Проявив жестокость с Луаной и сразу же почувствовав себя и виноватым и несчастным, Бруну пожалел Лию. Сейчас он сам испытал, что такое разлука для любящих, и не хотел такой участи для дочери.

— Я слышал, Апарасиу купил фургон, — сказал он Лие, которая и стремилась, да все никак не могла решиться уехать со Светлячком.

А Дуэт уже вовсю разъезжал и показывал в дополнение к концерту еще и цирковые номера, которые тоже пользовались большим успехом. Чтобы отправиться в дальнее странствие, ждали только решения Лии.

— Да, папа, — подтвердила Лия. — И замечательный! На нем хоть на край света можно уехать.

— Ну и поезжай себе с Богом. А если что-то не заладится, всегда помни, что у тебя есть дом, — сказал Бруну и крепко обнял дочь.

— Едим! Едим! — на пороге квартиры появилась сияющая Лия, и Светлячок радостно заключил ее в объятия. — Хоть завтра! Отец согласился…

Согласие Бруну на самостоятельную жизнь дочери значило для нее даже больше, чем согласие на свадьбу, и Апарасиу понял это.

— Едим завтра же! — подхватил он, кружа Лию по комнате.

Настал новый день, а с ним и новая жизнь — путешествие началось!..

Новая жизнь началась и у Луаны. Жеремиас отвел ей прекрасную комнату и всячески баловал племянницу. Луана сразу же прониклась симпатией к Жудити и чувствовала, как настороженно относится к ней Рафаэла, хотя та всячески предлагала ей свою помощь. Сначала предложила показать имение и молочные фермы.

— Должна же ты знать свое хозяйство, — заявила она.

— Это не мое хозяйство, — равнодушно ответила Луана. — Спасибо, но я предпочитаю посидеть и поговорить с Жудити.

А Жудити, поглядев вслед не слишком довольной отказом Рафаэле, сказала:

— По-моему, тебе надо опасаться и ее, и ее муженька. Они тебе завидуют.

Второй раз Рафаэла предложила свою помощь, когда выяснилось, что Луана едва умеет читать и писать.

— Я могу заняться твоим образованием, — заявила она.

— Зачем, голубка? — ответил ей старый Жеремиас. — Уж лучше я найму ей учительницу. Жаль, жаль, что ты не нашла меня раньше, племянница, — посоветовал он. — Училась бы за границей, воспитана была бы как принцесса.

Луана не без насмешливости развела руками — мол, принимайте такую, какая есть.

Жеремиас сообразил, что сказал не то, и тут же поправился:

— Ты мне и так дороже всех на свете! А захочешь, все наверстаешь!

— Вы бы, дядюшка, как-нибудь разобрались с племянницами, — вступил в разговор Отавинью, — а то, выходит, что я женат разом на двух Мариетах Бердинацци.

— Нет, одна из них, совершенно точно, незамужняя, — резко ответила Луана.

— Но ты прав, Отавинью! Документами я займусь непременно, — пообещал старый Бердинацци, — с ними и впрямь нужно разобраться.

Вечером в спальне Рафаэла сказала Отавинью:

— Слыхал? Дядюшка собрался разбираться с бумагами. Хорошо бы дело не дошло до завещания. Или он хоть бы раньше помер, что ли!

— Ты уже во второй раз желаешь дядюшке смерти, — заметил Отавинью. — Не боишься?

— Чего? — рассмеялась Рафаэла. — Ты что, думаешь, я его убить хочу? Напрасно так думаешь.

— А как прикажешь тебя понимать? — недоуменно спросил Отавинью.

— Да никак. У меня, как и у дядюшки, семь пятниц на неделе!

С этим мнением о дядюшке Отавинью не мог не согласиться.

Не расторг Жеремиас и акта о купле-продаже фазенды Лейи, поскольку не явился поручитель. И волею обстоятельств выходило так, что она должна была остаться у Жеремиаса, чем он был весьма доволен.

Зато Лейя находилась на грани нервного стресса. Мало того что Ралф исчез и она потеряла свою фазенду, не получив за нее ни единого реала, так ее мучили еще и странные визиты, и не менее странные звонки.

К ней заявилась, например, Марита, молоденькая любовница Ралфа, с которой Лейя как-то застала в постели.

— Мне нужен Ралф, — заявила Марита. — Куда вы его дели? Ведь видела, что вы грозили ему пистолетом, так что могли убить!

Лейя с ужасом припомнила, что действительно так оно и было. И если Ралф действительно погиб, то подозрения могло пасть на нее.

А следом раздался звонок неизвестного, который советовал ей отправиться в морг и опознать труп, найденный на пляже.

Лейя в ужасе позвонила Маркусу, желая с ним посоветоваться.

— Не поддавайся паники, — сказал Маркус, — и сходи в морг. Поступай так, чтобы к тебе не прилипло никаких подозрений.

— Ты прав, ты прав, сынок, — пролепетала Лейя и на следующее же утро отправилась в морг.

То, что она там увидела, было так ужасно и так мало походило на Ралфа, что она с чистой совестью ответила: «Нет, не он». Да она и смотреть-то едва могла, так ей стало плохо в морге…

Придя домой, Лейя тут же сообщила об этом Маркусу и, похоже, обрадовала его.

А вскоре вновь раздался звонок неизвестного:

— Неужели вы не узнали собственного мужа? — удивился голос. — Значит, придется мне опознать его. Я его очень, очень хорошо знал…

Лейя с ужасом повесила трубку. И, несмотря ни на что, продолжала ждать Ралфа. Теперь всеми силами души она молила о том, чтобы он был жив.

Бруну никому не хотел признаваться в том, что свадьба расстроилась из-за Луаны. Он срочно выдумал себе дела, которые требовали его присутствия, и уехал в Рибейран-Прету. Но поехал он в Арагвайю к своему преданному другу Зе, от которого Бруну не скрывал правды.

— Не заслуживает она вас, — произнес мрачно верный Зе.

А когда Бруну сказал, что лучшая его фазенда досталась все тому же Бердинацци, то Зе так и затрясло от ненависти.

— Хотите, я убью его? — внезапно предложил он.

— Ты даже на это ради меня готов? — удивленно спросил Бруну.

— Только дайте знак, — так же серьезно ответил Зе. — Этот вор опять обокрал вас, он украл у вас не только состояние, но и счастье.

Тут Зе не ошибся. Бруну душила ненависть к бесчестному Бердинацци, но он с болью вспоминал, что и Луана тоже Бердинацци. Они ведь двоюродные брат и сестра, и наверняка любовь их была большим грехом.

«Но когда мы полюбили друг друга, мы не знали об этом. Ни она, ни я. А теперь Луана, которую я любил, мертва. Теперь есть только Мариета Бердинацци. И она права, что уехала к своему единственному родственнику», — наконец решил он.

И тут же его обожгла мысль о будущем ребенке: «Я выкраду его, — пообещал себе Бруну. — Это мой ребенок. Он — Медзенга!»

Так проводил он ночи без сна и не знал покоя. Мысленно он смерился со своей бедой, но плоть и кровь не желали считаться с разумом.

Какие только ужасы не мерещились Бруну! А что, если старый вор принудит Луану сделать аборт! Он на все способен, этот старый прожженный мерзавец! «В порошок! Сотру в порошок!» — стонал Бруну, стискивая зубы и сжимая кулаки.

Только время могло излечить его раны…

Маркус понимал, как страдает его отец, и очень ему сочувствовал. Он и сам переживал то же самое: и его возлюбленная предпочла богатство любви.

— Деньги, проклятые деньги, — скрежетал зубами Маркус. Он невольно стал лучше относиться к матери. Уж ее-то никто не мог упрекнуть в корыстолюбии — она любила страшного мерзавца, и любила без оглядки.

Но как только Маркус вспоминал о Ралфе, ему становилось не по себе. Всеми силами он старался отвлечь себя от мыслей о нем, но ему это не слишком-то удавалось.

«Я не виноват, я ни в чем не виноват, — твердил Маркус. — Этот человек был негодяем из негодяев, и он получил свое заслужено!»

Маркус внимательно следил за всем, что касалось неизвестного, найденного на пляже. Труп пока еще никто не опознал, и Маркус надеялся, что беднягу похоронят неопознанным и уже не нужно будет ни за чем следить. Однако невольно он и сам стал задумываться о смерти, которая, как оказалось, ходит буквально рядом с каждым человеком. И, думая о смерти, становился и мягче, и снисходительнее к людям.

Как-то к нему заглянула Лилиана. Маркус давно не видел ее. Сейчас она показалась ему лучше, чем когда была просто хорошенькой девчонкой. Поначалу он по старой памяти рассердился на нее, а потом смягчился.

Лилиана спросила о Лие, с которой хотела повидаться, и была удивлена тем, что та отправилась со Светлячком в странствие на фургоне.

— Как поживает наш малыш? — осведомился Маркус.

— Пока еще только мой, — улыбнулась Лилиана. — А чувствует он себя отлично.

— Может, он у тебя от кого-то другого? — сразу же насторожился Маркус.

— Кроме тебя, у меня никого не было, — очень серьезно ответила Лилиана.

И впервые Маркус подумал, что верность женщины не такое уж маленькое достоинство. Похудевшая, с животиком, Лилиана выглядела такой трогательной, такой беззащитной…

— Может, поужинаем вместе? — неожиданно для себя спросил Маркус и с удивлением отметил, что обрадовался тому выражению счастья, какое появилось на лице Лилианы.

У Лилианы последнее время было мало радостей. Дома царила напряженная, недоброжелательная атмосфера. Отношения отца и матери никак не налаживались. И причиной всему была, конечно, Роза. Она по-прежнему считала, что Шакита спит с ее мужем.

— Почему бы и нет? — шипела она. — Приехал отдохнувший, можно и поразвлечься!

Розу до крайности раздражало, что муж старается поменьше бывать дома, что он опять с головой ушел в свои политические дела.

Отдохнув, сенатор действительно согласился остаться и на следующий срок, как ему было предложено, но наотрез отказался выставлять свою кандидатуру на выборах президента. Он всерьез решил заняться проблемой безземельных и вновь поехал на встречу с Режину. Шакита деятельно помогала ему, теперь она практически стала его секретарем.

Лилиана видела, как серьезно работает отец, и ей были обидны постоянные наскоки матери. Она видела себялюбие Розы, ее мелочную обидчивость, ее тщеславие и порой думала про себя: «А что, если с Маркусом я веду себя точно так же, как мама? Требую от него чего-то несусветного. Совсем не хочу понять, что он живет своей мужской жизнью, а в ней мы, женщины, занимаем хотя и существенное, но совсем не первое и не главное место, как на то претендует моя мать…»

Приглашение Маркуса несказанно обрадовало ее. Сбылось то, о чем она не переставала мечтать. А мечтала она, чтобы Маркус перестал видеть в ней врага, перестал отмахиваться от нее как от назойливой мухи, и увидел в ней человека, который привязан к нему, верен ему и предан…

Глава 38

Возвращаясь после ужина с Лилианой, Маркус успел о многом подумать. С некоторых пор он стал остро чувствовать, что мирное течение его жизни может быть прервано в любую минуту. Видел, что у него не так уж мало долгов. И старался по мере сил рассчитаться с ними. А главным его долгом был долг перед будущим ребенком.

Прежде чем лечь спать, Маркус взял ручку, бумагу и написал:

«Родившегося у Лилианы Кашиас ребенка я признаю своим и тем самым даю ему все права, которыми пользуются Медзенги. Никто не имеет права оспаривать мою волю, и я прошу, чтобы настоящее письмо являлось документом». Поставил число и подпись.

Наутро он попросил Димаса отвезти письмо по адресу, но передать только лично сеньоре Лилиане. Лилиана спала, и, хотя Роза просила оставить письмо, Димас, помня строгое распоряжение хозяина, привез его обратно.

— Хорошо, я отдам его сам, — решил Маркус, а про себя подумал, что так оно будет и вернее, и лучше.

Получив от Маркуса такое необычное письмо, Лилиана встревожилась. С Маркусом происходило что-то странное: то ли его тревожило что-то, то ли он что-то задумал. Но она была довольна хотя бы тем, что у ее ребенка будет отец.

Зато Роза, которая никогда Маркуса не жаловала, возмущалась еще больше. Да и было отчего! На вопрос, почему его посыльный не мог оставить письмо ей, Розе, Маркус нахально ответил:

— Да потому, что я вам не верю. Я и на вашей дочери не женился только потому, что понял: я не смогу вас выносить всю жизнь.

У Розы дыхание перехватило от гнева, она слова не смогла вымолвить и только краснела все больше и больше.

Но у нее и своих бед хватало, так что ей было не до Маркуса. Она все никак не могла простить сенатору Шакиты. Их роман доводил ее до бешенства, исступления, сумасшествия!..

А Шакиту мучило отсутствие у нее романа с сенатором.

«И как он может хранить верность такой ужасной женщине? — думала она. — Я же чувствую, что я ему небезразлична. Так за чем дело стало? Сколько же можно изводить меня, и себя?»

Неизвестность — вот что было пыткой для Лейи. К ней опять приходила Марита и сообщила, что по звонку неизвестного была в морге, но человек, которого ей показали, совсем не походил на Ралфа. Между тем Ралф все не появлялся. Марите звонила его матушка, тревожилась из-за отсутствия денег — Ралф посылал ей каждый месяц пятьсот реалов.

— Я пошлю их ей, — внезапно решила Лейя. — Когда Ралф вернется, он мне отдаст.

Через несколько дней Марита пришла к ней снова.

— Деньги не успокоили матушку, — заявила она. — Старушка беспокоится, почему Ралф не появляется у нее. И хочет заявить в полицию о его исчезновении.

— Ралф звонил мне из Уругвая, — внезапно соврала Лейя. — Он там проматывает мои миллион и совсем не хочет, чтобы его разыскивала полиция. Хотя деньги обещал мне вернуть.

В возможность того, что Ралф жив, поверил и Кловис, после того как самолично посетил морг и тоже не опознал труп. Что ж, вполне может быть, что Орестес говорил правду: он приказал только избить любовника своей жены, и, получив по заслугам, Ралф теперь почел за лучшее исчезнуть подальше с глаз своих недоброжелателей.

Исчезновение Ралфа сделало неизбежной продажу фазенды, и теперь старый Жеремиас должен был встретиться с Лейей, чтобы, получив ее подпись, окончательно оформить купчую.

Лейя чувствовала себя очень несчастной и беспомощной в этой такой обидной и невыгодной для нее ситуации и попросила Бруну непременно присутствовать при подписании.

— Хорошо, непременно буду, — пообещал он, хотя и ему оформление этой купчей попортило ему много крови. — Как только ты сообщишь мне точную дату, я мгновенно прилечу.

Сам Бруну оставался пока в Арагвайе, пытаясь немного прийти в себя и обдумать, что ему делать дальше.

Если для Медзенги день подписания купчей был днем траура, то для Бердинацци — днем радости. При одной только мысли об этом дне старый Жеремиас довольно потирал руки.

Сам он внимательно присматривался к Луане, к Рафаэле и Отавинью — трем своим возможным наследникам. Уже кем-кем, а простаком он никогда не был, и ему было очень интересно, как проявляет себя в такой необычной ситуации те, кому он предназначал свое наследство. Собственно, в зависимости от того, как они себя поведут, он и собирался распределить доли.

Но пока всячески заботился о Луане. Они вместе съездили в город и закупили малышу приданое.

Поначалу Луана отказывалась, говоря, что все привезла с собой. А Жеремиас твердил, что вещи, купленные на деньги Медзенги, нужно немедленно выкинуть. Однако видя, что Луана изменилась в лице и даже собралась уехать, пошел на попятный. Тогда уступила и Луана и согласилась, чтобы старик что-то купил малышу.

Вообще все наскоки Бердинацци на Медзенга она отводила, говоря, что никогда не будет ненавидеть их.

— Ну хотя бы постарайся не думать о своем Бруну, — просил, насупившись, старик.

Как неприятны были Луане выпады Бруну против Бердинацци, так теперь ее обижали и сердили выпады Жеремиаса против Медзенга.

«Ненависть с обеих сторон одинакова, — с печалью думала Луана. — Но в моем ребенке сольются обе крови. И я не хочу растить его в атмосфере ненависти. Думаю, что мне придется уйти отсюда».

Когда она стала укладывать белье малыша в шкаф, то обнаружила, что все привезенное ею пропало. Луана страшно рассердилась, стала спрашивать Жудити, но та ничего не могла ответить. Луана впрямую обвинила в пропаже Жеремиаса, а тот с искренним недоумением стал отрицать свою вину.

— Мы же с тобой обо всем договорились! — твердил он. — Ничего я у тебя в комнате не трогал. Сделал это тот, кто хочет, чтобы ты уехала от меня. А я этого никак хотеть не могу.

Спустя два дня пеленки и распашонки лежали на месте.

Когда Луана поделилась новостью с Жудити, та сказала:

— Совсем твой дядюшка спятил на старости лет!

Луана только вздохнула и опять подумала про себя:

«Нет, придется мне уезжать и отсюда! Если дядюшка такое выделывает с приданым малыша, то что он будет делать с самим малышом, который — никуда не денешься — Медзенга!»

Да, Луана не могла не сказать себе, что была права, когда не хотела ни от кого зависеть, когда полагалась только на свои трудолюбивые руки и свой здравый смысл. Она чувствовала, что рано или поздно, но этим дело кончилось. Потому что жить в атмосфере постоянной ненависти было слишком уж тяжело…

Рафаэла же чувствовала, что Луана не слишком-то держится за наследство и может даже отказаться от него, и собиралась сделать все, чтобы так оно и вышло. Ее страшно раздражало, что теперь дядюшка был один свет в окошке — Луана, а ее, Рафаэлы, словно бы и вовсе не было. Она не могла понять, чем была вызвана эта внезапная перемена. Ведь не мог же старик узнать, что она ждет ребенка от Маркуса? Или кто-то ему проболтался?

Как-то Жудити спросила ее:

— Когда же ты признаешься, что беременна от Медзенги?

— Никогда! — твердо ответила Рафаэла, потому что и сама ни в чем до сих пор не была уверена.

Так что, если кто-то и наговорил на нее дядюшке, она была готова опровергнуть любой навет. Но старик молчал и вел себя так, словно ее и вовсе не было. И его равнодушие до глубины души уязвляло Рафаэлу, которая на самом деле успела привязаться к старику…

А что касается Луаны, то, конечно, Рафаэла хотела бы выжить ее из имения.

Забрав приданное малыша, она хотела восстановить Луану против дядюшки, а дядюшку против Луаны.

После того, как Луана очень расстроилась из-за пропажи, Рафаэла сказала старому Жеремиасу:

— Я не удивлюсь, если она уедет из-за такого ничтожного повода — она же спит и видит, как бы ей оказаться вместе со своим Медзенгой.

Жеремиас только взглянул на нее и ничего не сказал. Но когда он собрался в Сан-Паулу для подписания бумаги и Луана попросилась с ним, спросил:

— Чего ты там не видела?

— Ничего не видела, — ответила Луана. — Я никогда не была в Сан-Паулу.

Старик решил взять ее с собой, хотя и не сомневался, что дело все в том, что Луана действительно спит и видит, как бы ей повидать своего Медзенгу.

Подмигнув ей, он сказал:

— Пока что я Молочный Король и получаю сорок тысяч литров молока в день, но скоро буду и Мясным Королем, вот увидишь! Так что горевать тебе будет не о ком!

Луана только вздохнула. Разве могла она позабыть единственную любовь своей жизни? Она понимала, что дядюшка шуткой хочет ее утешить. Но какие тут шутки? Какое утешение? И конечно, в Сан-Паулу она попросилась только ради того, чтобы повидать Бруну. Она не сомневалась, что он приедет на подписание купчей. Понимала Луана и то, что для дядюшки это не секрет. Иначе бы он так не шутил. Но что толку от того, что они друг друга понимают? Это же не мешает Жеремиасу Бердинаци ненавидеть Бруну Медзенгу и стараться завладеть одним из лучших имений, воспользовавшись непростительной глупостью бывшей жены Бруну.

Однако Луана не чувствовала себя вправе осуждать Лейю — Бруну один, и уже не по вине Лейи, и наверняка несчастен. И она должна его повидать!

Глава 39

Лейя приехала на подписание купчей очень взвинченная. Она опять с тревогой думала о своем будущем — ведь сумма, которою она должна получить по этой купчей, оказалась просто ничтожной по сравнению с доходами, который приносила бы фазенда. Правда, прибыльной она могла быть только в умелых и добросовестных руках. А таких рук не было. Но в конце концов она передоверила бы ее Бруну, с тем чтобы он регулярно выплачивал ей доход… Впрочем, что теперь рассуждать — сделанного не воротишь!

Мучила ее и неопределенность в отношении Ралфа. Она уже не сомневалась, что Ралфа нет в живых, но поверить в то, что обезображенный труп, показанный ей в морге, был когда-то Ралфом, ей было невыносимо. И соврав про звонок Ралфа из Уругвая, она временами сама начинала верить, что все так и есть: Ралф жив, просто он сбежал с ее деньгами в Уругвай и прохлаждается там с новой любовницей. И тогда ее охватывала такая злоба и обида, что она вновь желала ему смерти, но потом, вдруг опомнившись, понимала, что, скорее всего, это уже свершилось. А желать теперь ему можно одного: чтобы все обиженные им женщины его простили.

Лейя подумала, не заявить ли ей в полицию об исчезновении Ралфа. Но сначала она хотела посоветоваться об этом с Бруну и Маркусом, заодно рассказав о визите Мариты и своей выдумке.

После рассказа Лейи Бруну и Маркус понимающе переглянулись и, похоже, вздохнули с облегчением.

— Преступления нет, раз труп отсутствует, — сказал Бруну, со значением посмотрев на Маркуса.

Маркус кивнул с невеселой усмешкой. Потом они обсудили, нужно ли Лейи заявлять об исчезновении Ралфа. После того, как она и Сузане, и Марите сказала о звонке из Уругвая, подобное заявление выглядело бы нелогично… А что, если она сошлется на анонимный звонок, который якобы известил ее о смерти Ралфа?.. Но еще лучше было бы известить не Лейю, а Мариту… И пусть бы Марита уже сообщила Лейе…

— Ну так кто позвонит Марите, — спросил Маркус отца, — ты или я?

Тут Бруну спохватился, что ему срочно нужно позвонить в Арагвайю. Зе и Донана, наверное, там места себе не находят, разыскивая Уере, а он тут, в Сан-Паулу, вместе с Бруну. Шустрый паренек забрался в самолет, и Бруну обнаружил его, когда они уже подлетали к дому, так что возвращаться было поздно. Мальчишка был счастлив!

И Бруну тотчас же набрал номер фазенды в Арагвайе.

— Уере со мной, скоро прилечу и привезу его обратно, — сказал он подошедшему к телефону Зе.

— А мы тут уж всю сельву прочесали, — с облегчением засмеялся Зе. — Донана все боялась, что он утонул. А я хоть и уверял ее, что чертенок плавает, как рыба, но и у меня сердце было не на месте. Спасибо, что позвонили, хозяин!

Донана, с тревогой слушая их разговор, по улыбке мужа догадалась, что мальчик нашелся, и бросилась обнимать Зе.

Самое трудное время для Донаны прошло. Она знала правду, смирилась с ней и успела привязаться к мальчику, уже не требуя от него благодарности.

Мальчишка был смышленый и очень шустрый. Что ни день, у него находились новый проказы, но тем он и радовал Донану. А что касается его ответной привязанности, то Донана приготовилась терпеливо ждать. Рано или поздно мальчик поймет, что и она ему родной человек…

Если Луана надеялась увидеть Бруну на подписании купчей, то для Бруну встреча с Луаной была полной неожиданностью. И то смятение, которое отразилось на его лице, в его глазах, ставших мгновенно страдальческими и молящими, столько сказали Луане, что на вопрос Бруну: «За что ты так со мной поступила?» — она ответила невпопад:

— Я тебя люблю!

И, глядя в ее синие правдивые глаза, Бруну знал, что Луана говорит правду.

Жеремиас хоть и знал все наперед про Бруну и Луану, увидев их вдвоем, страшно разозлился. Уж слишком очевидно, что для этих двоих больше никто не существует, когда они вместе. И опять закипела злоба в старике против проклятых Медзенга, которые дурят головы подряд всем женщинам и делают им ребят без счета.

И он поскорее увел Луану от Бруну. А то, не ровен час, прямо после подписания купчей и уедут вместе.

Вечером в гостинице старый Жеремиас принялся страшно ругать Луану за легкомыслие.

— Да если бы я знал, что ты ради Бруну Медзенги со мной просишься, никогда бы не взял тебя с собой! — кричал он.

Но Луана его и не слушала, в глазах у нее стояли слезы — она оплакивала свое счастье, которое казалось ей таким несбыточным…

И, глядя на нее, старик притих и сказал совсем уж мирно:

— Ладно, давай сделаем вид, будто ничего и не было. Я, например, ничего не видел…

— А я видела! Я его видела! — упрямо сказала Луана, и в этом «его» было столько страсти, что старик невольно позавидовал Бруну и опять на него разозлился.

— Да твой Бруну давно с женой помирился, — буркнул он. — Они там воркуют как голубки.

Луана только отмахнулась — не лезьте, мол, туда, в чем не бельмеса не смыслите, и попросила:

— Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом!

А Жеремиас вдруг грустно-грустно сказал:

— Эх, девочка, чувствую я, что ты и меня оставишь. Поманит тебя Бруну пальцем, ты и побежишь. И никакое мое наследство тебя не удержит.

— Наследство не удержит, — засмеялась Луана. — Но я теперь к вам по-другому отношусь, чем раньше. Вы же знаете, что раньше я вас ненавидела. Своей тяжелой жизни простить не могла.

— А теперь? — насторожился старик.

— А теперь вижу, что и вы прожили не счастливее со всеми своими деньгами. Да если сравнивать, то я еще, пожалуй, поудачливее буду — сколько добрых людей видела, сколько помощников! А вы всегда думаете: ко мне или к моим деньгам льнут? Так и живете в пустыне и всех подозреваете.

Старик только подивился уму-разуму племянницы. Не зря, видно, горе мыкала, научилась кое-чему в жизни. И его правильно поняла: кроме всего прочего, но старости лет хотел видеть возле себя настоящего человека. Признайся ему Рафаэла, что ждет от Маркуса ребенка, так он бы ее озолотил за искренность. Ведь так хорошо тогда вдруг взбрыкнула, убежала к своему проклятому Медзенге, и вернулась неплохо, видно было, что и он, старик, ей не безразличен. А теперь юлит. И Отавинью с толку сбила. Трудолюбием он в отца пошел, а вот как с честностью? Признает он за своего чужого ребенка, значит, барахло. А если плюнет в глаза бесстыжей девке, значит, жива в нем честь, значит, соблюдает свое человеческое достоинство…

Теперь невеселые мысли одолевали старика, и сидел он печально ссутулившись, так что Луана невольно стало жаль его. И, коснувшись его плеча рукой, она сказала:

— Да не тоскуйте вы так, не оставлю я вас, даже если…

Она не договорила, потому что пока ничего ей не сулило счастья с Бруну — все события поворачивались так, что она непременно должна была кем-то жертвовать. А она хотела бы всех примирить…

Домой Луана с Жеремиасом вернулась, уже помирившись. Они вместе купили детскую кроватку, и теперь старик торжественно внес ее в дом. Мечта Жеремиаса о веселых детских голосах под его крышей сбывались, и это настраивало старика на радостный и умиротворенный лад.

Дома Рафаэла сообщила ему еще одну новость.

— Мы с Отавинью ждем ребенка, — сказала она и выжидательно посмотрела на дядюшку.

Но дядюшка отнесся к ее словам как-то рассеяно. Он внимательно посмотрел на Отавинью, и тот утвердительно кивнул головой.

— Ну-ну, — только и сказал он, — что ж, поздравляю, — и пошел к себе в кабинет. Потом приостановился и спросил: — И давно ты об этом узнала, Рафаэла?

— На днях, — ответила она.

Старик словно бы еще подождал чего-то, и лишь потом ушел. «Нет, не хватило у нее смелости, — думал он. — Но, может, еще наберется»…

Вечером, уже лежа в постели, он просил: «Бруну, где бы ты ни был, скажи своей внучке, пусть не врет мне! Пусть она мне не врет!»

Рафаэла тем же вечером в страшном раздражении говорила Отавинью:

— Я-то думала, дядюшка обрадуется нашей новости. Устроит большой праздник. Чего он нам только не обещал! А теперь! Как только появилась в доме эта притворщица, его словно подменили!

— Ну погоди еще, — вяло возражал Отавинью, которому стало страшно неловко. Он не верил, что Рафаэла беременна. А если уж беременна, то не от него. И хоть она твердила, что их брак — сделка и ребенок — главное в ней, он не был так уж уверен, что он настолько деловой человек, что его устроят одни только деньги… когда он женился на Рафаэле, будущее рисовалось ему в радужных красках — он верил, что эта девушка, которая ему безумно нравилась, забудет о прошлом и со временем станет ему любящей женой. Но все складывалось так нелепо и так недобро, что он терялся. Временами Рафаэла просто пугала его. Он не верил, что она может думать так, как иногда говорит…

Сейчас для Отавинью все так запуталось, что ему во всем этом не хотелось копаться и разбираться. Слова Жудити о том, что Рафаэла держит его за дурочка, не выходило у него из головы. А похоже, так оно и было. И ему вдруг все стало противно и захотелось одного: быть от всего этого подальше.

Однако Рафаэла не унималась, продолжая честить Луану, в которой видела причину всех своих бед.

— Успокойся, прошу тебя, — попробовал остановить ее Отавинью.

— Скажешь тоже, успокойся! — вознегодовала Рафаэла. — А если она пролезет в завещание?

— Ну и что страшного? — устало повторил Отавинью. — Если дядя будет переделывать завещание, то вычеркнет меня, потому что я ему уж никак не родственник, и он оставит вас двоих! Вот и все!

— Да, но неизвестно, как он поделит все, если нас будет двое, — не унималась Рафаэла. — Нет, я ни за что не хочу, чтобы старик переписывал завещание. Не хочу — и все тут! Лучше уж дядюшке умереть, чем переписывать завещание!

Отавинью сердито посмотрел на нее — эти разговоры выводили его из себя.

Нет, он решительно хотел быть подальше от всех этих страстей вокруг завещания!

И будто кто-то подслушал его желания. Буквально на следующий день Жеремиас сообщил, что уезжает осматривать свою новую фазенду.

— Я беру с собой Отавинью, — прибавил он.

— А мне с вами можно? — спросила Рафаэла.

— Нет, — сухо ответил дядюшка, чем опять рассердил ее.

А Отавинью вздохнул с облегчением. На фазенде го ожидало дело, а работать он любил.

— Трудолюбием он пошел в отца, — любила повторять Жудити.

«А честностью? А достоинством? — задал себе вопрос Жеремиас, слыша ее слова. — Это мы еще должны проверить».

В имении их ожидали немалые трудности — там все работники вдруг объявили, что просят расчет. Собирался уйти и управляющий. Разумеется, дело тут не обошлось без Бруну. Он распустил слух, что с Бердинацци не ужиться, что он прижимист, капризен и требует от работников неведомо чего.

— Пусть, пусть попляшет, — мстительно говорил Бруну, — пусть попробует управиться с двадцатью пятью тысячами голов скота!

Он не знал, что Жеремиас рассчитывал на Отавинью, который достаточно хорошо смыслит в этом деле.

Когда Отавинью осмотрел ферму, то пришел в восторг. Дело здесь велось по высшему классу.

— Да-а, сеньору Медзенге трудно было расстаться с таким хозяйством, — признал он сочувственно.

Услышав его слова, Жеремиас самодовольно покрутил головой.

— То ли еще будет тут! — посулил он.

А Отавинью подумал про себя: «Если бы я получил в свое ведение такую фазенду, ничего в жизни больше не желал бы!»

Бруну отвез Уере обратно в Арагвайю. Оттуда он собирался лететь в Минас-Жерайс. «Я должен сам посмотреть, как там живет Луана. И если этот мерзавец хоть что-то предпримет против моего ребенка — убью!» — пообещал себе Бруну.

А в это время Рафаэла крадучись выходила из комнаты старого Жеремиаса. Она что-то выносила оттуда и явно очень не хотела, чтобы ее застали с добычей…

Глава 40

У Бруну слово не расходились с делом, и, оставив Уере в Арагвайе, он полетел в Минас-Жерайс. Жеремиас как раз отсутствовал — осматривал свою новую фазенду.

«Ну и отлично, — решил Бруну, — ему ферма, мне — жена».

Жудити страшно испугалась, увидев на пороге Бруну, который спросил, где ему найти Луану.

Но Луану не надо было искать. Услышав голос Бруну, она сама вышла в холл.

— Здравствуй! — поздоровался Бруну. — Ну что, поедем домой?

У Жудити замерло сердце: что она скажет хозяину, если он приедет и не найдет здесь Луаны? Он же весь дом разнесет!

— Не поговорив с сеньором Жеремиасом, по-моему, уезжать не следует, — осторожно проговорила она.

Луана тоже так думала и попросила Бруну не торопиться.

— А я бы не стала ждать! — заявила подошедшая на голоса Рафаэла. Она мгновенно поняла, что происходит и о чем идет речь, и всячески стал советовать Луане ехать немедленно.

Но толку от ее советов было немного, Луана привыкла все решать сама, и раз она сказала, что сейчас она не поедет, то ничто не могло ее заставить переменить решение.

Так встреча и кончилась, к великой радости Жудити и немалому огорчению Рафаэлы.

Но не таков был Медзенга, чтобы, получив отказ, удовлетвориться им.

Жудити стала хвалить Луану за то, что та не уехала без ведома дядюшки.

— Ты же сама понимаешь, увези тебя Бруну, старый Жеремиас начал бы против него настоящую войну, — сказала она.

А Луана про себя подумал: «Нет, я все хочу решить миром! Мой ребенок не должен расти и постоянно слышать «проклятый Медзенга!» или «проклятый Бердинацци!» и чувствовать себя проклятым. Он должен расти в атмосфере любви и доверия».

— Да, я все понимаю, — сказала она вслух, но сидеть и болтать с Жудити ей не хотелось, она тосковала по Бруну и жалела, что Медзенга с Бердинацци никак не могут сговориться.

— Я что-то устала, — сказала она вскоре, — пойду-ка лягу пораньше спать.

А когда пришла к себе в комнату, то нашла там Бруну, и сама не знала, радоваться ей или горевать.

Но горевать оказалось некогда: они так стосковались друг без друга, что даже не говорили, а обменивались жадными, отчаянными поцелуями.

Глубокой ночью, когда Жудити, по своему обыкновению, обходила дом, она услышала из комнаты Луаны голос Бруну и опять похолодела от ужаса.

— А на рассвете полетим домой, так, моя голубка? — слышался голос Бруну.

Что отвечала Луана, Жудити не расслышала, но поняла, что ей теперь не спать до рассвета. Она лежа и думала, пытаясь найти слова, какими можно было бы помягче рассказать хозяину о бегстве Луаны.

С утра пораньше Жудити заглянула к Луане в комнату и застыла на пороге со счастливой улыбкой: Луана мирно спала на своей кровати. Она была одна.

— Бруну только утречком улетел, — ехидно заявила за завтраком Рафаэла.

— А когда ты скажешь хозяину, что и твой ребенок Медзенга? — так же ехидно ответила ей Жудити.

— Никогда! — сердито бросила Рафаэла. — В этом доме стало что-то уж слишком много Медзенга. Мой ребенок будет Бердинацци. Я нисколько не сомневаюсь, что он от Отавинью.

— Зато я сомневаюсь, — сказала Жудити, поджимая губы.

«Вот еще одна змея на мою голову! — подумала про себя Рафаэла. — Того и гляди наговорит дядюшке с три короба. А он возьмет и переделает завещание! Но не так-то я проста, как вам кажется. Меня голыми руками не возьмешь. И раз я сказала, что никогда не буду больше голодать, так оно и будет!»

Видел поднимающийся самолет и старый Бердинацци, когда подъезжал к имению, и тут же учинил допрос.

Но Луана и не думала прятаться и что-то утаивать.

— Это самолет Бруну, — сказала она.

— Он хотел с вами поговорить, — тут же вступила в разговор Жудити, пытаясь избежать и опасной темы и скандала.

— А со мной переспать, — так же спокойно добавила Луана. — И он спал со мной.

Старый Жеремиас хотел было по своей старой привычке начать кричать, но потом передумал, потрепал Луану по плечу и промолчал. Однако затем сказал:

— А я знаю, он хотел тебя увезти. Почему ты не поехала с ним?

— Хотела сначала поговорить с вами, дожидалась, — в тон ему ответила Луана. — И вот вполне осознано заявляю вам: я хочу жить с Бруну, дядюшка!

— Ладно, ладно, не спиши! Поговорим еще, — скороговоркой отвечал старик. — Не горит у тебя, не горит! Вон она как мне нравится, — кивнул Жеремиас в сторону Жудити, — а она не хочет жить со мной! Нет, не хочет!

И с этими словами он торопливо зашагал к себе в кабинет, а обе женщины с невольными и недоуменными улыбками переглянулись.

Поздравив дядюшку с приездом, Рафаэла не преминула спросить, рассказала ли ему Жудити о Бруну, который лазил в окно к Луане.

— Луана мне сама все рассказала, — спокойно ответил Жеремиас.

— И как вы с ней теперь поступите? — спросила Рафаэла, собираясь подогреть его негодование.

— Никак, — пожал плечами старик. — Я рад, что она не врет мне. Я дорого ценю, когда мне говорят правду, — с нажимом сказал старик, глядя на Рафаэлу.

«Ну уж от меня вы правды не дождетесь, — тут же подумала Рафаэла. — На эту удочку я не попадусь. Только я скажу, что ребенок от Медзенги, мне тут же будет от ворот поворот. Не скажу — опять виновата! А причина всему — Луана. Дядюшка теперь ее опекает. Она теперь в любимцах ходит, а я в постылых. Ей все можно! А меня!.. А меня!..» И Рафаэла едва не захлебнулась в рыданиях, чувствуя себя обманутой и преданной. А вскоре она получила подтверждение, что ходит в постылых. Спросив, как понравилась дядюшке фазенда, получила ответ:

— Понравилась. И я решил оставить там Отавинью управляющим. Мне кажется, ему тоже понравилось. И даже больше, чем мне.

— Что же, я одна жить буду? — поинтересовалась Рафаэла.

— Почему одна? — удивился дядюшка. — Ты к нему поедешь. Или ты не жена ему?

Рафаэла опять почувствовала ком обиды в горле: значит, вот как дядюшка решил от них с Отавинью избавиться! Ему уже наплевать на то, что она ждет ребенка. Ведь он им золотые горы сулил, если будет наследник. Она ему поверила, а он отсылает ее с нелюбимым мужем куда подальше! И она даже не узнает, когда он перепишет завещание. Ни во что вмешаться не сможет, раз всем будет заправлять Луана! Луана и ее ребеночек. Старик к ребеночку привяжется, а на малыша Рафаэлы ему и вовсе будет наплевать. И останется она, Рафаэла, на бобах. А она-то всем для старика пожертвовала! Сердце разбила! Счастье потеряла! Но он обманул ее! Предал! Растоптал! Ну нет же! Не бывать такому! Не бывать! Не бывать!

Ни минуты покоя не знала теперь и Лейя. Незнакомец, который звонил ей и советовал опознать тело в морге, оказался частным детективом Кловисом. Он попросил ее о встрече, и она не могла отказать.

— Я хочу доказать, что Ралфа убили, — заявил он после первых, ничего не значащих слов.

А вот уж Лейя никак не хотела этого, поскольку не знала, на кого в этом случае может пасть подозрение — на нее саму? На Бруну? На Маркуса? Все они в разные минуты жизни желали Ралфу смерти, все таили на него зло, все громко кричали об этом, а иногда и грозили пистолетом… Поэтому она повторила ту же ложь:

— Он мне звонил из Уругвая…

— А я думаю, что с ним свел счеты какой-то рогатый ревнивец, — продолжал настаивать Кловис. — Хотел избить до полусмерти, а избил до смерти… Честно говоря, меня настораживает ваше равнодушие, я ждал, что вы будете более активно доискиваться, куда подевался ваш супруг и кто виноват в его гибели…

Лейя похолодела: вот оно, вот уже начались подозрения… Но она постаралась взять себя в руки и как можно равнодушнее сказала:

— Видите ли, если для вас Ралф исчезает впервые, то на моей памяти он исчезает в десятый раз. И причиной этому всегда бывает женщина. Так что не стоит удивляться, если я не спешу найти его с очередной любовницей. Как только у него кончаться деньги, он появится…

Кловис не мог не согласиться, что в поведении Лейи есть своя логика, тем более что не только она, но и он сам не мог опознать в найденном трупе Ралфа…

Однако Кловис не собирался бросать поиски. Он хотел заставить признаться Орестеса или найти того, кто прикончил избитого Ралфа, закопав его в песок. Без чьей-то посторонней помощи даже пьяный и избитый Ралф не мог захлебнуться.

Кловис поддерживал связь с Маритой, Марита приходила к Лейе… Наконец при очередном разговоре с Маритой раздраженная Лейя сказала:

— Нет, я нисколько не верю в смерть Ралфа. Больше того, убеждена, что он просто-напросто занимается какими-то темными делишками — наркотиками или еще чем-то в этом роде.

После этого визита она позвонила в Рибейран-Прету и попросила разрешения у Бруну немного пожить у них на вилле.

— Я совершенно перестала спать, — сказала она. — У вас в доме я буду чувствовать себя под защитой, которая так мне сейчас необходима.

Бруну, подумав, решил:

— Ты у нам будешь на правах гостьи и можешь гостить, сколько тебе угодно…

Лейя горячо поблагодарила его и не замедлила приехать. Маркусу очень понравилась выдумка Лейи насчет наркотиков.

— Ты просто молодец, мама! Ты это здорово придумала, — одобрил он.

Вообще, как только Ралф исчез, отношение сына к матери очень переменилось — теперь Маркус заботился о ней, стал гораздо нежнее, внимательнее, и Лейе от этого было и горько, и радостно.

Часто она сожалела, что доставила своим детям столько тяжелых минут, связавшись с низким и недостойным человеком…

Но потом вспоминала Ралфа и горевала о нем…

Между тем Кловис связался с полицией в Гуаружи. Инспектор Жозимар, расспрашивая местных рыбаков, успел установить, что несколько дней назад возле этого пляжа останавливалась яхта. Двое здоровых парней волокли какого-то бедолагу и принялись избивать его. С яхты за избиением наблюдали мужчина и женщина. Потом избитого бросили на берегу, и яхта отплыла. Но следом к берегу подошла лодка. Что произошло потом, рыбаки не могли сказать. Начался прилив, они занимались своими сетями, им было не до чужаков. Они даже не могли сказать, как называлась яхта. Вспомнили только, что неподалеку от берега находился еще и вертолет. Однако один из рыбаков передал Жозимару золотою цепочку с медальоном. Ее-то и предложил Кловису для опознания.

— Сам я не знаю, принадлежала ли она тому, кого я ищу, — сказал Кловис. — А ищу я человека по имени Ралф. Но женщины, которые с ним спали, должны знать о медальоне.

Кловис хотел выяснить насчет медальона у Сузаны, но трубку взял Орестес и принялся кричать на него:

— Не смейте нас шантажировать! Еще одно слово, и я буду вынужден обратиться в полицию!

— Которая уже знает, что на избиваемого с яхты смотрели мужчина и женщина, а я сообщу, кто именно, — хладнокровно парировал Кловис и положил трубку, оставив Орестеса беспомощно задыхаться на другом конце провода.

Беспомощно задыхался и Жеремиас. Он лежал на своей кофейной плантации, глядя широко открытыми глазами в безоблачное синее небо, и беспомощно хрипел. Работник, вместе с которым старик осматривал свои кофейные деревья, бросился вызывать медицинскую помощь. Старого Жеремиаса Бердинацци среди бела дня скосила пуля… Но чья? Неужели опять проклятые Медзенги?…

Рафаэла крадучись пробралась в комнату дядюшки и что-то судорожно сунула под кровать. Из комнаты вышла с явным облегчением. Когда же она спустилась в кухню, там плакали Луана и Жудити. Старого Жеремиаса только что отправили в реанимационное отделение.

— Кто же? Кто мог покусится на его жизнь? — дрожащим голосом спросила Рафаэла, садясь рядом с Жудити за стол и бессильно опустив руки, всем своим видом выражая крайнюю степень отчаяния.

— Я позвонила Бруну, он сейчас прилетит, — сказала Луана.

— Это еще зачем? — тут же возмутилась Рафаэла. — Зачем в нашем доме Медзенга! До похорон дело еще не дошло! Не торопишься ли ты, когда созываешь Медзенга к смертному одру Бердинацци?!

— Тише, тише, — попыталась утихомирить ее Жудити, которая зажгла свечку перед Пресвятой Девой Марией и потихоньку молилась за своего старого хозяина, прося, чтобы Господь продлил его дни…

Глава 45

Когда Жозимар пытался вызвать Маркуса на допрос, тот находился вместе с отцом в Арагвайе. Бруну все казалось, что Луана бежала именно туда, к Зе и Донане, которые относились к ней как к дочери и где она всегда чувствовала себя легко и спокойно.

— У меня сердце сжимается от боли, когда я думаю, что Луана, беременная, бродит где-то неподалеку, не решаясь войти в дом, — признался он в разговоре с Зе ду Арагвайя.

— Может, она заблудилась на здешних дорогах? — сам того не желая, подлил масла в огонь Зе.

— Не дай Бог! — совсем разволновался Бруну. — Самое ужасное то, что я даже не знаю, жива ли она.

— Ну не надо думать о худшем, — попытался успокоить его Зе. — Я сам поеду искать Луану! И найду ее, даже если мне придется обшарить каждый самый глухой уголок в Бразилии.

Растроганный Бруну обнял его и произнес взволновано, как клятву.

— Если ты найдешь Луану и привезешь ее ко мне, то больше не будешь служащим на этой фазенде, а станешь моим полноправным партнером!

Зе ду Арагвайя тоже растрогался не меньше хозяина, но постарался скрыть свое смятение, а потом сразу перешел к делу:

— Мне тут пришло в голову… Луана много лет работала на тростниковых плантациях. Что, если она и сейчас подалась туда? Пожалуй, с этого я и начну поиск.

Бруну благословил его в дорогу и вернулся вместе с Маркусом домой, в Рибейран-Прету.

А там комиссар Бордон сообщил ему, что работает в контакте с инспектором Валдиром, но каких-либо сведений о Луане у того тоже не имеется.

— Он все еще разыскивает Луану как мою сообщницу? — раздраженно спросил Бруну.

— Ну, пока с тебя не снято подозрение, то, конечно, по этой причине, — мягко ответил Бордон. — Но не только. Он ведет розыск также по поручению Жеремиаса Бердинацци, который в настоящее время находится в Италии.

— Где? — удивился Бруну. — Что ему понадобилось в Италии? Неужели он увез Луану и решил спрятать ее там?

— С тобой невозможно разговаривать: ты все время думаешь только о своей Луане, — укорил его Бордон. — А Бердинацци поехал в Италию выяснить, действительно ли Рафаэла является внучкой его брата Бруну! По крайней мере, так он объяснил свой отъезд Валдиру.

Бруну был потрясен услышанным: неужели Жеремиас тоже сомневается в показаниях Рафаэлы? Значит, она действовала не по его наущению, выдвигая свои чудовищные обвинения? Или старый хитрец просто решил уйти в тень, пока Валдир занимается расследованием?

Ни на один из этих вопросов ответа у Бруну не было.

А Жеремиас между те действительно разыскивал в Италии семью своего покойного брата, или, точнее, то, что от нее осталось. Сделать это было непросто, поскольку Жеремиас не располагал какими-либо сведениями о девушке по имени Джема, которую упоминал в своем письме Бруну Бердинацци. Ему даже не было известно, в каком городе жила она во время войны и где Бруну зарегистрировал с нею свой брак.

Поэтому Жеремиас ничего не рассказывал Жудити о своих поисках, когда звонил ей из Италии, а только спрашивал, не нашлась ли Луана.

Жудити, не расстававшаяся с патроном на протяжении двадцати лет, очень скучала по нему и тяготилась своим одиночеством.

Правда, ей стало немного веселее, когда в Минас-Жерайс вернулся Отавинью, не вынесший совместного проживания с Рафаэлой.

— Я готов отказаться от своей доли наследства, — признался он Жудити, — только бы больше не видеть Рафаэлу. Дядя еще не установил, что она — не Бердинацци? Он же звонит оттуда.

— Нет. А ты тоже допускаешь, что Рафаэла нас всех обманывает? — спросила Жудити.

— Я допускаю не только это, — сокрушенно вымолвил Отавинью. — У меня есть подозрения, что она помогла Фаусту убить моего отца, а потом убрала его самого. И уж совсем не сомневаюсь в том, что Рафаэла оговорила Луану, а также Маркуса и Бруну Медзенга.

— Насчет Бруну я ничего не могу сказать, а вот Маркуса, насколько мне помнится, здесь и близко не было, когда погиб Фаусту, — заметила Жудити. — Что же касается Луаны, то она вообще на такое не способна.

— Ладно, подождем возвращения сеньора Жеремиаса, — устало произнес Отавинью. — Если, конечно, Рафаэле не вздумается устранить к тому времени и меня, как доктора Фаусту.

— Господь с тобой! — испугалась Жудити. — Ты говоришь страшные вещи. Неужели Рафаэла так опасна?

Отавинью не ответил, лишь тяжело вздохнул.

Кловис из кожи вон лез, стремясь реабилитировать себя в глазах комиссара и найти парней, избивших Ралфа, которые исчезли из Гуаружи, как только узнали, в какую неприятную историю вляпались. Отыскать их было непросто, но судьба оказалась благосклонна к проштрафившемуся детективу, и вскоре он доставил тех ребят в полицейский участок, где Жозимар устроил им допрос с причастием.

Они подтвердили то, что ранее говорил Орестес, и тем самым косвенно сняли подозрения с Кловиса.

А вот искренность другого свидетеля — Жералдину — у комиссара возникали большие сомнения. И тогда он вновь послал повестку Маркусу, предчувствуя, что на сей раз сможет докопаться до истины.

Маркус к тому времени уже знал от матери, что Жералдину арестован. А отец открыл ему тайну, от которой у Маркуса все похолодело внутри.

— Я видел, как ты и Жералдину закапывали в песок. Лейя тоже об этом знает.

— Папа, я вовсе не собирался его убивать, — стал оправдываться Маркус. — Только хотел припугнуть. Ведь он избивал маму! Но мне и в голову не пришло, что прилив может быть таким сильным. Мы оставили этого негодяя довольно далеко от воды, а он тем не менее все равно захлебнулся.

— Сынок, не надо себя казнить, — попытался утешить его Бруну. — Я на твоем месте поступил бы точно так же. А сейчас нам надо подумать, как ты будешь вести себя на допросе.

— Я во всем признаюсь, — глухо произнес Маркус. — Теперь, когда они арестовали Жералдину, у меня нет другого выхода.

— Если ты это сделаешь, я все опровергну и скажу, что Ралфа убил я! — рассердился Бруну. — В конце концов, обманутый муж — я, а не ты!

— Но у них есть показание Жералдину, — напомнил ему Маркус. — А это значит, что на пляже вместе с Жералдину был не ты, а я. Поэтому отпираться тут бесполезно.

В полицейский участок он отправился вместе с матерью и отцом. На вопросы комиссара отвечал четко и мужественно.

— Я хотел проучить этого типа за то, что он бил мою мать, — пояснил он причину своего поведения в ту ночь.

— Расскажите подробно, как все было, — попросил Жозимар.

Маркус повторил все то, о чем рассказывал и Жералдину, за исключением одной, но очень важной подробности:

— Те двое избили Ралфа и ушли, бросив его на берегу. А я и Жералдину зарыли его в песок, оставив снаружи только голову, чтобы он мог дышать. Поверьте, мы не знали и не предполагали, что вода в ту ночь поднимется так высоко!

— Это вы потом расскажете присяжным. А пока я вынужден вас арестовать за убийство, — подвел итог Жозимар.

— Но вы же слышали: он не хотел убивать! — воскликнула в отчаянии Лейя.

— Суд разберется, было убийство умышленным или случайным, — сухо ответил комиссар.

— Да Ралф вообще жив! — истерично закричала Лейя. — Он звонил мне откуда-то из-за границы. А вы нашли труп какого-то другого человека!

Жозимар посоветовал Бруну увести ее и как-нибудь успокоить.

Маркус же под конвоем отправился в камеру, где встретился с Жералдину.

— Спасибо, что защитил меня, — сказал ему, виновато улыбнувшись. — Не волнуйся, мой отец найдет хорошего адвоката и вытащит тебя отсюда.

— А какой срок нам могут дать? — спросил Жералдину.

— Думаю, небольшой, потому что Ралф недорого стоил, — позволил себе пошутить Маркус.

Лейя горько плакала, уткнувшись в плечо Бруну, а он, тоже едва держась на ногах от горя, пытался ее утешить:

— Если Маркусу не удастся избежать приговора, я всю вину возьму на себя. У нашего мальчика впереди огромная жизнь… Когда мой самолет упал в лесу, он искал меня как безумный. А когда нашел, то сказал, что любит меня! В тот самый момент он перестал быть мальчишкой и превратился в мужчину. Теперь он помогает мне в делах… Нет, я не допущу, чтобы мой сын провел в тюрьме свои лучшие годы!..

Лия, узнав об аресте брата, тоже зарыдала, и Апарасиу даже отменил концерт, не желая оставлять ее в такие тяжкие минуты без своего участия.

Теперь надо было как-то сообщить Лилиане об аресте Маркуса. Лия и Светлячок пригласили ее в дом Медзенги и начали трудный разговор издалека, осторожно подступая к главному. Но когда им все же пришлось сказать, что Маркус сейчас находится в тюрьме, Лилиана упала в обморок.

Лия бросилась звонить врачу, боясь, что подруга может потерять ребенка.

К счастью, Лилиана пришла в себя еще до приезда врача, но была очень слабой. Ее отвезли домой, и несколько дней Роза провела у постели дочери, опасаясь, как бы у той не начались преждевременные роды.

Лилиана была благодарна матери за то, что она, против ожидания, не ругала Маркуса, не называла его преступником, а, наоборот, сочувствовала ему:

— Он, бедняга, расплачивается за безответственное поведение Лейи. К сожалению, такое случается довольно часто: родители наломают дров, а дети потом страдают.

Лилиане было приятно, что мать говорит в том числе о себе, вероятно, уже раскаивалась в той поспешности, с какой расторгла свой собственный брак.

— Я думаю, для тебя с отцом еще не все потеряно. Вы не настолько испортили отношения, чтобы теперь не могли помириться, — сказала она, предполагая, что матери будет приятно это услышать.

Роза, однако, не поддержала ее:

— Мы с Роберту не стали врагами, и слава Богу. Но это не означает, что можно вернуть те чувства любви и доверия, которые объединяли нас в юности. Я теперь должна научиться жить, рассчитывая только на себя, и не зависеть от его успеха в политической карьере.

— Но это же очень трудно, мама! — заметила Лилиана.

— Ничего, я справлюсь со всеми трудностями, — уверено заявила Роза. — Неужели же я ничего не стою сама по себе — как человек, а не только как жена сенатора Кашиаса? Этого не может быть! Один знакомый обещал устроить меня на работу. На днях я с ним встречусь…

— И что это будет за работа? — спросила Лилиана.

— Пока не знаю. Но тот человек считает, что она придется мне по вкусу и будет по силам.

Здоровье Лилианы между тем наладилось, и Роза со спокойным сердцем смогла отправиться на деловую встречу, которая, впрочем, длилась до позднего вечера.

— Мой покровитель пригласил меня поужинать, — смущенно пояснила она в ответ на недоуменный взгляд дочери.

— Папа звонил, — сообщила Лилиана. — Он завтра приедет.

Роза не выразила по этому поводу ни радости, ни раздражения, но перед самым приездом Кашиаса ушла из дома, и Лилиана догадалась по ее смущенному виду, что это опять надолго. Поэтому, когда приехал отец, предложила ему поужинать в каком-нибудь ресторане.

— А может, нам стоит подождать маму и пойти вместе с ней? — спросил ничего не подозревающий сенатор.

— Вряд ли она вернется скоро, — вынуждена была сказать Лилиана.

Кашиас сразу же сник, в глазах его проступила неприкрытая печаль. Но, несмотря на это, он сказал, что рад за бывшую жену, которая пытается заново устроить свою жизнь.

— А как устраиваться твоя жизнь, папа? — спросила Лилиана, почувствовав острую жалость к отцу.

Он неопределенно пожал плечами, не зная, что ответить, поскольку жизнь его с некоторых пор утратила целостность, рассыпавшись на отдельные, не связанные между собой заботы: дочь, политика, Шакита… Да, и Шакита! Потому что и сейчас, не работая у него и не живя с ним под одной крышей, она продолжала искушать немолодого, уставшего Кашиаса своей юной энергией и какой-то самоотверженной преданностью. Ее телефонные звонки и дерзкие — без приглашения — визиты становились для него все более необходимыми, но внешне он продолжал сохранять сдержанность, потому что не был готов к новым, кардинальны переменам в собственной жизни и даже боялся их.

— Для меня сейчас главное — чтобы ты благополучно родила и чтобы у твоего Маркуса закончились все неприятности.

— Сеньор Бруну нашел ему очень хорошего адвоката, — сказала Лилиана, — так что будем надеяться на лучшее.

Доктор Валфриду, которого нанял Бруну для защиты Маркуса и Жералдину, действительно вскоре добился их временного, до суда, освобождения из-под стражи.

Маркус, вернувшись домой, выглядел веселым и бесшабашным.

— Со мной не случится ничего плохого, — говорил он. — Я не убивал этого подонка, только закапал его в песок. А все остальное сделало море.

— Интересно, кто-нибудь может посадить море в тюрьму? — поддавшись его веселому настроению, пошутила Жулия, но эта шутка не нашла одобрения у Лии.

— Думай, что говоришь! — одернула она служанку.

Маркус в свою очередь сделал замечание сестре.

— Да не будь ты такой занудой. И не смотри на меня как на обреченного!

— А меня бесит твоя неоправданная беспечность, — рассердилась Лия. — И я не понимаю, как можно шутить, когда тебе грозит тюрьма, возможно, на долгие годы! Мне страшно подумать об этом. Что будет с тобой, с Лилианой, твоим ребенком?

— Мне важно быть на свободе, когда он родится, — уже вполне серьезно произнес Маркус. — А что будет потом — не хочу сейчас думать.

Позже, беседуя с отцом, он попросил его:

— Если мне все же дадут срок, ты помогай, пожалуйста, Лилиане. Она ведь будет растить твоего внука!

— Ты мог бы и не говорить мне этого, — ответил Бруну. — Ребенка Лилианы я не оставлю без помощи. А что делать с тем, другим, которого ждет Рафаэла?

— Его я никогда не признаю! Он — просто Бердинацци!

— Ох, сынок, не все так просто, как тебе сейчас кажется, — вздохнул Бруну. — От собственного ребенка невозможно отмахнуться, тем более, что его мать оказалась такой сволочью. Это заведомо несчастное дитя.

— У него есть отец — Отавинью! — напомнил Маркус. — И не надо заранее оплакивать судьбу этого ребенка.

Бруну умолк, не желая дополнительно расстраивать сына, которому и без того сейчас было не сладко. От адвоката Бруну знал, что отстоять Маркуса в суде очень сложно, поскольку инспектор Валдир тоже выдвинул против него официальное обвинение в убийстве. Логика, которой при этом руководствовался Валдир, была предельно проста: если Маркус сам признался в убийстве Ралфа, пусть и непреднамеренном, то он вполне мог убить и Фаусту, а значит, показаниям Рафаэлы можно верить.

Правда, адвокат Валфриду уверял Бруну, что сумеет отвергнуть это обвинение как бездоказательное, но у присяжных все равно может сложиться неблагоприятное впечатление о Маркусе.

Поэтому Бруну не покидала тревога за сына, и он не всегда умел ее скрыть. А Маркус, видя, как переживают за него отец и сестра, тоже иногда не выдерживал и говорил им:

— Если в нашем доме и впредь будет такая нездоровая атмосфера, то я, пожалуй, лучше подожду суда в камере!

Как ни странно, только Лилиана в те дни вела себя так, что внушала Маркусу надежду на благополучный исход судебного разбирательства, и вообще каким-то чудом вселяла в него уверенность в завтрашнем дне.

А он, испытывая к ней непривычное чувство нежности и благодарности, однажды вымолвил то, чего Лилиана ждала от него прежде и о чем теперь боялась даже мечтать:

— Я люблю тебя!

Она едва не лишилась чувств, но Маркус поддержал ее под руку, потом обнял и, нежно целуя, произнес:

— Ничего не бойся! Когда начнутся роды, я буду с тобой! Наш сын с первого же мгновения, как появится на свет, увидит не только маму, но и папу! Запомни: мы всегда будем очень счастливы втроем — ты, я и наш сын!

Глава 46

Лейя тоже конечно тревожилась о судьбе Маркуса, и тревога была во сто крат сильнее, оттого что к ней примешивалось острое чувство вины. В том, что случилось с ее сыном, Лейя винила себя, испытывая глубокое раскаяние за свое недавнее легкомыслие и неразборчивость в людях.

А Жозимар между тем распорядился наконец похоронить Ралфа, до неузнаваемости изуродованного побоями и морем.

Из дальней провинции приехала несчастная мать покойного, и тут выяснилась, что у нее нет денег на похороны.

Узнав об этом от Мариты, Лейя дала ей нужную сумму и попросила все устроить как полагается. Но сама идти на похороны отказалась.

Зато Сузана поехала на кладбище и рыдала над гробом возлюбленного так же, как совсем недавно рыдала над могилой мужа. Горе Сузаны было настолько искреннем и глубоким, что даже Марита впервые посмотрела на нее без всегдашней ненависти и увидела в ней не более удачливую соперницу, а подругу по несчастью.

— Я так одинока, — призналась Сузана Марите. — Потерять сразу двоих!..

Та повезла ее с кладбища прямо к Лейе, с которой теперь особенно сблизилась. Там они втроем помянули покойного, а затем Сузана рассказала Лейе, что недавно у нее был разговор с адвокатом Маркуса.

— Что тебе от него было нужно? — сразу ощетинилась Лейя, но Сузана спокойно пояснила:

— Не мне, а ему! Он сам ко мне приехал и попросил, чтобы на суде я выступила как свидетель — в защиту Маркуса. Попросил честно рассказать судьям, как Ралфа меня бил.

— И у тебя хватит смелости в этом признаться? — спросила Лейя.

— Да, — твердо произнесла Сузана. — Я пойду на это, чтобы помочь твоему сыну. Ведь его признание следователю сняло все подозрения с Орестеса. Маркус не побоялся признаться, и тем восстановил доброе имя моего мужа. А я теперь не побоюсь вытерпеть любой позор, чтобы облегчить участь Маркуса!

— Спасибо тебе, — растроганно молвила Лейя.

— Нет, это я должна благодарить твоего сына, о чем и скажу непременно в суде, — взволнованно пообещала Сузана.

Лилиана позвонила Маркусу, как только почувствовала, что начинаются схватки. Он тотчас же помчался на машине к ней домой и вдвоем с Розой отвез ее в клинику.

Спустя несколько часов Бруну подошел к телефону и услышал взволнованный голос сына:

— Папа, я тут…

— Ну наконец-то! — не дал ему договорить Бруну — Где ты пропадаешь? Я уже хотел звонить комиссару, — боялся, что тебя опять арестовали.

— Я сейчас в клинике. У меня родился сын! Я сам присутствовал при родах… Это было ужасно. То есть я хотел сказать, что все прошло хорошо и я счастлив! Лилиана чувствует нормально… В общем, поздравляю тебя: ты теперь — дед!

— Назови адрес, я сейчас к вам приеду! — крикнул в трубку Бруну.

Вскоре он появился в родильном отделении с огромным букетом цветов, которые медсестра отнесла в палату Лилианы. Самого же Бруну туда не пустили, пояснив, что роженице сейчас требуется отдых.

Роза и Маркус тоже сидели в холле — уставшие, опустошенные.

Бруну обняв сына, поздравил с рождением внука Розу. Та заплакала.

— Я так переволновалась, — сказала она, извиняясь за свои слезы.

— Это же понятно, — пробормотал Бруну, чувствуя, что сам готов прослезиться от счастья.

— Я сейчас попрошу доктора, чтобы тебе показали малыша! — засуетился Маркус.

Он вошел в кабинет врача, а Роза растроганно сообщила Бруну:

— Не узнаю Маркуса! Он так переживал за Лилиану! И потом, когда все закончилось, я видела в его глазах слезы…

— Да, мой сын стал совсем взрослым, — согласился Бруну. — И я добьюсь для него оправдательного приговора, чего бы мне это ни стоило!

Маркус отсутствовал всего несколько минут и вновь появился вместе с доктором, который любезно проводил Бруну и Розу в палату к Лилиане.

Она приветливо улыбнулась Бруну и слабым голосом промолвила, поведя глазами в сторону букета:

— Спасибо…

Медсестра тем временем вынула из кроватки младенца:

— Видите, какой он хорошенький?

— Да он, по-моему, просто богатырь, расплылся в улыбке Бруну.

— А как ты считаешь, он похож на меня? — спросил Маркус, и, не дожидаясь ответа, сам воскликнул с гордостью: — Очень похож!

— Да, уже сейчас видно, что это — маленький Медзенга! — поддержал сына Бруну.

— Слава Богу, я видел, как мой сын родился, а все остальное для меня теперь не важно, — сказал Маркус, и в его голосе прозвучала невольная печаль.

Вечером вся семья Медзенга, включая Лейю, собралась за праздничным ужином. Все поздравляли Маркуса и старались не говорить о предстоящем суде.

— Как ты себя чувствуешь в роли бабушки? — спросил он Лейю.

— Постаревшей лет на сто! — пошутила она.

Лию же волновало другое: не собирается ли Маркус привезти Лилиану и ребенка к себе домой?

— Я еще не говорил с ней об этом, — ответил он уклончиво.

— Но ты хоть теперь-то на ней женишься? — не отступала Лия.

— Да. Ради нашего сына, — сказал Маркус, несколько смутившись.

Лию такой ответ не удовлетворил.

— И только?! — возмутилась она.

— Нет, — улыбнулся Маркус. — Ради Лилианы — тоже…

— Ой, как я за вас рада! — захлопала в ладоши Лия.

— А я, наоборот, не советовал бы тебе жениться, — с напускной серьезностью промолвил Светлячок. — Послушай меня как человека более опытного и уже достаточно претерпевшего от семейной жизни. Пока мы с твоей сестрой не были женаты, то ни разу не поссорились. А теперь скандалы чуть ли не каждый день.

— Неправда! Не верь ему, Маркус, — засмеялась Лия. — У нас иногда случаются небольшие размолвки, потому что я не могу сейчас колесить с ним по стране…

Она осеклась, поняв, что невольно коснулась запретной темы, но Маркус благодарно сжал ей руку:

— Я все знаю, сестричка. Ты не хочешь уезжать из дому из-за меня. Задал я вам всем хлопот!

Светлячок исправил положение, опять сведя все к шутке:

— Ты тут ни при чем, друг. Просто я ей наскучил.

Бруну слушал их шутки вполуха, с грустью думая о том, что вот празднует сейчас рождение внука и ничего не знает о своем сыне, который тоже скоро должен родиться. И о Луане ничего не знает! Зе ду Арагвайя уже объехал множество тростниковых плантаций, заезжал также к Режину и Жасире, но не нашел никаких следов Луаны. Бруну оставалось только молить Бога, чтобы ребенок родился нормальным и здоровым.

Как раз в то время, когда Лилиана рожала, корчась от боли, и Маркус, стоя над ней, ощущал эту боль, как свою собственную, Рафаэла упала с лошади.

Слуги помогли ей подняться и вызвали врача, но спасти ребенка все равно не удалось.

Доктор позвонил в Минас-Жерайс, вызвал Отавинью, и тот поехал к Рафаэле несмотря на их разрыв. А когда увидел ее в больничной палате — бледную, осунувшуюся, под капельницей, то и вовсе почувствовал к ней жалость.

— Нет больше моего ребеночка, — заплакала она. — Все-таки Господь наказал меня.

Отавинью молчал, не находя для нее слов утешения.

Позже, вытерев слезы, Рафаэла спросила, нет ли каких вестей от дяди, из Италии.

— Он иногда звонит из Жудити, но о результатах своего поиска не докладывает, — сказал Отавинью.

— Хоть бы он поскорее установил, что я — внучка Бруну Бердинацци, и наконец переписал на меня завещание, — произнесла она в своей обычной жесткой манере, от чего Отавинью стало не по себе.

— Ты все-таки не исправима! — произнес он с сожаление и досадой.

А Жудити в его отсутствие навестил инспектор Валдир.

— Вы знаете, где сеньор Бердинацци хранит патроны к пистолету?

— Да, — насторожилась Жудити. — А зачем они вам?

— В сеньора Жеремиаса стреляли из его же пистолета. И тот, кто держал в руках это оружие, стер все отпечатки пальцев, так же как и в случае с убийство доктора Фаусту. Но я все же хотел бы осмотреть коробку, в которой лежат патроны.

Жудити, после некоторого колебания, открыла ящик стола и указала Валдиру на небольшую пластиковую коробку.

Он осторожно положил ее в специальный пакет и попросил Жудити никому не рассказывать о том, что она отдала патроны на экспертизу.

— А если о них спросит Рафаэла, — добавил он, — то скажите ей, что патроны взял с собой сеньор Жеремиас.

— Она теперь постоянно живет на новой фазенде, — пояснила Жудити. — К тому же у нее случилось большое несчастье: бедняжка не уберегла ребенка и сейчас находится в больнице.

Валдир отреагировал на это сообщение своеобразно:

— Что ж, это многое для меня упрощает.

— Я вас не поняла, — недоуменно произнесла Жудити.

— Я имел в виду, что очень неприятно сажать в камеру беременную женщину, усмехнулся инспектор.

— Вы хотите арестовать Рафаэлу?!

— Нет, я подожду, пока вернется из Италии сеньор Бердинацци, — сказал Валдир, так и не объяснив, за что именно собирается взять под стражу Рафаэлу. — Только прошу: пусть все, о чем мы сейчас говорили, останется между нами, — еще раз напомнил он, прежде чем уйти.

К вечеру хлынул ливень и разразилась страшная гроза. На душе у Жудити стало тревожно. Она подумала о несчастной Луане, которая скитается неизвестно где, о своем дорогом сеньоре Жеремиасе, давненько не подававшем никаких вестей, и принялась творить молитву за их здравие и благополучие.

Внезапный звонок в дверь заставил Жудити вздрогнуть. Кто бы мог быть в такое ненастье?

— Откройте, это мы! — послышался из-за двери голос Отавинью.

— Да-да, сейчас, — засуетилась Жудити.

Вместе с Отавинью приехала и Рафаэла.

— Я подумал, что здесь она быстрее оправиться от болезни, — пояснил, оправдываясь, Отавинью.

— Разве можно беременной женщине ездить на лошади? — укорила Жудити Рафаэлу, но та ответила усталым отстраненным голосом — так, словно речь шла не о ней, а о каком-то постороннем человеке:

— Произошло то, что должно было произойти. Это судьба.

Затем, немного отдохнув с дороги, она спросила о Луане, а также поинтересовалась, нет ли каких новостей из Италии.

Отавинью, поручив Рафаэлу заботам экономки, ушел спать в свою комнату. Рафаэла же через какое-то время направилась в свою.

— Вы так и не помирились? — спросила ее Жудити

— Нет. Отавинью очень помог мне в эти трудные дни, но с нашим браком действительно покончено.

— Да, вы собственно, никогда и не были женаты, — заметила Жудити. — Потому что в свидетельстве о браке значится Мариета Бердинацци, а не Рафаэла.

— Это замужество было моей очередной глупостью, — призналась Рафаэла. — Я хотела, чтобы у ребенка был отец. Но теперь это уже не имеет никакого значения. Отавинью мне никогда не нравился. А Маркуса я люблю до сих пор!.. Ты позвони ему завтра, пожалуйста. Скажи, что нашего ребенка больше нет…

— Да, конечно, я все сделаю, — прониклась к ней сочувствием Жудити. — Ты теперь будешь жить здесь все время?

— Надеюсь, — довольно жестоко ответила Рафаэла. — Я терпеть не могу бывшую фазенду Медзенги! Пусть там живет Отавинью.

— А что на это скажет сеньор Жеремиас? — осторожно спросила Жудити.

— Дядя переменит свое отношение ко мне, когда узнает, что я действительно внучка Бруну Бердинацци.

— А сможешь ли ты ужиться тут с Луаной? — не удержалась от очередного вопроса Жудити.

— Я думаю, она сюда больше не вернется, — зло ответила Рафаэла.

Жудити напугали ее слова. Она даже подумала, не расправилась ли Рафаэла с Луаной, если так уверена, что та не вернется. Но, несмотря на все свои подозрения, утром позвонила Маркусу и сказала ему, что Рафаэла лишилась ребенка, которого ждала.

Маркус ответил на это весьма жестоко:

— Мне жаль, что так случилось, но я к этому ребенку не имею никакого отношения. Мой ребенок родился здесь, в Рибейран-Прету.

Когда Жудити передала эти слова Рафаэле, та буквально застонала от бессильной злобы.

А Маркус, наоборот, почувствовал облегчение от того, что все так удачно разрешилось.

— Ты меня опять огорчаешь, сын, — сказал ему Бруну. — Это ведь был твой ребенок! Как же можно радоваться тому, что он не появился на свет?

— Я вовсе не радуюсь, — возразил Маркус. — Но и не скрываю, что такой исход меня вполне устраивает. Во-первых, я не до конца уверен, что этот ребенок был моим. А во-вторых, не хочу иметь с этой злобной и насквозь фальшивой особой ничего общего. Она ведь — Бердинацци, и этим все сказано!

— Луана тоже Бердинацци, — напомнил ему Бруну. — Однако она никого не оклеветала. Что же касается того несчастного ребенка, то дай Бог, чтобы он и в самом деле оказался не Медзенгой.

Маркус уже пожалел, что разговор на эту не слишком приятную тему, а потому очень обрадовался звонку Лилианы.

— Меня навестил папа, — сообщила она. — Я ему сказала, что малыша мы назовем Маркус Роберто Кашиас Медзенга. Надеюсь, ты не будешь возражать против такого имени?

— Нет, конечно. Могу зарегистрировать его под этим именем хоть завтра! — порадовал ее Маркус.

— Я вижу, у вас с ним теперь полное единодушие, — удовлетворено заметил Кашиас.

— Да, Маркус очень внимателен ко мне. Буквально задарил подарками, — смущено улыбнулась Лилиана.

— А я ничего не могу оставить в наследство моему внуку, кроме имени, — грустно молвил сенатор.

— Разве этого мало? — возразила Лилиана. — Я горжусь твоим честным именем! И научу сына тоже гордиться своим дедушкой!

Кашиас растрогался до слез.

— И все-таки жаль, что я не могу одарить его еще и чем-то материальным.

— Но ведь ты купил ему кроватку! — напомнила Лилиана. — Для него это сейчас самая нужная вещь. А всем остальным его обеспечит другой дедушка. Он обещал! Да и Маркус не собирается сидеть сложа руки. Правда, у него большие неприятности…

— Я знаю, — сказал Кашиас. — И употреблю все свои связи, чтобы вызволить его из беды.

Глава 47

Рафаэла сгорала от ненависти к Маркусу Медзенге и мысленно посылала проклятия ему, Лилиане, а также их новорожденному сыну. Все Медзенги виделись ей теперь счастливчиками. Богатство само идет к ним в руки, а из всех переделок они выходят без потерь, и даже с прибылью! Бруну удалось выжить раненому, в непроходимой сельве. Она, Рафаэла, сделала все, чтобы обвинить их с Маркусом в убийстве, но они до сих пор гуляют на свободе и радуются рождению еще одного Медзенги.

Почему жизнь устроена так несправедливо, что одним дает все, а другим — ничего? Почему даже тот злосчастный ручей, с которого пошла эта многолетняя вражда, протекал на земле Медзенга, но сворачивал в сторону у фазенды Бердинацци?

Похоже, неудачи на роду написаны у тех, кто носит фамилию Бердинацци. Старый Джузеппе сошел с ума, Бруну погиб на войне, Джакомо — под колесами грузовика. Проклятую Луану тоже, в общем, нельзя назвать счастливицей: Господь обделил ее элементарной практичностью. А дядя Жеремиас хоть и богат, но тоже не знает покоя на старости лет — его замучила совесть и… сомнительные наследники вроде Бруну Медзенги и ее, Рафаэлы.

Если же говорить о ней самой, то более несчастного человека и сыскать трудно, потому что она к сегодняшнему дню лишилась всего — наследства, любви, ребенка…

— Почему инспектор Валдир до сих пор не арестовал Бруну и Маркуса Медзенга?! — истерично выкрикнула она, обращая свой вопрос к Отавинью. — Ведь я сама отдала ему в руки пулю, выпущенную Медзенгой-старшим в дядю! Сама призналась, что помогла Маркусу убить Фаусту. Какие еще нужны доказательства их вины?

— Наверное, твоих голословных обвинений недостаточно для Валдира, — раздраженно ответил Отавинью. — Придумай что-нибудь позаковыристее, чтобы Маркус и Бруну не могли доказать свою невиновность.

— Так ты считаешь, что я их попросту оговорила? — возмутилась Рафаэла.

— Да, я так считаю, — спокойно ответил Отавинью. — Но пусть в этом разбирается инспектор Валдир. Вот он, кстати, идет. Так что у тебя ест возможность вылить новый ушат грязи на своего возлюбленного Маркуса Медзенгу!

Инспектор Валдир, поприветствовав хозяев, выложил на стол коробку с патронами.

— Хотите узнать, кому принадлежат отпечатки пальцев, обнаруженные мной на этой коробке? — спросил он, обращаясь к Рафаэле.

— Нет! — ответил она резко.

— Почему? — изобразил удивление Валдир.

— Мне кажется, очень трудно обнаружить отпечатки пальцев на картонной коробке, — пояснила Рафаэла, добавив: — Если только у человека, их оставившего, не были грязные руки.

— Я вижу, вы весьма подкованы в подобных вещах, — заметил Валдир.

— По-моему, тут не надо семи пядей во лбу, — раздраженно бросила Рафаэла. — А вот почему вы до сих пор не арестовали Маркуса и Бруну Медзенга?

— Потому что не нашли Луану, которая могла бы подтвердить или опровергнуть ваши показания.

— Но разве бегство Луаны не является косвенным подтверждением ее соучастия в убийстве? — гнула свое Рафаэла.

— Нет, — развел руками Валдир.

— А пуля? Я же сама принесла ее вам на блюдечке!

— Вот это меня как раз и настораживает, — поймал ее на слове инспектор. — Все обвинения исходят только от вас, сеньора.

— Нет. Дядя тоже видел, как в него стрелял Бруну Медзенга.

— Сеньор Жеремиас утверждал это сразу после покушения, когда не знал, что у Бруну Медзенги имеется надежное алиби. А потом он уже не был столь категоричен и, по сути, отказался от своих прежних показаний, попросив замять дело о покушении.

— Я вам не верю! — протестующее замахала руками Рафаэла. — Зачем бы дяде понадобилось подвергать свою жизнь опасности, оставляя преступника на свободе?

— Возможно, потому, что он подозревал в преступлении кого-нибудь из родственников или друзей, — хитровато усмехнулся Валдир.

— Например, Луану, да? — подхватила Рафаэла. — Не зря же она сбежала!

— Сеньор Жеремиас не делился со мной своими подозрениями, — уклонился от ответа инспектор. — Вот он приедет из Италии, тогда вы у него сами и спросите.

— Хоть бы он уж скорее вернулся! — вздохнула Рафаэла

В это время из соседней комнаты раздался характерный междугородный звонок, и Жудити поспешила туда. Рафаэла последовала за ней, надеясь поговорить с дядей.

А Валдир извиняющим тоне пояснил Отавинью, зачем, собственно, пришел сюда:

— Я должен арестовать вашу жену, чтобы услышать от нее наконец правду. Надеюсь, вы понимаете, что она лжет? — Насколько мне известно, сеньор Бердинацци даже не уверен в том, что Рафаэла — его родственница. Потому он и поехал в Италию. Конечно, мне очень неприятно говорить все это вам. Да и сажать в тюрьму женщину, недавно потерявшую ребенка, тоже небольшое удовольствие…

— Вам не стоит передо мной оправдываться, — глухо произнес Отавинью. — Поступайте, как считаете нужным.

Валдир посмотрел на него с нескрываемым изумлением, однако задавать вопросов не стал.

Рафаэла вышла из соседней комнаты хмурая и злая.

— Мне не удалось поговорить с дядей, он расспросил Жудити о здешних новостях и положил трубку.

— А он не сказал, скоро ли приедет? — спросил Валдир экономку.

— Нет, — с сожалением ответила Жудити.

— Ну в таком случае я вынужден действовать, не дожидаясь его приезда, — решительно произнес Валдир. — Вам, сеньора Рафаэла, придется пойти со мной в полицейский участок. Возможно, там вы вспомните еще какие-нибудь подробности, что прольют свет на те преступления, которые так или иначе связаны с наследством вашего дядя.

— Да если бы дядя был здесь, он бы не позволил вам так унижать меня! — воскликнула Рафаэла. — Господи, хоть бы он поскорее вернулся.

Жеремиас же второй месяц находился и Италии, где неустанно, день за днем продавался ели приезда в страну своих предков.

Начал он этот сложный поиск с бразильского посольства в Риме, а потом, получив архивные справки, изъездил сотни километров по следам той воинской части, в которой некогда служил Бруну Бердинацци.

И везде — в каждом городе или малюсеньком поселке — выяснил, не проживала ли здесь во время войны некая Джема Бердинацци.

Иногда случалось, что женщин с таким именем и фамилией было несколько в одном городе, и тогда Жеремиас беседовал с каждой из тех, кто еще остался в живых, или с их ныне здравствующими родственниками. Но никто из них не знал бразильца Бруну Бердинацци, воевавшего в этих краях и погибшего на итальянской земле.

Много раз возвращался Жеремиас к братской могиле, в которой был похоронен Бруну и где на мраморной плите в числе других погибших было высечено его имя. Молча клал цветы и мысленно беседовал с братом, задавая ему одни и те же вопросы: «Бруну, дорогой, подскажи, где твоя семья? Где твой сын? Действительно ли Рафаэла — твоя внучка? Помоги мне, брат!»

Но ответом ему была лишь глухая кладбищенская тишина.

И Жеремиас вновь колесил по Италии, пока не нашел женщину, знавшую Джему Бердинацци, которая в войну вышла замуж за бразильского солдата, но вскоре после этого стала вдовой.

— Она жива?! — сгорая от нетерпения, спросил Жеремиас.

— Нет, Джема умерла очень давно…

— А Бруну, ее сын, жив?

— К сожалению, и он умер лет десять назад, — ответила женщина. — У него был рак.

— Но хоть кто-нибудь из их семьи остался на этом свете? — в отчаянии воскликнул Жеремиас.

— Да, я знаю внука Джемы, — сказала женщина, вернув Жеремиасу надежду. — Он работает недалеко, на оливковых плантациях. Его зовут Джузеппе Бердинацци.

Жеремиас почувствовал, как тяжелый камень упал с его души: Джузеппе! Имя отца прозвучало сейчас для Жеремиаса как своеобразный пароль. Он понял, что теперь уж точно увидит своего внучатого племянника и никаких накладок больше не случится.

Джузеппе Бердинацци оказался худощавым молодым человеком, в котором Жеремиас сразу нашел сходство со своим старшим братом: тот же рост, те же большие, чуть грустноватые глаза, та же застенчивая улыбка.

— Чем я вам обязан? — спросил парень приветливо и удивленно.

— Это я тебе очень многим обязан, сынок! — обнял его Жеремиас.

Потом они до поздней ночи сидели за столом, пили вино и говорили, говорили… Жеремиас рассказал юному Джузеппе всю историю семьи Бердинацци, а тот в свою очередь поведал ему то, ради чего старик и приехал в Италию.

— Теперь я могу спокойно умереть, — заключил Жеремиас. — Но ты должен поехать со мной в Бразилию!

С некоторых пор Апарасиу стало трудно уезжать из дома в длительные гастрольные поездки. И не только потому, что с ним отказывалась ехать Лия, считавшая себя не вправе оставлять отца и брата в такой сложный для них период. Если бы вся проблема заключалась в Лие, то он бы нашел какой-нибудь выход. Например, можно было выбирать маршруты покороче и заезжать домой почаще. Но Апарасиу поймал себя на мысли, что ему вообще наскучила эта бесконечная концертная гонка! Раньше он сочинял песни и пел их в свое удовольствие, а теперь это превратилось в какой-то конвейер, когда песни рождались не от душевной потребности, а от необходимости постоянно обновлять свой репертуар.

— Я устал, выдохся, — сказал он однажды Лие. — У меня пропал интерес к пению, не говоря уже о выступлениях на публике! Хочется спрятаться где-нибудь от этих вездесущих фанатов и жить тихо, размеренно…

— Выращивать скот, — иронически продолжила за него Лия.

— А ты зря, между прочим, насмехаешься, — серьезно молвил Апарасиу. — Мы скопили уже достаточно денег, чтобы купить хорошее стадо.

— Кулика ты возьмешь компаньоном? — спросила Лия, затронув болезненную для Апарасиу тему.

— Нет, он, наверное, так и умрет с гитарой в руках. И если я скажу ему, что хочу выйти из игры, это будет кровная обида.

— И обвинит он во всем меня! — добавила Лия.

— Ну, Зе Бенту не так примитивен, как ты думаешь, — возразил Апарасиу. — Для него не новость, что я когда-нибудь займусь разведением скота. Это моя мечта, и ты тут не при чем. Но он уверен, что это произойдет еще не скоро.

— А ты готов уйти из дуэта хоть сейчас? — уточнила Лия.

— Да, — твердо произнес Апарасиу. — Надо только набраться мужества и сказать обо всем Кулику.

Говоря это, он не знал, что его другу тоже надоело петь дуэтом. Зе Бенту вынашивал честолюбивый план своего сольного концерта. По ночам, тайком от Светлячка, он репетировал новые песни, искал для них наиболее выигрышные аранжировки, и так продолжалось до тех пор, пока он не поделился своей тайной с Лурдиньей.

А дальше все было очень просто: Лурдинья сказала Лие, Лия — Светлячку.

Дуэт распался безболезненно и легко.

— Папа, позволь представить тебе моего мужа Апарасиу, — пошутила за ужином Лия. — Его теперь следует называть только этим именем. А Светлячок остался в прошлом.

— Неужели ты все-таки решил бросить пение и заняться быками? — изумился Бруну.

— Да! — гордо подтвердил Апарасиу.

— Ну что ж, по-моему, ты еще раз доказал, насколько любишь мою дочь, — растроганно произнес Бруну. — Ведь ради нее ты оставил в прошлом не только сценический псевдоним, но и часть своей жизни.

— Не совсем так, — лукаво усмехнулся Апарасиу, желая снизить пафос столь трогательной сцены. — Я сделал это не ради жены, а всего лишь потому, что хочу стать таким же преуспевающим скотопромышленником, как мой тесть!

— Он все-таки нахал, я всегда это говорил, — шутя бросил дочке Бруну, а к зятю обратился вполне серьезно: — О быках мы обстоятельно потолкуем с тобой завтра. Я сегодня что-то устал…

Лия вздохнула, сочувственно глядя на отца, которого теперь нельзя было развеселить надолго — он пребывал в постоянной тревоге за Луану и своего будущего ребенка, по-прежнему ничего не зная об их судьбе.

По мере того как приближался день родов, Луане все труднее становилось работать на плантации. Дневную норму она выполняла из последних сил, а в глазах рябило от тростника, голова кружилась…

А однажды ей стало совсем плохо, и на мгновение она лишилась чувств.

Этого оказалось достаточно, чтобы управляющий предложил ей уволиться.

— Я же не изверг, — сказал он. — Не могу больше смотреть, как ты тут надрываешься.

— Пожалуйста, не прогоняйте меня, — взмолилась Луана. — Я сильная. И к работе такой привычная.

— Да твой живот по земле волочится, когда ты склоняешься над тростником! Не хватало еще, чтоб ты прямо тут и разродилась.

— Но мне надо еще немного заработать, чтобы купить все необходимое ребенку!

— Об этом надо было позаботиться раньше, — отрезал управляющий. — Я тебе, к сожалению, ничем не могу помочь. У нас тут не богадельня.

— Я не прошу у вас милостыни, — напомнила ему Луана и, гордо подняв голову, ушла с плантации.

Вечером она сказала Жоане и Марии, что поедет к своим друзьям — безземельным крестьянам.

— Какая тебе разница, где рожать? — попыталась отговорить ее Мария. — Все равно ты уже не сможешь найти работу с таким животом.

— Нет, ты не права, — возразила Луана. — В лагере безземельных крестьян для меня всегда найдется посильная работа. Я смогу там варить обеды, стирать, присматривать за детьми. Словом, не буду есть даром хлеб, и ребенку на еду заработаю.

Переубедить ее было невозможно, и она поехала на попутном грузовике искать Жасиру и Режину, разминувшись с Зе ду Арагвайя, который часом позже постучал в дом Марии.

— Мне сказали, что у вас живет Луана… То есть, Мариета Бердинацци, — промолвил он, волнуясь. — Я приехал за ней по просьбе моего хозяина.

— А зачем вашему хозяину понадобилась Луана? — с плохо скрываемой тревогой спросила Мария.

— Он любит ее и ждет у себя дома. А кроме того, очень волнуется за Луану и своего будущего ребенка.

— Так ваш хозяин — отец ребенка?! — всплеснула руками Мария. — Господи! Какое несчастье! Луана только сегодня ушла от нас.

— Куда? Она сказала, куда уходит? — не терял надежды Зе.

— Точного адреса я не знаю, — с сожалением произнесла Мария. — Но Луана говорила про безземельных крестьян. Она собиралась ехать к ним.

— Спасибо. Кажется, я знаю, где следует ее искать, — сказал Зе ду Арагвайя и поспешил в путь.

Однако и на этот раз ему не повезло: на том месте, где еще месяц назад располагался лагерь Режину, теперь никого не было.

— Наш хозяин прогнал отсюда этих бродяг, — пояснил один из местных крестьян.

— И куда они направились, вы, конечно, не знаете, — упавшим голосом молвил Зе ду Арагвайя.

— Нет, — ответили ему.

Луана же, наоборот, отыскала своих друзей довольно быстро.

— Тебя ищет Бруну Медзенга! — сразу же сообщила ей Бия, которую она встретила неподалеку от лагеря. — Он присылал сюда своих управляющих — сначала одного, потом другого, индейца.

— Это был Зе ду Арагвайя, — догадалась Луана, и ее лицо просветлело при воспоминании об этом добром человеке.

— Но я так и не поняла, почему ты ото всех скрываешься?

— Это долгая история, — ушла от ответа Луана. — Просто хочу, чтобы мой ребенок родился в спокойной обстановке, вдали от нескончаемой вражды между Бердинацци и Медзенга. Примете меня обратно?

— Примем, конечно, — улыбнулась Бия. — Только у нас тут вовсе не спокойно. В последнее время было несколько вооруженных стычек с охранниками. Так что здесь не самое лучшее место для рождения ребенка.

— Ничего, меня это не пугает, — сказала Луана. — Мой сын родится здесь! А потом я, может быть, сумею захватить участок земли, и мальчик будет помогать мне обрабатывать ее.

Бия посмотрела на нее с укором:

— Тебя не смущает, что ты обрекаешь свое дитя на заведомо трудную жизнь, хотя отец готов обеспечить ему другое, гораздо более благополучное будущее?

— Нет ничего ужаснее вражды между Медзенга и Бердинацци! И мой сын простит меня за этот непростой выбор, — уверенно заявила Луана.

— А ты не подумала, что носишь в себе того, чье рождение смогло бы, наконец, примирить ваши кланы?

— Боюсь, что это не под силу никому, — печально молвила Луана.

Внезапно она остановилась как вкопанная, издали увидев приближающихся к ним Режину и… сенатора Кашиаса. Затем метнулась в сторону и спряталась за деревом.

— Что здесь делает сенатор? — спросила она шепотом Бию. — Неужели тоже ищет меня?

— Нет, сенатор Кашиас приехал сюда, чтобы организовать встречу наших активистов с землевладельцами, — пояснила Бия. — Его очень беспокоит участившиеся случаи кровопролития. Ты, наверное, не знаешь, что он уже много лет борется за мирное решение земельной проблемы.

— Я знаю только то, что Кашиас — друг Медзенги, — немного успокоившись, вымолвила Луана. — И если бы он меня сейчас увидел, то непременно рассказал бы об этом Бруну.

В тот же день всю Бразилию потрясла печальная весть: во время встречи безземельных крестьян с землевладельцами был убит сенатор Кашиас. Убийце удалось скрыться.

Маркус и Роза улетели в столицу, куда было доставлено тело погибшего. А Лилиана обливаясь слезами, слушала по телевизору интервью с Режину.

— Когда прозвучал выстрел и сенатор Кашиас упал, я подхватил его на руки, — рассказывал горестный Режину. — И он, уже теряя силы, успел вымолвить: «Прошу тебя, постарайся… Никакого насилия… Только мир…»

Шакита тоже смотрела эту телепередачу, но не проронила при этом ни слезинки.

— Я продолжу дело Роберту, насколько смогу! — поклялась она в присутствии Китерин, новой горничной Кашиаса. — А для начала соберу все его рукописи, статьи, стенограммы выступлений и составлю из них книгу!